Январь 89-го - какая скорость, да? - записка Власова, Шенина и Бакланова, страшный документ, я его видел своими глазами: "Обеспеченность сырьем, материалами в автомобильной и легкой промышленности Советского Союза составляет не более 25 %. Строителям на жилье и объекты соцкультбыта приходит лишь 30 % ресурсов. Многие предприятия, по словам министров, т.т. Паничева, Пучина, Давлетовой вот-вот встанут…"
А где ресурсы - да? Куда делись ресурсы? Кто знает?
Как где? Все знают! Через кооперативы их волокут за рубеж…
И обрушился весь внутренний рынок страны.
Отменить бы им эту глупость… правильный шаг в ложном направлении… - да?
Не отменили. Вот так? Да так! Для меня это загадка… - или Горбачев уже тогда боялся кого-то?
Что же делают наш дорогой Совмин, наш дорогой Рыжков, когда внутренний рынок страны - поплыл? Правильно, все у нас как всегда: из закромов Родины Совмин выделяет золото на закупку товаров и продовольствия за границей.
Золото рекой плывет за рубеж, продовольствие, наше собственное продовольствие, включая мясо, рыбу и хлеб, повсеместно оформляется теперь как "забугорное": суда загружаются в портах Таллина или Риги, огибают Европу и приходят в Одессу, где русская пшеница вдруг оказывается (по документам) уже импортной - по цене 120–140 долларов за тонну…
Петраков остановился и внимательно посмотрел на молчавшего Чуприянова, - Иван Михайлович не пил, думал, уставившись в стол, о чем-то о своем.
- Вот он, 88-й год, - закончил Петраков. - Заводы - действительно встали, причем - по всей стране, хозяйственные связи оборвались, а в ответ тут же появились известные народные фронты, люди вышли на улицу: в Куйбышеве на митинг протеста собралось почти 70 тысяч человек.
Чуприянов молчал.
На стене тикали старые ходики, вокруг висели фотографии в красивых рамках, в окне истерически билась жирная муха.
На дворе - снег, а в окне - муха, вот как это может быть?
- Будто… о какой-то другой стране говорите… - протянул Чуприянов. - А мы тут жили-жили… почти ничего не замечали, а в то, что замечали, - не верили…
- До полного развала страны оставалось два года, - заключил Петраков.
- А Егор Тимурович, значит… теперь и до нас добрался? - вздохнул Чуприянов. - Длинные у вашей Москвы руки… И за Ачинск схватились…
Ему очень хотелось поменять тему.
- Приватизационный чек - десять тысяч рублей! - откликнулся Петраков.
Он быстро приналег на картошку и был, казалось, очень доволен.
- Хороший человек, - хмыкнул Чуприянов. - А цифры у него откуда?
- Как откуда? С потолка, Иван Михайлович, откуда же еще? Но это не вполне рубли.
- Как? - изумился Чуприянов. - Ишь-ты… А что ж… тогда, коль не рубли, можно спросить?
- Никто не знает, слушайте…
Петраков красиво допил свою рюмку.
…Такой стол, конечно, может быть только в России: все либо с огорода, с грядки, либо - из леса. Россия никогда не умрет от голода (на это, видимо, и расчет местной власти, кстати говоря, потому что власть на местах очень быстро сейчас превращается в паханат), ибо главные богатства страны это, конечно, не нефть и газ, а лес, озеро или река.
Самое чудесное на русском столе - это моченые яблоки, но никто не знает, как их подавать: то ли как десерт, то ли как закуску.
- Рубль есть рубль, - вздохнул Чуприянов, - в России царей не было, Романовых, а рубль - уже был… - слышите, да? Москвичи! Если это не рубль, значит, не пишите… на вашей новой бумажке… что это рубль, че ж людей-то дурить! Приватизационный талон… или… как?..
- …ваучер. У Гайдара человечек есть, - сообщил Петраков, - Володя Лопухин, он и предложил назвать эту счастливую бумажку ваучером; словечко, конечно, непонятное, но грозное…
Чуприянов снова разлил "по клюковке".
- Ваучер, надо же… Замечательная русская забота - угроза: "Не влезай, убьет!" на английский язык, как известно, не переводится, англичане не понимают, что это значит. Зато мы, русские, понимаем с полуслова… Рыбу кидай, - приказал он Катюше. - И водку в уху, лучше - полстакана, так?..
По голосу чувствовалось: большой начальник.
- А водку-то… зачем? - не понял Петраков.
Прежде он никогда не слыхал, чтобы в уху добавляли водку.
- А еще, ешкин кот, надо обязательно в ведро с ухой опустить березовую головешку. Чтоб наварчик, значит, дымком отдавал, иначе это не уха, это будет рыбный суп!..
Про головешку Петраков тоже слышал впервые.
- Надо ж… рецепт какой…
- Старорусский, - широко улыбнулся Чуприянов. Вэтой улыбке была такая открытость, что сразу становилось тепло: видно же, искренний человек, русский, без дна. - Там, в ведре, литров шесть водицы, не меньше.
Чтобы она стала ухой, полагается шесть килограммов линя - хариус у нас нынче идет на второе… раздельное питание, короче говоря, рыбный день… Варим так: рыбка опускается в марле… и кипит в ведре, пока глаз у рыбки не побелеет. Почему? Да потому что рыбы в бульончике или костей, не дай бог, не может быть; рыба всегда подается отдельно, ставится на стол рядом с бульоном, и лучше всего - в деревянной мисочке…
Если - тройная уха, значит, не обессудьте: три раза по шесть килограмм, марля за марлей… каждый кидок - минут на семь-десять, не больше. Но обязательно должны быть ерши. Если уха тройная - обязательно ерши, а ерши нынче делись куда-то, нет их в озере, вот хоть убейся…
Таких, как Чуприянов, директоров, Бурбулис обзывал "красными директорами".
Это он как клеймо ставил, а директора посмеивались: красный цвет - цвет крови, "красный" - значит… директор до века, до последнего вздоха.
Паразит он и есть паразит - вот только откуда этот Бурбулис взялся?
Почему так много сейчас паразитов?
- Если на Западе вам заказывают отель, выдается специальный талончик - ваучер… - закончил Петраков. - Отсюда и заголовок…
Он ел не отрываясь, в обе щеки, не замечая крошек, валившихся изо рта.
- Черт его знает, - усмехнулся Чуприянов, - я в отелях не бывал… всегда жил только в гостиницах, но считать, раз такой мажор пошел, я умею, грамотный…
Сколько людей сейчас в России? Сколько осталось, точнее говоря? Мильонов сто пятьдесят - так? Умножаем на десять тысяч рублей. Умножили? Умножили. И что? Правительство… Ельцин этот… считают, что вся собственность Российской Федерации… заводы, фабрики, комбинаты, железные дороги, порты, аэродромы, магазины, фабрики быта… все, что есть у России… все это стоит… - сколько? - Чуприянов напряг лоб. - Полтора триллиона… - всего? Нынешних-то рублей? Е-ш-шьти… - а они у нас считать-то умеют, эти министры? Они хоть школу-то закончили?.. Как, Николай Яковлевич? Да, у нас один "Енисей", - Чуприянов мотнул головой, - вон он, на том берегу… тянет на пару миллиардов, а если с полигоном, где Петька Романов, Герой Соцтруда, свои ракеты взрывает, и поболе ведь будет…
Петраков взял рюмку.
- И что… они, демократы ваши, думают власть удержать после такого жульничества?.. Да я сам народ в Ачинске на улицы выведу!
Когда русский человек нервничает, в нем всегда появляется некая угроза - обязательно!
- Ну хорошо, это все - пацаны, - заключил Чуприянов. - А Ельцин-то, Ельцин куда смотрит?
Он злился.
- Особый случай, как говорится… наш новый Президент. - улыбнулся Петраков. - Но меня вот… - Чуприянов подлил водку… - да, благодарю вас, Иван Михайлович… меня вот что интересует: если вдруг случится чудо и в обмен на ваучеры ваши мужики получат, все-таки, акции Ачинского глинозема… вот как сибиряки себя поведут? Комбинат - огромный, стабильно имеет прибыль, значит, тот же Егорка… вправе рассчитывать на свою долю - верно? Как он поступит: будет ждать свою долю… год, другой… или продаст, к черту, свои акции… вот просто за бутылку?
Катюша разлила по тарелкам уху, но Чуприянов не ел - он пристально, не отрываясь, смотрел на Петракова.
- Если сразу не прочухает - продаст, - быстро сказал Чуприянов.
- Так… - Николай Яковлевич согласно кивнул, - а если… как вы выразились… - что ж тогда?
- Тоже продаст. Станет моим ставленником, вот и все.
- Кем, Иван Михайлович?.. Кем станет?
- Моим ставленником. Я ж его сразу раком поставлю, что ж здесь непонятного? Я что, дурак, что ли, егоркам такой завод отдавать?
К чертовой бабушке вниз по течению, короче говоря…
Чуприянов, кажется, уже опьянел. "Вся русская история до Петра Великого - сплошная панихида, а после Петра Великого - одно уголовное дело, - подумал Петраков. - Кто это сказал? Ведь кто-то сказал… - как же точно сказано, а?.."
- Они ведь - трудовой коллектив, Иван Михайлович…
- Насрать! Раз трудовой, вот пусть и вкалывают, - огрызнулся Чуприянов. - Чем дальше в лес, тем б…ди дешевле! А с прибылью комбината мы уж сами как-нибудь разберемся, верно говорю.
- Упрется Егорка, Иван Михайлович. Не отдаст!
- Ишь ты, пьянь тропическая! Так я ж ему такую жизнь сорганизую, да он тут же повесится, сердечный! Причем - со счастливой улыбкой на своем вечно небритом лице, потому что здесь, в Ачинске, ему некуда идти, все тропы обрываются, город маленький и без комбината ему… да и всем тут… - хана просто…
Но вот вы, умные люди, академики, бл…, объясните мне, старому глиномесу: если наше государство вдруг сходит с ума, почему в Москве это сумасшествие называется реформами? - Чуприянов взял рюмку, покрутил ее и - резко поставил, почти кинул обратно на стол. - Если наше государство не хочет покупать глинозем само у себя, если наше государство не хочет (или не умеет) распорядиться своими богатствами - что ж… да ради бога… пусть государство покупает основные богатства не само у себя, а у Чуприянова, я ж за! Разбогатею, это факт, раз кооперативы про…бал, хоть сейчас-то разбогатею! На курорты поеду, на юных гондонок поглазею всласть, можа у меня что и зашевелится… - поди плохо? Только если господин Гайдар отделяет наш комбинат от государства лишь потому, что он понятия не имеет, что такое глинозем, то это, в три гроба душу мать, в корне, извиняйте, меняет всю ситуацию в стране - слышите, да? Если этот парень не хочет, чтобы я, по привычке, и дальше требовал у правительства деньги на новую технику, то я его сразу огорчу - буду! Буду требовать! Модернизировать и перестраивать комбинат из своего кармана я не стану, нашли ж, бл, дурака! Если я разбогатею, так я сразу жадный окажусь! Я теперь буду сволочь. Такой стану жадный - Гарпагон отдыхает! То есть я буду как все, потому что у нас в стране сейчас все сволочи!
Мой комбинат меня не переживет? Нашли чем испугать, я ж старый! Пусть это трухля и уходит вместе со мной на тот свет, оно и лучше будет, значит, незаменимые - есть! А для легенды вообще хорошо: был Чуприянов - была жизнь, а раз помер, значит, и вам всем смерть! Я ж Катюхе своей этот быдляк… не оставлю, быть глиномесом - не ее дело, да и не справится она с комбинатом! Я ей деньгами отсыплю, яйца оставлю, а не курицу, ибо куда же Катюхе моей… столько яиц? - Поймите, Николай Яковлевич, я издавна привык жить за счет товарища Брежнева, Леонида Ильича, или его сменщиков. То есть - государства! Жить за свой счет я, извините, научусь не скоро, потому что у меня дело - к ящику идет!
И всю прибыль я оставлю себе, а не трудовому коллективу, потому что в гробу я видел этот великий трудовой коллектив! Кто они без меня? А никто! Хватит, бл, уже романтики; прибыль я отправлю к друзьям-компаньонам в Австралию, меня там все хорошо знают, потому как я Гайдару совершенно не верю! Да и как ему верить-то? Вы на рожу его посмотрите, как Гайдар подарил нам комбинат, так, пожалуй, и отберет его!
То есть, так… уважаемый Николай Яковлевич, уважаемый наш… академик: я, будьте уверены… лично выгребу из своего производства все, что смогу. Сам (для начала) скуплю его акции, а уж потом, когда на комбинате смертью запахнет, приеду к вам, в Москву, и громко скажу: ей, правительство, гони деньги, нет у меня денег на самосвалы и бетономешалки! Так что думай, правительство, решай: или - спасай мой комбинат деньгами, или Россия у тебя, правительство, без алюминия останется - вот ведь какое греховодье будет, вот ведь к чему дело идет!
Петраков спокойно доедал уху, густо намазав маслом кусок черного хлеба.
- Но если по уму, Иван Михайлович, деньги надо… все-таки… вкладывать в производство, в комбинат… - выдавил он наконец.
Самое важное за бутылкой водки - не поссориться.
- А я не верю Гайдару! Я знаю директоров: у нас Гайдару никто не верит. Он что, месил когда-нибудь глину ногами? Он хоть раз ходил, как мы, к зэкам на запретку? У нас же, считай, концлагерь здесь… на вредных участках такие говнодавы сидят - с пером в боку запросто можно рухнуть… Он на нас с Луны свалился, этот Гайдар, понимаете? И с приватизацией ничего не выйдет, будет сплошное воровство - воровство директоров, вот что я сейчас думаю, даже уверен в этом!
…Никто не заметил, как появился Егорка, - сняв шапку, он мялся в дверях.
Разговор оборвался на полуфразе, чисто по-русски, как-то незаметно. Чуприянов и Петраков молча выпили по рюмке и так же молча закусили - солеными маслятами. Молодец, Россия: никто в мире не додумался отмечать водку солеными грибками, а пиво пить с воблой - никто!
- На самом деле по глинозему… решения, кажется, пока что нет, - сообщил Петраков. - А вот алюминий будет продан.
- Какой алюминий? - насторожился Чуприянов.
- Красноярский алюминиевый завод, уважаемый Иван Михайлович.
- Так он крупнейший в Союзе!
- Потому и продают. Купит, говорят, некто Анатолий Шалунин. Сейчас - учитель физкультуры где-то здесь, в Назарове.
- Сынок чей-то?.. - Чуприянов сразу, похоже, пришел в себя, весь хмель сразу пропал.
- Нет. То есть чей-нибудь - наверняка. Не от святого ж духа явление! Лет ему… собственно, вчера узнал… что-то возле тридцати. А может и меньше.
- Куда ж нынешнего денут? Куда отправят? Директора? Он же молодой!
- На тот свет, я думаю, - спокойно сказал Петраков. - Если, конечно, будет сопротивляться.
Он тщательно вытер губы бумажной салфеткой и выразительно поглядывал на раскаленную сковородку, где шипели куски хариуса.
- Кто первый схватит, тот и сыт, Иван Михайлович, вот вам… наша новая национальная идея.
- Значит, - разозлился Чуприянов, - ко мне тоже придут - верно?
- Приватизация будет кровавой, - согласился Петраков.
Они опять замолчали.
За окном только что было очень красиво, светло и вдруг мигом все почернело; так откровенно, так быстро ночь побеждает только в Сибири. Зимой в Сибири нет вечеров, зимой есть только день и ночь.
- Какая глупость: ваучеры должны быть именные! - взорвался Чуприянов. - Только! С правом наследия! Без права продажи из рук в руки!
- Точно так, - кивнул Петраков. - Только Егор Тимурович убежден: именные акции - не рыночный механизм. А он же у нас рынок строит!
- Да плевать мне на Гайдара, прости господи! Ведь будут убивать!..
- Очевидно, Гайдар считает, что на рынке должны убивать, так я думаю. На базаре торговцы… часто убивают друг друга - разве не так? "Хитров рынок", да? Хорошая книжка была…
Чуприянов вздрогнул:
- Но это вам - не колхозный рынок! Это у нас - вся страна! Вы… вы понимаете, что начнется в России?..
- Понимаю, - кивнул Петраков, - что ж тут непонятного? Я только сделать ничего не могу. Я теперь никому не нужен, Иван Михайлович.
- Все мы, похоже, теперь не нужны!.. - махнул рукой Чуприянов.
- Да. Пожалуй, что так…
Ночь, ночь была на дворе, а время - седьмой час…
Егорка закашлялся. Не специально, не из-за врожденной деликатности, просто так получилось в эту минуту, а кашлял он так, будто вместо легких у него - трактор.
- Чего? - вздрогнул Чуприянов. - А?..
И опять стало слышно, как работают ходики.
- Мы, Михалыч, трудиться боле не бум, - твердо сказал Егорка. - Обижены мы… Михалыч!
- В сенях подожди, - взорвался Чуприянов. - Тебя вызовут!
- Но если, Михалыч, кто на тебя с ножом закозлит, - спокойно продолжал Егорка, - ты, Михалыч, не бзди: за тебя весь наш народ встанет, мы всем обществом назаровских носков так огуляем, мало не будет, дело тебе предлагаю!
Чуприянов налился кровью - может быть, правда это "клюковка" вдруг стала такой красной?
- Сиди в сенях, марамой! Аппетит гадишь!
Петраков засмеялся:
- Запомни, Егорка, на обиженных в России воду возят!
Егорка вытянул губы и как-то уж совсем по-ребячьему взглянул на Чуприянова:
- Я ж за баню, Михалыч, обижен, я ж не за себя, пойми ты это по-людски, пожалуйста!
Петраков сам положил себе кусок хариуса и аккуратно содрал с него вилкой аппетитную кожицу.
- А пацан этот… Ша… лунов? - Егорка повернулся к Петракову. - Сейчас учитель, штоль?
- Физкультуры.
- А будя, значь, новый у нас начальник?
- Ну, управлять заводом должны управленцы, а он будет хозяином. Так я думаю.
- Знача, рабство теперь вводится? - Егорка смотрел на Петракова широко раскрытыми глазами.
- Так во всем мире, Егорка, - улыбнулся Петраков.
- А мне, мил человек, по фигу как во всем мире - у нас вводится?
- Вводится.
- А зачем?
- Попал в говно - так не чирикай… - опять взорвался Чуприянов. - Это у нас не рабство, а демократия, идиот! Это чтоб лучше было, понял?
- Кому лучше-то, Михалыч? От назаровских! Кому?
- Че пристал, хныкало?! Правду ищешь?
- Ищу.
- А ты не иш-щи…не занимайся фигней…
Чуприянов опять потянулся за бутылкой.
- Я… в общем… в Эфиепах не был, - не унимался Егорка, - там, где комуняки у негров даже бананы отбирают, но сча у нас - не рабство, потому как я вот на Михалыча… могу аж анонимку накатать, сигнал дать куда надо могу, и ее ж, депешу мою, рассмотрют, у нас, в Сибири, порядок такой осталси, - какое ж это рабство? А у счиренков назаровских…
у физкультурников… у этих… всех нас на работу строем погонят, как у немцев в кино… мы ж как пленные станем! А че? нет штоль?.. Мы, Михалыч, назаровских знам! Эти люди - не люди! И деньжиш-щи-то у них откеда? Откеда, я спрашу! Это ж с нас деньжищи! С палаток… разных, где я до Ельцина пиво брал, они ж там зад об зад стоят, - с них! А можа, и зазевался кто… какой-нибудь съездюк… дороги-то на Красноярск во каки широкие, хотя я свечку не держал и понапраслину тягать сча не буду. Но от физкультуры… от ихней… прибыль, видать, большая, раз они завод забирают, в школах таки деньжиш-щи не плотют…
Егорка опасался, что его не поймут и для убедительности перешел на крик.
- А ващ-ще, мил человек, - Егорка косо взглянул на Петракова, - когда назаровские к власти придут, они ж свою деньгу на нас отрабатывать станут! А на ком ж иш-що?
- Так ведь и сейчас несладко, - возразил Петраков. Ему определенно нравился этот человечек.