Объясню, почему "моей". На Nomentana я жил в маленьком доме, вроде сторожки, у ворот виллы Mirafiori, занятой сейчас филологическими кафедрами римского университета. После занятий ворота запирались, но у нас, постояльцев, были свои ключи.
Домоправительница синьора Драгони на первую встречу опоздала на двадцать минут. И немудрено: она очень старая и сильно хромает. Но когда я попытался помочь ей застелить мою собственную постель, она бурно запротестовала: "Но, но, профессоре!" Все детали быта она объяснила мне по-итальянски, только очень громко. Я все понял.
Мой первый день в Италии мог стать и последним. Проходя по via Fea, я заметил маленькую приоткрытую дверь, ведущую в цветущий, чудесный, таинственный сад. И уже почти вошел в него, то есть сделал шаг внутрь, но что-то меня остановило, и я вернулся, чтобы прочитать крохотную латунную табличку рядом с дверцей. Там было написано, что это посольство Афганистана.
Постояльцы менялись быстро, я стал старожилом. Неделю вообще никого не было, я выходил ночью и бродил по саду, как собственник виллы.
По обеим сторонам располагались достопримечательности: ближе к городу – вилла Torlonia, где жил Муссолини (а сейчас она стоит ветшающая, пустая), чуть подальше – уже помянутый мавзолей Св. Костанцы и базилика с захоронением Св. Агнессы (только голова – в церкви на Navona). Я посетил их в самые последние дни, а раньше ездил на автобусе до центра или до какого-то другого пункта, подходящего для моих сегодняшних планов. Если без пересадки – до Circo Massimo, с пересадкой – куда-нибудь поближе к Ватикану.
Не знаю, которое из моих поселений лучше: у обоих имелись свои достоинства и недостатки. Следующая (и последняя) моя квартира была на via Principe Amedeo, у вокзала Roma Termini, но ближе к S. Maria Maggiore. Марта Кравиери, волонтер фонда, восторженно описывала мне район будущего проживания: такой необыкновенный, не совсем римский, экзотический. Экзотики там действительно хватало. Я, собственно, уже знал ее характер по прошлой поездке; в первый свой приезд мы там жили в гостинице. А за пять лет привокзальные районы и Рима, и Флоренции ощутимо ухудшились: чернота как будто сгустилась, почувствовала себя хозяйкой.
От моего жилья по обе стороны via Principe Amedeo тянутся в сторону рынка странные лавочки с совершенно одинаковой восточной бижутерией. Посетители их единичны и не менее загадочны, чем ассортимент. Мрачные представители неопределимых национальностей (и рас) стоят у дверей и подозрительно рассматривают проходящих.
В нашем квартале и дальше к центру все куда понятней: на каждом углу стоят одна или две девушки и говорят тебе "чао!". На моем углу – две совсем черные, как вакса. Одна очень красивая: тоненькая и в очках, тип студентки или секретарши. Ближе к вечеру появляются их коллеги, подпирают стены, а ночью лежат на чужих мотоциклах, как русалки. Все флаги в гости: Индонезия, Малайзия… Я проходил мимо них взад-вперед, и уже через пару дней они стали окликать меня, как знакомого. Но специального интереса не проявляли, ожидая, когда незрелый плод наконец созреет и сам упадет к ним в руки.
Квартал ближе к вокзалу оккупировали группы рыжеволосых крепышей в ярких женских платьях, с грубоватыми мужскими голосами и страшноватыми лицами. Однажды я видел совместное профсоюзное собрание обоих полов: человек десять что-то шумно и деловито обсуждали, уже не глядя по сторонам, не реагируя на прохожих.
Очень скоро я перестал замечать, какие экзотические племена меня окружают и как они временами недружелюбно выглядят. Впрочем, не было в них ни агрессии, ни пристальной внимательности. Италия, что ли, на всех так действует?
Кстати, обозначение "квартира" не соответствует действительности: в моем распоряжении были только комната и санузел. В той же квартире жили еще хозяйка с красивым именем Беатриче и физик из Южной Америки Энириче – полноватый господин лужинского типа. Прихрамывает. При виде меня какая-то сигнальная искра пробегает в глазах, они приветливо вспыхивают, а рука приветственно вскидывается: "Hello! How are you?" Ничего другого я от него не услышал.
Беатриче весь день раскладывает пасьянс и очень эмоционально сама с собой разговаривает. Нормальное занятие для пожилой дамы, но есть одна деталь: она это делает на компьютере. А по вторникам ходит танцевать танго.
Позже появилась Жанетта, радиожурналист. Та на особом положении, ей разрешали курить в кухне. Удивительно, как имя точно совпадает с внешностью и, кажется, сутью: вздернутый носик, нахальные глаза, хрипотца. Такое дитя парижских предместий – при отце-немце и матери-итальянке. Отец четыре года проработал в России и привез оттуда песню "калинка-малинка моя", которую Жанетта долго припоминала, а потом фрагментарно, но правильно исполнила.
Эх, послушал бы кто тот "английский", на котором мы общались. Она его знала еще хуже меня.
Хозяйка и радиожурналист в последний вечер устроили мне замечательный прощальный ужин и утром, расцеловав, посадили в поезд.
Представления о хороших и плохих районах не всегда совпадают. Рыжая славист Элеонора повела меня ужинать в свой район S. Lorenzo. Время позднее, ближе к часу, а на улице и во всех заведениях полно народа, жизнь кипит. Район студенческий, а прежде был рабочий. Элеонора от него в восторге, хотя он довольно новый, и архитектура там заурядная.
Элеонора явно левая, на стенах квартиры полный иконостас: Ленин, Че Гевара. (Я был у нее в гостях на студенческой вечеринке.)
Римская вечеринка – загадочное предприятие. Все очень быстро съедается, и сразу подают сладкое. Почти не пьют: один-два бокала вина. О более крепких напитках нет и речи. Небольшой разговор о том о сем – и разбегаются. Все занимает два-три часа.
Когда я стал расхваливать свой любимый Малый Авентин, знакомый итальянец удивился: "Как странно! Именно этот район всегда казался мне совершенно мертвым. Это место, где живут священники". Возможно, он прав. Именно там жил Вячеслав Иванов, и я однажды сидел на его стуле. Хотя нынешняя музейная квартира вовсе не та, которую снимал когда-то поэт, но стул-то, надеюсь, подлинный.
С Авентина едва ли не лучшие виды на Рим, уступающие только Яникульскому холму. Самый оригинальный – на площади Мальтийских Рыцарей, Piazza Cavalieri di Malta, где очень заметна рука Пиранези. Если подойти к воротам и посмотреть в круглую дырочку, сквозь прорезь в боскете увидишь собор Св. Петра.
И еще про лучшие виды. За два дня до отъезда я все же забрался на Алтарь Отечества: меня уверяли, что нужно посмотреть на Рим именно оттуда. Лучший вид был бы с верхней галереи по оси Корсо, но у создателей, как оказалось, странное архитектурное чутье: ничего, кроме огромного зада бронзового коня, с этой точки увидеть невозможно.
Я поделился своим недоумением с бывшим московским архитектором, поселившимся в Риме, но тот неожиданно возмутился: "Как? И вы повторяете эти клише?" По его мнению, именно Алтарь Отечества (загородившее Капитолий огромное здание конца девятнадцатого – начала двадцатого века, которое римляне справедливо обзывают "вставной челюстью") ближе всего по духу римской архитектуре времен Империи. Нет, мне так не кажется. Я думаю, что это помпезное сооружение если чему и соответствует, то нашим представлениям об имперской архитектуре. А те основаны на разных научных реконструкциях, вот и наше представление – та же реконструкция.
И кстати. Гуляя как-то по Манхэттену – от южной оконечности до Уолл-стрит, я все как-то озирался, не понимая, что мне это напоминает: затесненные высотные пространства, поднятые в высоту портики, сходящиеся углами огромные, имперской мощи здания. Потом понял: это и есть мое представление о Риме цезарей, соединившее картинки-реконструкции и собственные зрительные предположения, полученные во время римских прогулок.
Но представить исчезнувшую архитектуру невозможно. Вот и раскопки в Остиа Антика оставляют в душе странное чувство. Все это немного похоже на разрытые могилы. Какое-то насилие, вроде эксгумации. Что и понятно: событие прошло, закончился его земной век. Его уже нет. Но его еще пытаются выдать за что-то существующее.
* * *
Не было в Италии человека, который не спросил бы меня, видел ли я фильм "Русский ковчег" и знаю ли Евгения Солоновича. Нет, нет и нет. (А сейчас уже да и да.) Третье "нет" относится к знанию языка. Хотя итальянский язык как будто несложный, а многие слова знакомы: кальсоне, панталоне, фортеция… Деньги – сольди. Слово хоть и не русское, но тоже знакомое. "Это песня за два сольдо, за два гроша", – пела в детстве радиоточка. А в детстве память даже слишком хорошая: собирает весь мусор и уже никогда не выбрасывает.
А в Италии 2003 года из всех радиоточек неслось "нас не догонят" (группа "Тату"), только по-итальянски.
Издали итальянская речь даже напоминает русскую, и я несколько раз обманывался. Впрочем, иногда она русской и оказывалась. Или – даже чаще – украинской. На маршруте автобуса № 84 я уловил любопытный разговор о русской литературе, а по пути в Витербо – отчетливый запах перегара. Потом люди за моей спиной заговорили, и все объяснилось. Эту речь можно услышать в транспорте, идущем в какую-нибудь чертову даль, на общественных скверах или у церкви Madonna dei Monti. А еще на углу Clivo dei Publicii и Via di San Sabina – рядом с монастырем, раздающим бесплатный суп в картонке и хлеб с тонким ломтиком сыра.
"А чтоб ему якорь в задницу и в перед за такую работу", – обращается к публике (publicii) мордатый мужичок (виден ворот тельняшки). Никто не обращает на него внимание. Какой-то человек ест свой суп далеко в стороне и спиной к остальным. Смотреть на это тяжело. Хоть Гете и говорил, что "кто хорошо видел Италию, и особенно Рим, тот никогда уже не будет совсем несчастным", но на этих людей его наблюдение не распространяется: нескрываемое и какое-то окончательное несчастье написано на их лицах.
Но вот интересно: вместе с этими бедолагами стоят в очереди за бесплатными бутербродами и случайные туристы, вполне приличные с виду дамы и господа.
Хорошо в Италии то, что мало кто знает английский и к тебе не суются с этим якобы общеобязательным языком. Но в некоторых ситуациях это же и плохо. Например, когда нужно выяснить, где продают билеты или как пройти. Я пожаловался Аннелизе Алеве, что итальянцы ничего не объясняют, считая, видимо, свой образ жизни единственно возможным. Она согласилась и с этим: "Сейчас еще стало чуть получше, появились хоть какие-то указатели. А раньше так: если ты римлянин, ты и так все знаешь, а если нет, то "иди домой"".
Видел одну странную надпись: "Romanes go home".
Схема автобусов – недостижима. Ее нигде не продают. Возможно, ее и нет вовсе.
Автобусные билеты продают в табачных лавочках, там же и почтовые марки. Я долго переводил на итальянский и заучивал свою просьбу: "одна марка для письма в Россию, одна – для открытки в Америку". Продавец показал: вот марка в Россию, вот – в Америку. Делал он это как-то чересчур церемонно и наставительно. Я оценил его юмор, когда наклеивал марки: они были совершенно одинаковые.
Метро в Риме отличное, но пользоваться им необязательно: все равно ни до чего путного не доедешь. Но уж если вошел, не запутаешься: всего две линии, одна точка пересечения. Поражает, что все проходят, не предъявляя никаких проездных.
Марта сказала: "Я предупредила хозяйку, что русские едят, когда хотят". Я действительно ел, когда хотел, случалось, что и ночью. Никто меня не стыдил. Но, похоже, такое несоблюдение этикета воспринимается как дикость. Итальянцы едят по часам.
В историческом центре почти нет продуктовых магазинов, только аптеки, книги, одежда. Это какой-то заговор рестораторов.
На via Veneto столы ресторанов – в стеклянных павильонах между домами и проезжей частью. Такой театр еды.
В ближайшей пиццерии официанты поют на разные голоса, но счет приходится ждать полчаса, да и еда невкусная. За пиццерией ресторан "Santi", вроде неплохой, но я скоро заметил, что жадный старичок-хозяин сам себе начисляет немереные чаевые, а за пиво берет четыре евро. И стал ходить к чистым и честным китайцам на Manin.
Я, собственно, не занимался поисками каких-то особенных ресторанов и порекомендовать могу только один: "Gavernelle" на Panisperna. Там дают замечательную рыбу rombo (действительно какую-то ромбовидную), чем ресторан и знаменит. А он явно знаменит: на стенах фотографии известных посетителей: папа, Феллини, Софи Лорен, Мастроянни… При мне, впрочем, никого из них не было.
В Риме часто вспоминаешь Феллини. До сих пор ходят по городу щеголи в лихо заломленных шляпах и шелковых шарфиках, а на Monti в бесчисленных крохотных мастерских по ремонту чуть ли не примусов и велосипедных шин сидят мрачные толстяки в ковбойках. Они вполне узнаваемы: это персонажи итальянских фильмов.
С одним реальным персонажем Феллини я познакомился уже на третий день своего пребывания в Риме. Познакомила нас римлянка по имени Саша.
У Саши "выпукло-девический" лоб, а из глаз исходит невероятное сияние, почти чрезмерное. Его подхватывает блеск безупречных зубов, и все это очень подходит к ее голосу. Такой голос могла бы иметь какая-нибудь нимфа ручья. Он звенит и переливается, ну, точно как ручей. Одна за другой, подчиняясь какой-то сюжетной мелодии, следуют бесконечные, диковинные, иногда дикие истории про родственников и знакомых. Есть, есть такие девушки.
Саша – человек настроения. Настроение у нее переменчивое, поэтому увидеть ее воочию трудно, даже если уже договорились. Мы в основном разговаривали по телефону, а встречались всего несколько раз. Зато при каждой встрече она заодно дарила меня самыми необыкновенными знакомствами.
В тот, первый раз Саша даже не опоздала. Ну, почти не опоздала. Мы встретились в кафе Greco и уселись в дальнем углу на уютном диване под маленьким портретом Гоголя. На подлокотнике дивана отчетливо читалось слабо процарапанное слово "хуй". Саша показала мне итальянский журнал "Poesia" с собственной фотографией на обложке. На фото вид у Саши задумчивый, но решительный. Она там похожа на Маугли: не то укусит, не то сбежит, не то скажет свое первое человечье слово.
Выйдя из кафе, мы пошли по улице Babuino и за скульптурой, изображающей этого Бабуина, встретили Сашиного друга, старого поэта Вито Ривиелло. Он стоял у газетного ларька, где на почетном месте красовался тот самый поэтический журнал (думаю, козни Вито).
Бабуин сам черный, а голова белая, приделанная. У Вито внешность не менее удивительная: крючковатый нос, "римский" подбородок, брови приподняты, как у клоуна. Он и есть клоун, эксцентрик, каждое его слово почему-то вызывает смех даже у человека, не знающего итальянский. Какой-то выдающийся комический дар. Постоянно импровизирует, как акын, оперные арии на темы происходящего вокруг. Или вдруг закутается в свой шарф, как в шаль: "О, меня бросил муж, я так некрасива!" Или затеет танцы с обменом шляпами. Но держится на одном артистизме: заводится на публике. А когда садится к столу, задыхается и обливается потом. Глаза потерянные.
Уже втроем прошлись мы по знаменитой Margutta (см. "Римские каникулы") и завернули в винный бар. Вито, похоже, местная достопримечательность: бесчисленные знакомые обнимали его, попутно интересуясь, с кем это он пришел. Саша мне тихонько переводила. Какой-то парень с уголовной внешностью оглядывал меня мрачно и враждебно. Он, как выяснилось, не любит русских: "Они все мафиози". (Странные, однако, у некоторых представления о русской мафии.) Вито, посмеиваясь, защищал: "Ему дали премию", но тот насупился еще больше: "О, им уже и премии за это дают!"
И мы вернулись на Babuino в "Bar Notegen". Нотеген – имя хозяина, это пожилой человек болезненного и отрешенного вида, сам сидит за кассой. Заведение нельзя сказать, что уютное. Узкое помещение с красными стенами, увешанными довольно жуткими картинами какого-то болгарского художника. Масса очень странных, пьяных людей.
Скоро рядом с нами очутилась пожилая пара, непохожая на других посетителей: режиссер Мауро Мизуль с женой (конечно, знакомые Вито). Мауро и есть персонаж Феллини, он снимался в фильме "И корабль плывет", играл безумного поэта. Внешность у Мауро немного карикатурная: маленький, голова в половину туловища, а нос в половину головы. Чуть рыжеватые волосы и какая-то удивительно чистая кожа. Ужасно милый, приветливый, все впечатления сразу отражаются на лице. Мы его заинтересовали. Сначала он прислал нам по бокалу шампанского, потом вовсе подсел к нашему столику.
Одни и те же люди уходили и возвращались. Что-то кричал немолодой человек в черных очках. "Это о политике", – равнодушно пояснил Вито. Мауро смотрел неодобрительно и печально.
Появилась еще одна пара: она молодая, а он старый, грузный, с седым ежиком. Не хватает нескольких передних зубов. Это внук Пиранделло.
Куда я попал? Похоже, туда, где все времена перемешались и не стоит ничему удивляться.