Винограденко и Райхель обмякли на глазах, Райхель расплылся измазанной физиономией, Винограденко деревянно осклабился, показав большие зубы.
- Милости просим! Всегда рады! Очень даже хорошо! - сказали они вместе.
Еще через несколько минут под окном появилась новая машина, тоже зеленый военный "газик", чистенький, как на параде, с белыми ободками на дисках. В кабинет вошел, сбрасывая движением плеч на ходу зеленый дождевик, невысокий молодой капитан ("Почему же майор?" - подумал Карельников) со светлыми усиками, в очках в тонкой золотой оправе. Вдобавок к его пуговицам, погонам, очкам на пальце еще блестело обручальное кольцо. От платка, которым капитан красивым жестом промокнул дождевые капли на лице, или от самого выбритого, молодого лица запахло по комнате "Шипром". Нижегородов поспешно и не без подобострастия заспешил навстречу, все прихватывая за полу, чтобы не свалилось, свое кожаное пальто, взял из рук капитана его плотный плащ, передал Винограденко. Райхель подобрал живот, каблуки его сапог сдвинулись сами собою, взгляд сделался по-солдатски бодр, и на лице изобразилась солдатская же готовность. Винограденко с плащом через руку тоже приобрел гренадерскую, бравую осанку.
- Привет труженикам полей! - сказал капитан, усмехнувшись. Он левой рукой, двумя пальцами, снял очки и, не относя их от лица, лишь чуть отодвинув от глаз и при-щурясь, проверил стекла на свет, нет ли на них тоже капли или соринки. Увидев, что первые его слова приняты с должной радостью и юмором, он снова пошутил: - Ну как, овес-то нынче почем?
И снова все искательно поулыбались, только Винограденко взглянул ошеломленно: какой, мол, овес?
Перед тем как капитану войти, Карельников, чтобы не смущать ни военного, ни Нижегородова, сообразил сказать Сергею Степановичу, чтобы тот его секретарем райкома не представлял, - в сапогах и затертой куртке Карельников вполне мог сойти за здешнего бригадира или шофера. И теперь Нижегородов, проверяя эту просьбу, взглянул вопросительно: говорить или нет? Карельников незаметно мотнул головой: не надо, мол.
Но для капитана они, кажется, все были на одно лицо, кроме знакомого ему Нижегородова. Он, не всматриваясь, пожал всем подряд руки: бригадирам и Карельникову.
- Немного закусим перед дорогой, а? - искательно говорил Нижегородов. - А то мы не позавтракавши нынче. А там и поедем. А то хозяйство-то у меня разбросанное, далеко все, а дороги, сами знаете!..
- Ох уж эти дороги! - сказал капитан. - Лучше не напоминайте! А долго вам завтракать?
Он вскинул руку, сдвинул рукав, и обнажились из-под обшлага тоже золотые, крупные и плоские часы - должно быть, "Вымпел".
- Да что ж нам-то, что ж нам-то? - засуетился Нижегородов. - А вы-то, товарищ майор? С нами-то? Не обижайте…
Винограденко и Райхель издали тоже некие недоуменные и протестующие звуки.
- Ну что ж, - сказал капитан, - сегодня выходной как-никак, а? Куда торопиться?..
В этом же доме, в правлении, только с отдельным, позади, ходом были у Нижегородова оборудованы две комнатки для гостей, для приезжих. Стояли чистенькие, заправленные, как в общежитии, коечки, табуретки, большой стол, бак с кипяченой водой, висели занавески. В той комнатке, где стол, находился еще и старый буфет с застекленными наверху дверцами. Было голо, необжито, но чисто. И протоплено. Сюда и привел Нижегородов капитана.
Завтрак выглядел так: на чистое дерево стола была брошена куча зеленого лука, лежали, раскатившись, десятка два яиц, огромными ломтями, не иначе как рукой Винограденко, нарезан черный хлеб, а посредине на газете возвышалась гора полусиних, плохо выщипанных куриных ног, крыльев, грудок, разорванных руками тушек. В эту кучу ушло не меньше десяти кур или петухов, но, видно, сварили их давно, они успели остыть. Капитан странно засмеялся, поглядев на этот стол, чем привел "сатрапов", а за ними и Нижегородова, в смущение. Они переглянулись, а затем Нижегородов крикнул:
- Эх, тетери! Вилочки-то, тарелочки где! Вот официанты у меня, что ты скажешь! Да вы садитесь, садитесь, вот сюда, на кроватку можете, тут помягче…
Райхель и Винограденко исчезли и тут же появились с тарелками и вилками. Капитан, продолжая улыбаться, снял свою твердую, имеющую новенький и чистый вид, как и остальная его одежда, фуражку - по комнате снова запахло "Шипром" - и сел на табурет во главе стола. За ним расселись остальные.
Карельников прятал глаза, чтобы не рассмеяться, ничего не говорил, чтобы не выдать себя, и, поддавшись общей игре и забывшись, как бы сам чувствовал себя солдатом, батарейным шофером Витькой Карельниковым, для которого и сержант-то большой чин, а уж о комбате и говорить нечего.
Вот все сели. Винограденко снял плащ, а Райхель остался в ватнике. Он только слегка ополоснул лицо, поводил пятерней по круглой лысине с несколькими прилипшими к ней жидкими прядями черных волос, причесался. Винограденко же достал пластмассовый футлярчик, из него - расческу, вправленную в серебро, причесал седой густой бобрик, дунул на расческу, протянув ее перед губами, и так же аккуратно спрятал в футлярчик. Бригадиры сели ближе к двери, не осадисто, не надолго, а как садится на уголке стола хозяйка, которой поминутно надо вставать за чем-либо. Возникла пауза.
- Гм! - сказал Нижегородов, прикрыв рот ладошкой, и чуть повел взглядом на бригадиров. И опять волшебный вихрь унес их, и в следующую минуту на столе появились ополоснутые, еще мокрые граненые стаканы и три темно-зеленые поллитровки, странно мелкие и короткие в лапах Винограденко.
- Ну что вы! - сказал капитан. - С утра!
- Ну-ну, ну что уж! - сказал Нижегородов. - Что уж тут, товарищ майор! Пища вся сухая, горло дерет. Как, Михалыч, а? Надо ведь, а?
- Да видно, надо, - сказал Карельников. Ему самому захотелось выпить и вообще сидеть здесь, ничего больше не делать, провести воскресенье, как люди. Он не утерпел и уже поколол о стол яйцо и одним движением большого пальца спустил с него шелуху. Ждал, когда нальют.
- Ну вот, - обрадовался Нижегородов, - чего уж там, товарищ майор, мы помаленьку. А там уж на пасеку заедем, меду напьемся. Ох, медок у Гаврилы!..
- Но это же самый что ни на есть сучок, - сказал капитан, - сивуха… тю-тю-тю, мне хватит! - Он придержал за руку Винограденко. - Я ведь вообще-то пью только сухие вина. Но тут их днем с огнем не найдешь…
Все умолкли, следя за тем, как Винограденко разливает водку, и слушая ее музыкальное, от высокой до низкой, полной ноты, разговорчивое бульканье. Когда водку разлили, Нижегородов как бы очнулся и воскликнул:
- Что? Чего это мы днем с огнем не найдем? Сухое? Это которое кисля… кисленькое? - Он распрямился и победно посмотрел на Райхеля. - Михаил Осипыч, скажи!
Райхель повел грустным, почти прощальным взглядом по столу, поднял на капитана, который должен был почувствовать себя в этот миг обыкновенным мальчишкой, печальные, жалостью и к капитану налитые глаза, спросил тихо:
- Шампанское подойдет?
Капитан не поверил.
- Шампанское? Шутите! Откуда здесь вино, рожденное землей и солнцем советского юга?
У всех сделался такой вид, что, мол, чего с ним разговаривать.
- Сколько вы даете минут, - спросил Нижегородов, - чтобы здесь появилось?.. Сколько?.. Так, раз, два, три… пять бутылок шампанского. Сколько даете?
- Ну что вы! - сказал капитан и посмотрел на золотые часы. - Ну зачем это, ей-богу?..
- Сколько?
- Пятнадцать минут. До десяти ноль-ноль.
- Все! - Нижегородов пристукнул по столу, и Райхель, поднявшись, надел кепку.
- Может, выпьем все-таки сначала? - предложил Карельников, жалея Райхеля.
- Да, только быстро! - сказал Нижегородов. Он переводил стрелки на своих часах.
Все выпили. Капитан, Райхель и Карельников по полстакану, Винограденко - чуть пригубив и Нижегородов - тоже. Сергей Степаныч любил угощать, но сам пил мало, а если можно было, вовсе не пил.
- Поспорили? - Нижегородов едва не потирал руки от этакой удачи. - Поспорили, значит, майор, а?
- Поспорили. - Капитан совершенно не обращал внимания на то, что председатель упорно величает его "майором". - Только посмотрим, что он привезет. Вы, наверное, шампанское с чем-нибудь путаете?
За домом возник и стал удаляться треск мотоцикла.
- Ну что уж мы, шампанского не знаем? Нет, ты вот лучше скажи, что будет, ежели он привезет сейчас, а?..
Капитан пожал плечами: дескать, поглядим. Но Нижегородов продолжал наседать и спорить. Он отвлекся только на секунду: увидев, с каким трудом вгрызается Карельников в птичью ногу, наклонился и шепнул (Карельников сидел рядом с ним на кровати):
- Не обижайся уж, Виктор Михайлович, петухи старые, выбракованные…
Карельников чуть не подавился. Все у этого хитрого черта в дело идет. Туману напустил, пыль в глаза, завтрак, шампанское, а сам свежего куренка даже такому гостю не зарежет, жалеет.
Без двух минут десять Райхель вошел в комнату, прижимая к груди растопырившиеся из рук серебряными головками бутылки шампанского. Правда, их оказалось не пять, а три. Райхель сказал, больше не было, но Карельников понял, что Райхель сэкономил.
- Ну, это гениально! - сказал капитан и встал, чтобы принять из рук Райхеля бутылку. - Где это вы, а? Где, расскажите? На станции, да?
- Где было, там нету, - печально сказал Райхель.
- Надо будет, еще достанем! - тут же сказал Нижегородов. - Пей на здоровье, товарищ майор! Но ты понял теперь, да?..
- Ну, вообще-то, конечно, - поправился Райхель. Он сел на свое место. Карельников, подмигнув, налил ему водки.
- Или, может, шампанское будешь, Михаил Осипыч?
- Мы не привыкши, - сказал Райхель. - Мы в городе Бухаресте им лошадок поили.
- С вашего разрешения? - галантно и оживленно сказал капитан. Он ловко распаковал бутылку: прижал, потом отпустил пробку, она выстрелила, но вино не разлилось - видно, и вправду был мастак по таким делам. И наливать он стал вино в стакан по стенке, оно играло, но не пенилось, а когда запенилось под конец, то капитан осадил пену, опустив в нее лезвие ножа. Как ни странно, все отнеслись с уважением к его манипуляциям, и сам Нижегородов решил выпить с капитаном шампанского.
- Ну, будь! - они чокнулись. - С тебя, значит, причитается!
- Договоримся! - сказал капитан, глядя сквозь стакан на свет. - Ну, за крутой подъем сельскохозяйственного производства, а?
- Ура! - сказал Нижегородов.
Часа через полтора все громко, шумно вышли на крыльцо, обогнули дом, остановились возле машин. Выманила погода: дождь кончился, вдруг проглянуло солнце; черные и зеленые поля, лужи на дороге, крыши - все весело, мокро сверкало, дышалось легко. Капитан был румян, доволен, но не пьян. Ему все нравилось, хотя он сохранял снисходительный вид, и готов был ехать дальше, и пировать, развлекаться. А старик почти обо всем договорился с капитаном, и ему хотелось привезти его на место, где должны поработать стройбатовцы. Договор же состоял в том, что за навесы стройбатовцев будут кормить и отпустят им потом по даровой цене меду.
Винограденко, совсем трезвый и прямой, стоял наготове перед мотоциклом, чтобы в любую минуту ехать. Райхель же размяк, уже несколько раз вспоминал, что у него, мол, ребятишки дома, и Карельников сказал Нижегородову: "Отпусти ты его".
Но Нижегородов не привык один ездить по хозяйству, он по пути интересовался всем сразу, и у него под рукой должен был находиться и бригадир по полеводству - Винограденко, и - по животноводству - Райхель.
Карельников не знал, что теперь делать, он отвлекся с этим капитаном, забылся, все нужные и ненужные мысли отошли вдруг, он в самом деле устроил себе на три часа выходной. Но хватит, пора и честь знать.
Он давно не пил и теперь чувствовал себя приятно легким. Кроме того, он незаметно сжевал с пяток яиц и одолел не меньше двух петухов. Впору повернуть домой, завалиться до утра и выспаться в кои-то веки. Но не хотелось расставаться с Нижегородовым, и к тому же он звонил вчера в Кувалдино, предупреждал, что приедет.
Пока он размышлял, Нижегородов уже распорядился, и стройбатовский шофер, все это время проспавший в машине в ожидании капитана, был отправлен доедать петухов и спать на койке для гостей. Капитана же и разомлевшего Райхеля Нижегородов усаживал в свою машину.
- Задумка есть, капитан! - кричал Нижегородов. - Сейчас такое тебе покажу, нигде не увидишь! У Нижегородова все есть! Сейчас к Бурцеву двинем! Ты скажешь тогда!.. Виктор Михайлыч, а ты что? Садись тоже, брось своего "козла", погуляй! Бурцева ему покажу, пусть знает! Виктор Михайлыч!..
- Да нет, Сергей Степаныч, спасибо, дела еще есть. В Кувалдино надо проехать…
- Так, милый ты человек, через Замурзаевку с нами и проедешь! Там, ве́рхом-то, лучше, посуше будет, а крюку-то километров десять всего и есть! Бурцев коня тебе нового своего изобразит. Поехали!
Нижегородов звал так хорошо, что и в самом деле захотелось с ним ехать. Правда, через Замурзаевку - там и проскочить верхом, правильно он говорит. А то до Кувалдина еще раза три где-нибудь станешь, мимо людей не проедешь, а тут до Замурзаевки голо все. Опять же чудака этого поглядеть лишний раз, Бурцева.
- Ну ладно, что ли, Виктор Михайлыч? - упрашивал Нижегородов. Все старику нынче удавалось, теперь и Карельникова не хотелось от себя отпускать. - Ну ладно, что ль?
- Ну ладно, - сказал Карельников, - езжайте, я следом.
- Ну вот и замечательно!
Как ни увлечен был Нижегородов гостями, однако, отойдя в последний момент от машины, поманил к себе Винограденко, который занес уже ногу через мотоцикл, и сказал:
- На выдринское завернем, может, сеют. Смотри, растелешилось небушко-то.
- К вечеру обратно нагонит, - ответил бригадир, - а все ж завернем, Иван Яклича проведаем.
- Вот, - совсем деловито и трезво сказал Нижегородов, - вот то-то и оно…
Мотоцикл быстро и резко ушел вперед, за ним, пробрызнув грязью из-под колес, поехала "Волга", а следом - Карельников.
И первая мысль, которая пришла ему в голову, когда он остался один, была о том, что если Купцов узнает об этом завтраке - а он узнает, потому что в районе все и про всех рано или поздно узнается, - то ревниво покривит лицо и выговорит, что пить и панибратничать с подчиненными - самое последнее дело. И ему не объяснишь, что Карельников никак не числит Нижегородова и его бригадиров подчиненными себе людьми и что замыкаться от людей и важничать - куда хуже.
Вспомнив Купцова, он снова представил себе домик с занавесками и свой пустой дом, из которого он даже кота выманил утром, и подумал: не опоздать бы домой к ночи, когда Надя будет звонить. Хоть и некогда скучать, а надоело без Нади и Витюшки - он, может, потому и про воскресенье забыл, и по дорогам шастает, потому что пусто и неуютно в доме. То ли дело у Инны Ивановны! Как ни учится Надя, как ни старается, уж и мебель купили, и занавески тоже, коврики, а до Инны Ивановны далеко.
Инна Ивановна - это жена Купцова, добрая женщина. Если бы не она, то вообще неизвестно, как бы сложились отношения у Карельникова с Купцовым. Карельников вспомнил тот вечер, примерно с год назад, когда он, сильно поддавшись влиянию Ляха, просто-таки влюбившись в Ляха и носясь с ним, как курица с яйцом, привез Ляха к Купцову, познакомить их.
У Инны Ивановны чистота в доме, словно в хорошей больнице. Так заведено, что, когда приходишь к ним, надо обувь снимать. Везде ковры, ни пылинки. Дают мягкие тапочки, как в музее. Алексею Егорычу самому бывает неловко, что его гостей заставляют сапоги и ботинки разувать, и он, обычно загодя, как бы шутя, старается предупредить об этом, а то не дай бог, если на ногах портянки или носки не в порядке. Лях, собираясь к первому и зная от Карельникова об этом домашнем правиле Купцовых, надел яркие новенькие носки. И костюм надел, и галстук повязал. Правда, он потом говорил, что потому, может, так разозлился, что все время по-дурацки себя чувствовал при галстуке и босиком.
Когда они пришли, Алексей Егорыч с женой смотрели телевизор - московскую программу. И между прочим, телевизор не выключили, а только убрали звук, и во время разговора, пока разговор не дошел до последнего накала, Алексей Егорыч нет-нет, а прикованно оборачивался к экрану.
Как говорили (да это и заметно), Купцов без памяти любит свою жену: она у него вторая и трудно ему досталась, - любит свой чистый дом и в домашней обстановке делается куда мягче и добрее, чем на людях.
Положение тогда было хуже некуда: район получил очередной втык за кукурузу, хлеба почти не сдали, мясопоставки не выполнили. Начались перебои с продуктами, за хлебом стояли в очередях с пяти утра, как в войну. Однажды на дороге Карельников остановил свой "газик" возле севшего в грязь автобуса. Это был рейсовый автобус из облцентра. Он был битком набит бабами. Они материли шофера и вытаскивали в грязь мешки. У всех одинаковые мешки, по пуду примерно. Карельников увидел и сразу сообразил: пшено из города везут. Ему бы дать газ и уехать от греха подальше, но он захотел помочь шоферу, вступил в разговор. Кто-то из женщин его узнал. И тут началось! Как они кричали! Что они кричали! Как они еще не избили его! А избили бы, тоже были бы правы. А он стоял в грязи, слушал и ничего не смел сказать. Что скажешь, когда колхозницы в деревню из города пшено везут?..
Они работали много тогда: заседали, заседали, обивали пороги в области. Настроение было самое мрачное. На облактиве сообщили, что принято решение закупать хлеб за границей.
Купцов тоже был не в себе. Но, переступая порог дома, он умел отключаться, хоть на два-три часа. Смотрел телевизор. Или Инна Ивановна читала ему вслух.
Неуемный Лях составил тогда письмо в ЦК с копиями в "Правду" и в обком. Там было много дельного, но резко сказано. Карельников посчитал, что колхозный агроном, член партии, безусловно, вправе обращаться в самые высокие инстанции со своими предложениями. Тем более что не один, наверное, Лях такой умный и такой смелый: пусть накапливаются, где надо, мнения рядовых работников.
Более того, у самого Карельникова тогда-то и явилась мысль предложить обкому в виде эксперимента составить хотя бы почвенную карту Михайловского района и по-новому решить вопрос с животноводством. Он понимал, что трудно осуществить, почти невозможно, но то ли Лях его заразил своей горячностью и верой, то ли у самого накипело, но Карельников решил рискнуть. Надо было только, разумеется, посоветоваться с Купцовым и, дай-то бог, заручиться его поддержкой.
И вот они приехали тогда для первого разговора.
Инна Ивановна, гладко причесанная, с милым, застенчивым лицом, не то чтобы полная, но плотная, крепкая, в аккуратном домашнем фартучке, накрыла на стол. Угощение было самое скромное: дешевая с толстыми кусками жира колбаса, бычки в томате, картошка, помидоры своей засолки. В графинчике - неразведенный спирт. Разговор шел сначала о том, о сем. Алексей Егорыч поглядывал на телевизор и сел так, чтобы легче поворачиваться к нему. Молодой, длинный, городского вида, рыжий, как огонь, Лях сразу, видимо, произвел хорошее впечатление на Инну Ивановну.
- Вы уж не обращайте внимания на меня, - говорила она с милой улыбкой, - я ничего этого не умею, - она кивала на стол, - вон Виктор Михайлович знает. Теперь все как-то по-новому, вы, молодые, лучше знаете. А я и не бываю нигде…
- Да ну, будет вам, Инна Ивановна, - возражал Карельников.