Содержание:
Кони на красном лугу 1
В Рязань с недоброй вестью 2
Стан Бату-хана 4
Тяжкая миссия 5
Была сеча зла и ужасна 6
Пламя Рязани 7
Встреча в Залесье 9
Смерть за смерть! 10
Упала вековая сосна 11
Бой 12
Иудина доля 14
"Без времени не прекратился…" 14
Примечания 14
Станислав Гагарин
Евпатий Коловрат
Кони на красном лугу
Недавно прошел дождь.
Сырой хворост разгорался плохо, костры дымились, и дым низко полз над землею, спускался пологим берегом к реке, забивался в камыши и растворялся в холодном воздухе ночи.
Иван почуял: коченеют ноги, и осторожно, чтобы не плеснула вода, переступил, с трудом выдираясь из илистого дна.
Сильнее потянуло дымом от половецких костров, к дыму примешались запахи мяса и сыромятной кожи. Иван проглотил слюну.
Камыши стеной поднимались у самого берега Хопра, где передовой отряд половецкого хана Барчака встал на ночевку. Дружина Евпатия Коловрата, воеводы князя Рязанского, укрылась в зарослях ольховника на другом берегу реки. Едва стало смеркаться, воевода призвал к себе сотника Ивана и велел с темнотой подобраться к половецкому стану, выждать время и угнать лошадей.
- Пойдут с тобой, Иван, два ратника, - сказал Коловрат.
- Нет, Евпатий, - ответил Иван. - Лошади по моей части. Один, может, и сумею. А втроем - не выйдет. Спугнем только.
Так и пошел один, и сидит среди камышей по горло в воде половину ночи, а поганые людишки никак на угомонятся. Время от времени поднимает Иван голову к небу и смотрит, как Лось встал и высоко ли поднялись Стожары. Лось хвостом в зорю еще не повернулся, до утра время есть, а вот за полночь перевалило, это точно. В деревнях уже первый спень прошел, по разу петухи кричали, а здесь какие петухи…
Иван выдрал одну ногу, ил совсем ее засосал, лотом другую потянул и медленно стал приближаться к берету, осторожно раздвигая камышовые стебли.
Неожиданно его пальцы ткнулись в корягу. Он обхватил ствол руками, подтянул тело и лег на корягу грудью.
Дым щекотал Ивану ноздри, и он едва не чихнул, когда совсем уже выбрался на берег Хопра и крался к половецким коням.
Застывшее в воде тело слушалось плохо, но помалу кровь заиграла в жилах. Иван подбирался все ближе, припадая к земле и замирая, едва улавливал шорохи да переклик дозорных.
Вот и кони. Стоят спокойно. Притих, чтоб пообвыкли к нему. Осторожно снял шапку, развернул тряпицу и вынул краюху хлеба, густо обсыпанную крупной красноватой солью.
Ясно горели звезды, но еще немного - и побледнеет небо.
Иван поднял краюху над головой, Сам встал на четвереньки и подобрался к жеребцу, что отошел от табуна на десяток шагов. Жеребец пофыркал-пофыркал, ударил копытом в землю и мягкими губами бережно принял хлеб с солью.
"Бери, бери!" - подбодрил его мысленно Иван и мигом взлетел на коня. Торжествующий клич разнесся над уснувшей рекой, под безучастными звездами, дошел он и до русских ратников, что ждали сигнала выше и ниже по реке от половецкого становища.
Ринулся жеребец в поле, увлекая за собой других коней. Иван клещом сидел на его спине, ухватив за гриву и сжимая упругие бока босыми ногами.
Ночь раскололась от криков, свиста стрел и топота. Позади остались костры и шатры одураченных половцев, впереди была вольная степь, кони мчались и мчались, а ратники Евпатия Коловрата громили врагов, посягнувших на мир и спокой русской земли.
Все дальше и дальше уходили кони, и стало Ивану казаться, будто окрылило половецкого жеребца, поднялся он в воздух и летит к звездам. Голова у Ивана закружилась, потерял он опору и повалился наземь.
"Вот и все, - подумал он. - Теперь можно и умереть".
- Не можно, Иван, - услышал Он и увидел Евпатия Коловрата.
- Разве не исполнил я, что обещал воевода? - спросил сотник.
Евпатий сощурился и в упор глянул на Ивана. Огладил рукою бороду и усмехнулся. - Исполнил. Но столько ли надо?..
Когда во вчерашнем дню сотник Иван по крепкой лестнице поднялся в верхнюю половину просторного овина, по самую крышу забитую духовитым сеном, было за полночь, и был он сам уже в крепком хмелю. Света разжигать не стал, поленился, на коленях подобрался к расстеленной шубе, оправил изголовье, сидя разделся. Немного поворочался, голова гудела, а когда совсем было примостился и сквозь медленно выходящий хмель стал думать о завтрашней встрече с Коловратом, сбиваясь порой на иные мысли, показалось Ивану, что будто кликает его кто.
Открыл глаза. Батюшки, да уж и утро наступило! Как это он ночь-то проглядел всю…
И сразу сон свой вспомнил, про недавний бой с половцами, и тут его снова позвали со двора, и Иван заторопился одеваться, а едва порог переступил, ударили на колокольне Успенского собора к заутрене, слева у Бориса и Глеба подхватили, подале, у городских ворот, отозвался Спас - и пошли петь-говорить колокола над столицей княжества Рязанского.
На дворе сотника Ивана - правой руки в дружине боярина-воеводы Евпатия Коловрата - в нарядной одежде стояла Анфиса, его молодая хозяйка.
- Пошто зовешь меня, ладушка? - спросил Иван.
- Ступай к воеводе, - хмурясь, проговорила женщина. - Кликал он тебя давеча.
У кузницы Евпатий Коловрат следил, как закаливали мастера мечи. Он издали заметил сотника и пошел навстречу.
- Табуны уж пригнали, Иван… Или ты забыл уговор: поране выйти на торжище да коней дружине добрых сыскать?
По каждой весне пригоняли под Рязань лошадей на большое торжище, что устраивали на второй день после Николина дня. С задонских степей, с Дикого Поля, из-за елецкого края, со стороны Мокши и Цны гнали коней на Красный луг, окаймленный реками Окой и Проней. Сюда, к Рязани, собирались и поджарые степняки, горбоносые, с тонкими ногами, умеющие по-над полем летать, боевые бахматы и гнедые дончаки с богатырской грудью и высокой статью, заволжские лошадки, ростом невеликие, а выносливости непревзойденной, тяжелые битюги с черниговских уделов, охочие до грубой крестьянской работы… Каких только лошадей не приводили на Красный луг!
И для особых княжеских выездов, предназначенных по отдельному заказу конюших, приводили из-за южных морей добытых, невиданных в русской земле красавцев с чисто-белой шерстью по черной коже…
- Мои сборы недолги, - сказал Иван Евпатию Коловрату. - Глаза на месте, руки, слава господу, по-прежнему к плечам пришиты. Будем смотреть да щупать. Готов я.
Весь день пробыли они на Красном лугу: нелегкое это дело-коня выбрать. А когда их десятками отбираешь - того хлопотней. Однако всякая работа к концу приходит… Порешили и эту, а Коловрат стал звать Ивана и помощников его к обеду, который по времени и за ужин бы сошел. Тут Иван вывел последнего коня - каракового жеребца. Тот косил глазом на ведущего его за узду человека, нервно подрагивал резко очерченными ноздрями. Иван подвел коня к Евпатию и сказал:
- Возьми на племя. Хороших кровей конь.
- Дик он, пожалуй, - ответил Коловрат, - необъезженный еще…
- А это мигом, - сказал Иван, - испробуем молодца… Держите его, парни, изготовьте для пробы!
Никогда не носил жеребец человека. А как почуял, что оседлали его, взвился с Иваном свечкой в синее небо. Только земля его назад притянула, и удила едва не разорвали губ. Снова поднялся конь, и опять принудил человек вернуться на четыре ноги. Опасался Иван, что может жеребец с размаху опрокинуться на спину, и придавит его остервенелая животина. Но этот конь был гордым жеребцом. Не мог он рухнуть на землю, не мог позволить себе такого. Коротко заржав, ринулся жеребец на людей, расступились люди, и он понесся невиданным резким бросом, кидая по-особому вперед длинные ноги, обвитые сеткою жил и сухих мышц. В мгновение ока пропал Иван с Красного луга, товарищи только головами покачали.
А конь нес и нес сотника Ивана и не проявлял намерения сдаваться. Седок давил ему бока ногами, рвал удила, усмиряя прыть, но жеребец будто не чуял и все дальше и дальше уносил человека на могучей своей спине.
Страха Иван не испытывал, не впервой коней объезжать. Дал он пробеситься, промяться жеребцу, чтоб уразумел человечью силу, смирился с нею. А когда понял, что дозрел гордый карак, тут и сжал Иван коню бока посильнее, затянул удила, и вдруг остановился жеребец, так и застыл на месте, как вкопанный.
Остановился и грустно заржал. Твоя, мол, взяла, человек. Значит, так и быть, принимаю на себя твою волю.
В Рязань с недоброй вестью
- Оживи костер, Федотушка, - сказал бородатый ратник по прозвищу Медвежье Ухо.
Федот Малой, прозванный так потому, что в дружине Евпатия Коловрата был и второй Федот, Корень, нашарил в неровной от света костерища темноте сучья и швырнул их в огонь. Поначалу потемнело, потом сухие ветки занялись, и круг людей, обсевших костер, стал шириться.
Ратники недавно поужинали. Часть дружины стояла в дозоре, а те, кому менять полагалось дозорных, спать не ложились, ночь была уж очень хороша, ночь на Ивана Купала. И места добрые здесь, на берегу Хопра, по южной границе княжества Рязанского. Вот уже третью неделю стояли ратники Коловрата, ожидая очередной вылазки хана Барчака…
- Дядь, - обратился Федот Малой к Медвежьему Уху, - про "огонь-цвет" расскажи. Ведь его только в сегодняшнюю ночь и сыскать можно… И еще говорят, что ты про все знаешь.
Был Федот еще безусым парнем, пошел он с дружиной впервые, смиренный был, приучен уважать старших. Молодого ратника в дружине приняли тепло, хоть и подсмеивались над ним, по-доброму, беззлобно, понимая, что Федот Малой - это они сами в минувшие годы.
- Я-то что, - молвил Медвежье Ухо, - знать знаю, да язык коряв, не на то даден, чтоб говоренки складывать, больше по каше язык мастак. Сотника надо просить.
- Ладно вам, - откликнулся сотник Иван, - не до говоренок. Завтра ране выступаем, спали б лучше.
Замолчали ратники. Были их мысли далеко отсюда, в Рязани-матушке, где остались жены, матери и ребятишки. От шумного гулянья в честь Ярилы - древнего поверия о том, как полюбило Солнце Землю - никто б из них не отказался, да что поделаешь, если тревожат родную землю враги, и не будь удальцов и резвецов рязанских здесь, у Дикого Поля, никаких праздников на Рязанщине не было бы вовеки.
Менять стражу отправился Иван. А воевода Евпатий Коловрат прилег у костра. Так, незаметно, и задремал.
Пробудил Евпатия боевой клич. В один миг он был на ногах. Дружинники спешно разбирали оружие, ржали кони.
Вот ворвался в лагерь гонец, подлетел к конному уже Коловрату и, задыхаясь, прокричал:
- Тревога, братья! Тревога!..
Тревога оказалась не то чтобы ложной, но и не тревогой вовсе, потому как биться рязанским удальцам было не с кем. Через Хопер переправилась конная группа половцев и на посты напоролась. А ночь едва на уход пошла, в темноте и не разобрать - двадцать ли конников вылетело на сидевших в дозоре ратников али все двести и поболе.
Иван тогда находился у дальнего края стражи, но клич услыхал и отправил к отряду гонца поднять в лагере тревогу, ведь береженого бог бережет…
Был у князя Юрия Рязанского неплохой товарищ, хоть и не русской веры, - дальний родственник хана Барчака, хан Куштум. С половецкой родней Куштум не ладил, а с рязанцами и торговлю вел, и в гости ездил, старался все дела обделать добром и миром. Это он и переправлялся через Хопер, собираясь в Рязань с важной, как сказал он Евпатию Коловрату, вестью для Юрия Ингваревича.
Радуясь, что ошибка быстро объяснилась и не пролилась по случайности кровь, воевода и хан решили позавтракать вместе, благо короткая ночь съежилась, поблекла, наступил день Ивана Купалы, и Ярила выплыл из-за окоема, радуя новым днем землю-кормилицу.
- Пошто так спешил, хан? - спросил Евпатий Коловрат. - И ночью не оставил путь-дорогу…
- Нехорошую весть везу великому князю рязанскому, - ответил Куштум. - Ты верный его воин, тебя давно знаю, потому-то тебе откроюсь.
И рассказал хан Куштум, что из-за Великих степей, они лежат за южным морем, с другого края земли движется неисчислимое войско могучего Бату-хана. Когда идет орда, так называют это войско, пыль, поднятая копытами лошадей, затмевает солнце, и наступает ночь. Многие царства покорил и предал огню Бату-хан. Недавно с Булгарским царством расправился, разорил его, и теперь, как доносят с берегов Волги верные Куштуму люди, идет на закат солнца, через мордовские племена, воевать здешние земли.
- У нас разная вера, Коловрат, - сказал Куштум, - но мы соседи. Плохо ли, хорошо, но как-то уживались между собой. И даже на Калке бились вместе. Хан Барчак - другое дело, он не может жить в мире с любым соседом, и со мной тоже. Вот и иду я к рязанскому князю… Пусть он узнает об опасности тоже. Ведь Бату-хан сначала половецкие пастбища захватит, вытеснит нас в леса, а потом и за рязанцев примется. Значит, судьба у нас одна, Коловрат, и надо нам соединить оружие.
- Доброе дело затеял ты, хан Куштум, - сказал Евпатий, - жаль только, что нет сейчас здесь, у этого костра, всех русских князей, послушали б, как иноверец призывает к объединению. Перестали бы, может, затевать распри… Скачи, добрый человек, в Рязань-матушку, поведай обо всем князю Юрию, а я пошлю с тобой свою правую руку, сотника Ивана сотоварищи, чтоб проводил достойно…
Недолго собирался Иван в дорогу. Выбрал он в попутчики Федота Малого да Федота Корня, да Медвежье Ухо. Отец Ярила не высоко над окоемом приподнялся, когда отряд половцев с ханом Куштумом и рязанскими удальцами, простившись с дружиной, втянулся в густую дубраву.
Конники торопились. Где позволяло, пускали лошадей в галоп, не жалели их.
Второй день уже лил дождь, летний тёплый дождь, который был ко времени и для набиравших силу хлебов, и для луговых трав, сенокосная пора еще не приспела.
Когда изрядно вымокшие путники выбрались к берегу Прони и двинулись им, чтоб выйти к Рязани, лежащей в четырех верстах от устья, дождь порастратил силу, постепенно сошел на нет. Небо посветлело, за лесом, на закатной стороне, обозначилось багрище, там готовилось к ночлегу солнце. А тут и кончилась чащоба, тропа стала поторнее, лошади прибавили рыси, чуя пристанище. Половцы хана Куштума и сопровождавшие их рязанские ратники вымахнули на вольное перед городом поле, и едва конники оказались в виду Рязани, ударили в колокол у Спаса: заприметили их.
О Рязань! Престольный город княжества Рязанского, столица земель русских, что раскинулись на берегах вольной Оки до самой Волги, если идти к восходу солнца, а на полдень - до Дикого Поля, начинавшегося за Хопром и Польным Воронежем. На западе граничит Рязанское княжество с землями князей черниговских, сродников приокских князей и самого Юрия Ингваревича, держащего престол в Рязани, и братьев его, Олега Красного, что сидит в Переяславле, верст за шестьдесят вверх по Оке, Давыда Ингваревича Муромского, Всеволода Пронского и Глеба Коломенского. А к северу от земель рязанских - обширная страна гордого князя Юрия Владимирского, сына Всеволода Большое Гнездо, правнука Владимира Мономаха.
Рязань… За высокими, рубленными из вековых мещерских сосен, стенами, вознесенными по краю Плоского холма, раскинулся шумный и уютный город.
С какой стороны света ни выходил бы путник к Рязани, он видел прежде всего поднявшиеся над деревянным городом каменные храмы.
Главным из них был Большой Успенский собор, поставленный князем Ростиславом, внучатным племянником Олега Святославовича Черниговского и Тьмутараканского. С собора этого и началась своя, рязанская, школа зодчества. И хоть напоминал Успенский собор Великую Успенскую церковь во славном Киев-граде, а стать имел свою, и кладка была иная, не из белого камня, как во Владимире и Суздале, а из тонких плит жженого кирпича, красные ряды его перемежались белым раствором и нарядно смотрелись и вблизи, и издалека.
Князья рязанские издавна себя считали сродниками святых Бориса и Глеба, и потому Глеб Ростиславович, обороняя вотчину свою от Мономаховичей, князей Владимирских, просил князей-братьев заступиться перед господом за землю рязанскую и поставил в честь имени их Борисоглебский собор. Был этот собор помене Успенского, а сделан роскошнее. Князя Глеба гордыня никогда не оставляла.
Позднее и третий собор появился в Рязани - Спасский.
Когда отделилась Рязань от Черниговской епархии и собственный владыка сел во граде на Оке, тогда и построили его, собор Спасский. Строили его сами рязанцы. Правда, приезжал на смотрины черниговский зодчий Петр Милонег, понравилось ему, как возводили рязанские мастера высокий венец храма, а малые купола его шли ярусами. Был храм одинаков по сторонам, четыре круглых столба внутри, приделы с главками…
А как богат был храм! Иконы, плащаницы, золотая и серебряная утварь чеканки непревзойденной, с каменьями невиданной красоты, хоросы, подсвечники, паникадила, медные врата, расписанные золотом. А главное - икона Николы Зарайского рязанского письма. Был этот Никола написан с поднятыми руками - защищал от врагов людей русских.
Хранились в рязанских храмах и византийская "Одигитрия", принесенная из Афона, а из Чернигова - "Редединская икона", где изображалась богоматерь, напутствующая черниговского князя Мстислава на победный бой с косожским князем Редедей. И самая древнейшая святыня русская - "Муромская Богоматерь".
И много всякого узорочья было в славной Рязани. А более всего богата она была удальцами и мастерами, они жили в городе, построенном руками их отцов и дедов, не хотели иных вод и земель, и неба чужого, но за свое готовы были постоять.
И вот к этому городу с берегов Волги, с земли разгромленного уже Булгарского царства двигался на Русь враг неуемный, и с вестью об этом спешил инородный хан.
Когда конный отряд подошел к городским воротам, навстречу вышли воины под началом княжеского вратаря. Его возвестили, что конники близятся половецкие, а потому и принял вратарь все необходимые меры предосторожности - и ворота закрыл, и людей поднял.