- Вот что, Митя. Погоди, не спеши, разговор будет серьезный. Ты откуда родом? Беженец из Галиции? Понятно! Отец с матерью у тебя есть? Не имеется? В гостинице не нравится? Вижу. А учиться хочешь? Хочешь человеком стать? Так слушай, малец, мою резолюцию. Завтра я возвращаюсь домой поездом в семь пятнадцать. И тебя захвачу. Поедешь? Сначала мы тебя в порядок приведем, вон какая на тебе рубаха и вообще - вихры, например. С осени отдадим на рабфак. Решено и подписано?
…Ольга Петровна ничуть не удивилась. Не впервые Григорий Иванович подбирал заброшенных, несчастных ребятишек, растил их и выводил в люди.
- Вот тебе еще один сын, - сказал он жене по приезде. - Голодный, поди. Прежде всего накормить надо. Понимаешь, нельзя было его так оставить - что бы из него получилось? В жизни каждого человека бывает момент, когда он останавливается на распутье и не знает, что выбрать. Вот тут-то и надо вовремя подоспеть.
- Ясно, - спокойно отозвалась Ольга Петровна.
Опытным глазом осмотрела Митюшку и определила:
- Начнем с бани. А смену белья конфискуем из запасов Григория Ивановича.
И стало у Котовских одним членом семейства больше.
3
Насчет "запасов" Григория Ивановича было сказано слишком громко. Запасов, собственно говоря, не было. Из года в год шло неравное состязание: Ольга Петровна выкраивала, мудрила, совещалась с начальником снабжения Гусаревым, а позднее, в корпусе, с интендантом Верховским, но все ее усилия разбивались о беспечность Григория Ивановича.
Особенно переживала Ольга Петровна, когда он отдал отличные, мастерски сшитые, совершенно новые, ненадеванные сапоги.
Известно, что сапоги - гордость кавалериста. Красивые сапоги заветнейшая мечта. Это все равно что лента для девушки, "совсем как настоящий" пистолет для мальчишки или трубка вишневого дерева для заядлого курильщика.
И вот после долгих хлопот Ольге Петровне удалось сшить для мужа роскошные, с козырьком, на каблуках сапоги - не сапоги, а загляденье. Котовский был в восторге. Щупал, мял, примерял сапоги, прохаживался по комнате. Решил обновить их в Октябрьские праздники.
Но тут пришел к Котовскому жалкий, оборванный, исхудалый незнакомец, страшное существо, на которое и смотреть-то было мучительно. Оказывается, белый офицер, перешедший на сторону красных. Явление довольно обычное. Перебежчиков проверяли в Чека и отпускали на все четыре стороны. Но человек оказался не у дел, не мог найти ни пристанища, ни заработка, дошел до побродяжничества, после долгих скитании набрел на Котовского и поведал ему свою печальную историю.
С работой вопрос решен был моментально: Котовский направил просителя делопроизводителем в корпусной совхоз.
- Но как же вы в таком виде явитесь на работу? Знаете что, примерьте-ка вот этот френч. Гм, пожалуй, подойдет. Как ты считаешь, Леля? Только вот на ногах у вас ничего нет… Идея! Наденьте-ка мои сапоги! Впору?
С потерей френча Ольга Петровна еще кое-как примирилась. Но когда она увидела, что будущий делопроизводитель засовывает ноги в шикарные сверкающие сапоги Григория Ивановича, стоившие ей стольких волнений, хлопот и расходов, у нее захолонуло сердце. А что она могла сказать? "Не давай"?
Правда, юноша долго отказывался, уверял, что он "что-нибудь придумает", что в крайнем случае предпочел бы не такие новые, не такие великолепные сапоги, как эти, а что-нибудь похуже…
- А почему похуже? - возразил Котовский. - Надо, чтобы все было получше, а не похуже. Не жмут? Ну и хорошо. И потом, согласитесь, мне все-таки легче достать сапоги!
- Чем я смогу отблагодарить вас за чуткость и заботу?
- Честным трудом на благо советского народа! - ответил Котовский.
Ольга Петровна молча, с отчаянием смотрела, как этот человек преспокойно уходил, солидно поскрипывая великолепными сапогами.
Когда Ольга Петровна и Григорий Иванович остались одни, наступило неловкое молчание. У Ольги Петровны не поворачивался язык, чтобы упрекнуть мужа. А Григорий Иванович понимал, что заслужил в какой-то мере ее упреки, понимал и то, что ей - такой бескорыстной, щедрой! - не сапог жалко, а жалко забот, нежности, которые вложены были в эти злосчастные сапоги. Ведь даже сапожник и тот, узнав, что сапоги шьются для Котовского, превзошел себя, каждый шов делал с любовью и преданностью… Все это так, но ведь и его, Котовского, надо понять. И конечно, она поймет, он это твердо знает…
Григорий Иванович заговорил первым:
- Расстроил я тебя?
- Нет, отчего же.
- Верно. Сапоги, Леля, даже самые добротные, - все-таки мелочь. Как ты думаешь, Леля?
- Тебе-то мелочь. А знаешь, как это трудно?
- Знаю! Но ведь нельзя, Леля. Ты это чувствуешь? Есть такие моменты, когда не следует задумываться, а следует поступать. Например, в бою. Задумайся на секунду - и твое раздумье будет стоить тебе жизни.
- Да сейчас-то не бой, надеюсь?
- Бой. Бой ни на минуту не прекращается. А мы сражаемся-то за что? За справедливость. За человека. Как ты думаешь, Леля?
- Гриша, но согласись, что сапоги…
- Что сапоги?
- Я понимаю твою мысль. И все, что ты говоришь, - бесспорно. Но посмотри, в какие высокие материи ты заехал. Ведь сапоги все-таки остаются только сапогами, не больше не меньше. И вполне понятно, что я огорчена… Чуточку, но огорчена. И ты должен меня понять… Это так просто, житейски просто, Гриша.
- Ты не помнишь, был у нас такой в бригаде… Попов, кажется… Или Павлов… Высокий такой, с пышными бровями…
- Ну и что же?
- У нас, ты знаешь, трусы в бригаде не водились. А тут наскочили на нас петлюровцы, а он в бане спрятался. "Что ж ты, говорю, такой-сякой, подкачал? Твои товарищи на врага, а ты в кусты?" - "Я, говорит, товарищ командир, за революцию в огонь и в воду. А тут что? Разве какое решающее сражение? Стычка пустяковая! И без меня справятся, а я сдуру буду голову в петлю совать!"
Выслушала все это Ольга Петровна, рассмеялась и головой покачала:
- Ладно уж. Хорошо, что я еще запасную заготовку кожи уберегла…
И так во всем. Долгое время Ольга Петровна и не подозревала, например, что Григорию Ивановичу причитается великолепный правительственный паек. Большую долю его он раздавал, считая, что ему вполне хватает зарплаты, а паек - это лишняя роскошь.
Случилось однажды, что Григорий Иванович был в отъезде. Гусарев этим воспользовался и весь паек доставил Ольге Петровне. Она даже растерялась, увидев такое количество продуктов.
Впрочем, хитрость Гусарева не удалась. Приехал Котовский, узнал, что паек доставлен на квартиру, и теперь с записочками потянулись к Ольге Петровне.
"Выдай такому-то столько-то муки, очень нуждается. Гриша".
"Прошу тебя, отсыпь сахару подателю сего, у него тетка больная… Постскриптум: и две банки тушенки! Не сердись! Обойдемся и без тушенки! Как ты считаешь? Твой Г.".
Вскоре Ольга Петровна сообщила Григорию Ивановичу, что все роздано, поэтому она просит с записочками больше никого не присылать.
Так оно и было на самом деле. Весь паек был роздан. Ольга Петровна не сердилась. Можно ли сердиться на Григория Ивановича? Уж такой он человек!
Или история с буркой. Удалось Ольге Петровне раздобыть для Григория Ивановича бурку.
- Это что? Это мне? А не лучше ли пустить это на подстилку Фоксу? предложил Григорий Иванович, упорно не называя бурку и говоря "это". Упомянув о Фоксе, он имел в виду бродячего пса, который самостоятельно выбрал себе хозяев и прочно прижился у Котовских, платя им глубокой собачьей преданностью и любовью.
- Как это Фоксу? - возмутилась Ольга Петровна. - Прекрасная бурка, и тебе она будет очень к лицу.
Долго бурка висела, пылилась, не находя применения, но однажды Ольге Петровне удалось настоять, чтобы Григорий Иванович ее надел: была отвратительная осенняя слякоть, дул холодный ветер, сыпалась с неба мерзлая изморось, а Котовскому как раз предстояло ехать на конференцию в Киев.
Возвращаясь обратно, Котовский понял, что бурка была очень кстати. Хотя снегу еще не было, но земля промерзла, таратайку так и подбрасывало на мерзлых комьях грязи, а ветер неистовствовал, завывал, свистел, взвихривал гриву коня и трепал кожух кучера Алешки.
- Стой! - крикнул вдруг Котовский.
На обочине дороги он увидел пастуха. Парнишка был в одной холщовой рубахе, босиком, и укрыться бедняге было негде - куда ни глянь, голая равнина, черные перепаханные поля да узкие межи и трава, подернутая инеем. Пастушонок прижался к мерзлому суглинку и не двигался. Понуро стояли в поле и не пытались даже щипать траву худоребрые рыжие коровы, сумрачно подставляя бока беспощадному ветру.
- Эй, дружище, поди-ка сюда!
Кучер недовольно наблюдал, что будет дальше. Зачем понадобился командиру несчастный заморыш? И вообще - к чему эта задержка, добраться бы поскорей до места да погреться чайком в жарко натопленной хате!
Однако то, что увидел кучер, привело его в такое негодование, что он забыл про холод: командир сбросил с плеч бурку и протянул ее пастуху. Парень ошалело смотрел на военного и не двигался.
- Бери, а то пропадешь в такую проклятую непогодь.
- Да что вы, товарищ командир! - не выдержал кучер. - Мыслимое ли дело! Что я буду говорить мамаше нашей, Ольге Петровне? Скажет, а ты чего смотрел, дурак?
- Пропадешь, говорю. Надевай без разговоров! - настаивал Котовский.
Пастух наконец решился, взял бурку, хотя все еще не мог ничего понять и осмыслить.
- Трогай, Алеша, а я малость разомнусь, буду бежать рядом, чтобы не замерзнуть. Тут уже недалеко. Ты не серчай, ведь я не какой-нибудь барин-помещик, чтобы прокатить мимо на вороных и глазом не моргнуть: нехай околевает.
- Добрый ты, командир, ох добрый! - сокрушенно вздохнул Алешка, подхлестывая лошадь и подбирая вожжи. - И чего ты такой добрый, не пойму…
- Я не добрый. Я - коммунист. Добрые да жалостливые бывали московские купчихи, что нищих на паперти наделяли. На рубль обманут - на копейку подадут.
4
Вскоре опять приехал Белоусов.
- Дорогой гость! - встретил его Григорий Иванович.
- А, Ванечка! Вот радость! - подхватила Ольга Петровна.
Такая приветливость хозяев сразу располагает и снимает всякую натянутость. Кто бы ни пришел к Котовским, его встречают с открытой душой.
Но Котовский сразу заметил, что у Белоусова какая-то забота: он хмурился, хотя и старался казаться веселым, болтая о всяких пустяках - о дорожных встречах, о погоде, и, видимо, только выжидал случая, чтобы поговорить с Котовским с глазу на глаз.
У Котовских, как всегда, было много народу. Тут был кое-кто из корпусного командования, были и приезжие, явившиеся по самым разнообразным делам. Был и начальник штаба корпуса Владимир Матвеевич Гуков, бывший полковник, окончивший в свое время Академию генерального штаба, замечательный старик и завсегдатай в доме Котовских.
Белоусов с видимым интересом слушал общий разговор за столом, а когда к нему обратились, охотно рассказал последние московские новости: жизнь налаживается, театры полны, магазины набиты товарами. Рассказал, как был у свердловцев на диспуте между пролетарскими писателями и футуристами. Слушал-слушал и ничего не понял. Но ругаются здорово.
Всех насмешило такое откровенное признание. Шумно, наперебой стали говорить о футуристах, о Маяковском, о литературе.
- Как хотите, а мне Маяковский нравится! Бьет в лоб!
- Не вижу ничего хорошего! "Улица провалилась, как нос сифилитика". Ну к чему это? Поза! Озорство!
- Товарищ Белоусов! А какие там есть у вас в Москве еще эти… центрофугисты, что ли? И еще - вот память проклятая! - шершенисты какие-то?
- Молодо-зелено! - примирительно произнес Гуков. - Перемелется - мука будет.
Белоусов остался ночевать. Поздно вечером они заперлись в кабинете Григория Ивановича. Белоусов почтительно посмотрел на огромную, во всю стену карту, на скромную обстановку, на множество книг.
- Устали вы, наверное, Григорий Иванович, и все же надо об одном дельце потолковать, а утренним поездом я дальше.
Котовский спокойно, внимательно разглядывал Белоусова. Хорош! Подтянутый, движения точные, лицо приятное. Вот только исхудал и синяки под глазами, видимо, мало спит…
- Это что у вас - паренек этот бойкий - новый питомец? - начал разговор Белоусов.
- Новый, - подтвердил Котовский, - из Харькова привез. Ужо отдадим в учение. Думаю, по юридической части пойдет. Заметил я - быстро схватывает и умеет из разрозненных фактов правильное заключение выводить. Аналитический ум.
- Это хорошо, - согласился Белоусов. - Есть у вас, Григорий Иванович, удивительная черта: в каждом человеке ищете хорошее и, ухватив, стараетесь развить.
- Должно быть, садовод во мне сказывается, - улыбнулся Котовский. Все норовлю диким яблоням прививку сделать.
- А меня-то вы как на самом краю пропасти подхватили! Двести лет буду жить - двести лет не забуду! С головы до пят я - ваше изделие!
- Ну-ну, ладно, об этом уже было говорено. Ведь не ошибся же!
- Мне хочется, чтобы на этот раз было так. Стараюсь.
- Ага, в общем, все это только предисловие, как я понимаю. Догадываюсь, речь пойдет о какой-то моей ошибке. Ну, выкладывай.
- Григорий Иванович! - дрогнувшим голосом возразил Белоусов. - Вы не так сформулировали!
- Сформулировал! Ишь какие словечки завел! Раньше так не говорил.
- Григорий Иванович, видите ли, в чем дело… Работа чекистов заключается в том, чтобы знать. Не обязательно всякий раз пресекать, но знать. Сам Ленин признал, что чрезвычайные комиссии организованы великолепно. Надеюсь, и после реорганизации Чека в ГПУ будем на должной высоте.
- Слушай, Белоусов, ты не доклад ли делаешь о задачах чекистов? Говори, в чем дело? Если о хищениях по линии кооперации, то я уже потребовал произвести ревизию, и жулики отданы под суд. Шипит кое-кто, да ведь и гуси - на что птица - и то шипят…
- Григорий Иванович! Я приехал не как следователь, а как преданный вам по гроб жизни ваш питомец. Какая кооперация? Какие хищения? Ничего этого не слышал! Кто там шипит? Да если когда-нибудь найдется подлец, который хоть одно слово скажет о вас плохое… пусть прахом летит вся моя безупречная служба, но я этого субчика своими руками удушу! Вы не чудотворная икона. Как в каждом человеке, есть, вероятно, и у вас недостатки, хотя лично я никогда их не замечал… но вы человек, живой, настоящий, неутомимый, вы из той породы, о которой будут слагать легенды!
- Ну, завел! Сел на своего конька!
- Нет, серьезно. Не раз еще молодежь возьмет вас за образец, будет стремиться походить на вас. Опять скажете, что я запутался в предисловиях? Ну, перехожу к сути.
- Давай.
- Вы не одного меня поставили на ноги. К вам приходили беспризорники, приходили опомнившиеся люди из стана врагов… Я наблюдал, с каким терпением возились вы с некоторыми. Пьет человек, под пьяную лавочку совершает неблаговидные поступки, а вы опять и опять тычете его носом на правильную дорожку, опять присылаете к Ольге Петровне: перевоспитывай!
- А! Догадываюсь, о ком речь!
- Нет, я о другом. Честное слово, о другом!
- Слушай, тебе не чекистом быть - агитатором.
- Опять напомню замечательные слова Ленина, что хороший коммунист в то же время и хороший чекист. И быть агитатором тоже каждый коммунист обязан. А как же иначе? Дескать, я праведный, а ты как хочешь?
- Не закончить ли нам на этом разговор и продолжить его завтра утром?
- Когда я сообщу, о ком речь, вы сами будете готовы всю ночь слушать: я хочу поговорить о так называемом "Майорчике".
- О Зайдере? Знаю. Прошлое у него неважное.
- Помните, когда вы его взяли в бригаду, на него посыпались жалобы: забирает все, что попадет под руку, грабит местных жителей… угнал лошадей… реквизировал кур… грозил одному человеку какими-то разоблачениями и заставил его уплатить крупную сумму за молчание…
- Да, а сейчас работает начальником охраны сахарного завода. И кажется, неплохо.
- Так как именно вами он рекомендован на завод. Он и поныне бывает у вас?
- Был один раз. А что? Натворил что-нибудь опять? Это на него похоже!
- Изучая один вопрос и совсем по другому делу, не относящемуся к этому разговору, мы узнали подробности о прошлой жизни Зайдера. Вы что-нибудь знаете о том, кем был раньше Зайдер?
- Знаю. В Одессе у него был кабачок "Не рыдай".
- А до Одессы?
- Не спрашивал.
- Слышали что-нибудь о "зухерах"? Зайдер, оказывается, жил в Константинополе и занимался торговлей "женским товаром". Женщинами. Притоны разврата раскинуты по всему миру - там, за рубежом. Это у них в порядке вещей. Стаж обитательниц притонов невелик, через пять-шесть лет их выбрасывают на улицу, и требуются все новые пополнения. Доверчивых девушек заманивали в ловушку разными приемами. Делали публикации с предложением хорошо оплачиваемого места горничной, бонны… Зайдер действовал так: заводил знакомство, женился, но, конечно, по фальшивому паспорту, ехал с молодой женой в "свадебное путешествие" за границу… А затем новобрачная оказывалась где-нибудь в константинопольском гареме или в доме свиданий портового города. Высокая цена на белых женщин держалась в Буэнос-Айресе. В Аргентине за женщину с доставкой платили до двухсот фунтов стерлингов. В царской России они шли по сорок - пятьдесят рублей…
- Ну и гадина! Не знал.
- И сообразителен! Болтает без умолку, но ни слова о себе! продолжал Белоусов. - Я присматривался к нему еще раньше, в бригаде. Мне врезалось в память его лицо - угодливое и хитрое, пресыщенное и жадное. Он ловок, изобретателен, в этом ему нельзя отказать. Дока! Почти неграмотен, зато может быстро считать. Знает несколько слов по-французски, несколько слов по-турецки, немного болтает по-румынски и, не спотыкаясь, шпарит "по новой фене", на языке блатных. Вот это последнее немножко настораживает… Допустим, что все остальное - это, как вы выразились, давнее дело, но с блатными он якшается и сейчас.
Котовский выжидательно посматривал на собеседника.
- Вы думаете, я еще что-нибудь скажу? Нет. Я все рассказал, причем и это между нами. Это просто мои личные соображения. Ведь Зайдер ни в чем не замешан, не участвует в каких-либо политических группировках, враждебных Советской власти. Да он и не признает никакой политики. Газет не читает. Он точно формулирует свое отношение к жизни: "Я интересуюсь только за доход".
- Насчет дохода он соображает!
- Вот-вот. Одно, может быть, не совсем вяжется: работает на скромной должности начальника охраны, а живет на широкую ногу. В Одессе у него прекрасная квартира, тихое, почтенное семейство, жена ведет борьбу с ожирением и делает косметический массаж, ходит с прислугой на рынок, у сына гувернантка, в гостиной шредеровский рояль и картина Каульбаха "Мадонна со слезой"…
- Если бы художник изобразил эту мадонну без слезы, она все равно бы прослезилась, попав в квартиру такого проходимца! - рассмеялся Котовский. И сразу опять посерьезнел: - Ладно. Понял. Так считаешь, ошибка это моя, что нянчился с такой дрянью, да? Может, и ошибка… Значит, выгнать его с треском, коли опять ко мне сунется?
- Можно и без треска. Можно и совсем не выгонять, но отвадить. Уж очень нечистоплотная личность. На черта он вам нужен?! Лучше держать его на расстоянии.