За два года у Дашковых родились дочь и сын, но это не помешало Екатерине Романовне много читать и вести светскую жизнь. Летом 1760 года она еще более сблизилась с Екатериной Алексеевной. Дашкова установила тесные отношения и с родственниками мужа - Еверлаковыми и Леонтьевыми.
Ночью, в канун смерти Елизаветы Петровны, Дашкова, больная, тайно проникла во дворец и сказала Екатерине, что она будет верна ей до конца, разделит с нею любые тяготы и пойдет ради нее на любые жертвы.
После того как на обеде в честь подписания мира с Пруссией произошел скандал, Екатерина Алексеевна начала расширять круг заговорщиков. Орловы и Дашковы втянули в комплот еще нескольких гвардейских офицеров: преображенцев, капитанов П. В. Пассека, М. Е. Баскакова, С. А. Бредихина, Е. А. Черткова, поручика князя Ф. С. Барятинского, конногвардейца, секунд-ротмистра Ф. А. Хитрово, братьев-измайловцев - премьер-майора Н. И. Рославлева и капитана А. И. Рославлева и других. В заговор был вовлечен и командир Измайловского полка К. Г. Разумовский. Сама Дашкова открылась графу Н. И. Панину и его племяннику, генералу князю Н. В. Репнину. К заговору примкнул возвратившийся в Петербург с театра военных действий генерал князь Михаил Никитич Волконский.
Многие заговорщики были связаны друг с другом родством и свойством, особенно Дашковы и Воронцовы. Кроме военных в заговор вовлекали директора Академии наук Григория Николаевича Теплова, авторитетного иерарха Церкви - архиепископа Новгородского и Великолуцкого Димитрия.
В то время как заговор набирал силу, Петр III вел себя по-прежнему. Дашкова писала о нем: "Поутру быть первым капралом на вахт-параде, затем плотно пообедать, выпить хорошего бургундского вина, провести вечер со своими шутами и несколькими женщинами и исполнять приказания прусского короля - вот что составляло счастье Петра III, и все его семимесячное царствование представляло из себя подобное бессодержательное существование изо дня в день, которое не могло внушать уважения".
Вместе с тем атмосфера становилась все более напряженной. Пассек даже просил у Екатерины согласия на убийство Петра III. Он и М. Е. Баскаков подстерегали императора с кинжалами около домика Петра Великого в парке на правом берегу Невы, на Петровской набережной, где император любил вечерами прогуливаться с Елизаветой Воронцовой. Часто Петр оставался там ночевать со своей возлюбленной. Заговорщики продумали и другой вариант покушения - ворваться в домик ночью и арестовать императора, а если будет сопротивляться, то заколоть. Причем ни в коей мере не связывать убийство с императрицей, представив этот акт как их собственную инициативу, согласную с волей народа.
Однажды ночью Дашкову разбудил ее троюродный брат князь генерал Репнин и сказал, что он только что был у императора и при нем Петр III наградил Елизавету Воронцову орденом Святой Екатерины. До сих пор этим орденом награждались только особы императорской фамилии и иностранные принцессы, а так как Елизавета Воронцова иностранной принцессой не была, то не оставалось предполагать ничего иного, кроме того, что она займет место в императорской фамилии.
Такой поворот событий показался Репнину угрожающим, и он не преминул уведомить о том свою кузину.
Вскоре после этого, 27 июня 1762 года, в Преображенском полку один из солдат, знавший о готовящемся заговоре, рассказал об этом капитану П. И. Измайлову, думая, что тот на стороне заговорщиков. Солдат не знал, что Измайлов - один из преданнейших Петру III офицеров, и потому предательство было совершено им по неведению.
Измайлов тут же доложил о том, что узнал, и первым из заговорщиков был арестован капитан Пассек. Об этом тотчас же сообщил Дашковой Григорий Орлов.
В это время Екатерина Алексеевна находилась в Петергофе, и Дашкова опасалась, что если Пассек на допросе расскажет об участии императрицы в заговоре, то ее тут же арестуют. Предупреждая такой оборот событий, Дашкова послала жене камердинера Шкурина записку, чтобы та отправила в Петергоф наемную карету и сообщила бы своему мужу, сопровождавшему императрицу, что эту карету надлежит держать наготове, не выпрягая лошадей, чтобы государыня в случае опасности могла немедленно воспользоваться ею.
Отправив записку, Дашкова накинула офицерскую шинель и поспешила к братьям Рославлевым, жившим неподалеку от ее дома.
По дороге ей встретился мчавшийся во весь опор Алексей Орлов. Он уже побывал у Рославлевых и ехал к ней, чтобы сообщить об аресте Пассека. Дашкова сказала, что она все знает, а теперь следует всем офицерам-измайловцам поспешить в свой полк и ждать там императрицу, ибо именно Измайловский полк стоит ближе всех к Петергофу и Екатерина, выехав оттуда, может рассчитывать прежде всего на поддержку и защиту измайловцев.
"За несколько часов до переворота, - писала потом Е. Р. Дашкова, - никто из нас не знал, когда и чем кончатся наши планы: в этот день был разрублен гордиев узел, завязанный невежеством, несогласием мнений насчет самых элементарных условий готовящегося великого события, и невидимая рука Провидения привела в исполнение нестройный план, составленный людьми, не подходящими друг к другу, недостойными друг друга, не понимающими друг друга и связанными только одной мечтой, служившей отголоском желания всего общества".
Новелла 10
Низложение императора
В ночь на 28 июня Алексей Орлов примчался в Петергоф, Он знал, что Екатерина не живет во дворце, чтобы лишний раз не встречаться с Петром III, бывавшим там наездами. Императрица поселилась в отдаленном от дворца павильоне на берегу канала, впадающего в Финский залив. Под окном ее спальни стояла большая лодка, на которой в крайнем случае она могла уйти в Кронштадт или спрятаться на берегу, если будут перекрыты дороги.
Орлов вывел Екатерину из опочивальни и посадил в карету, присланную Шкуриным. Карета, запряженная восьмериком, понеслась в Петербург. Ворвавшись в расположение Измайловского полка, экипаж Екатерины остановился. Ей навстречу выскакивали полуодетые солдаты и офицеры. Вскоре появился священник и принял от измайловцев присягу на верность Екатерине. Она же, беспомощно протянув к ним руки, с дрожью в голосе говорила, что император приказал убить ее и сына и что убийцы уже гонятся за ней по пятам.
Измайловцы, негодуя, кричали, что все готовы погибнуть за нее и цесаревича Павла.
В это время появились в полку титулованные сторонники Екатерины: генерал-аншеф князь Н. Н. Волконский, П. И. Шувалов, адмирал И. Л. Талызин, бывший близким родственником братьев Паниных, графы Строганов и Брюс, чьи красавицы жены находились возле Петра III в Ораниенбауме и своим поведением там дали повод мужьям требовать развода. Так что у прозелитов Екатерины было много причин для глубокой личной неприязни к Петру III.
Вслед за измайловцами Екатерине присягнули семеновцы и преображенцы. В Преображенском полку под арестом находился Пассек; когда пришли его освобождать, он подумал, что это - хитрая инсценировка и что на самом деле его выпускают только для того, чтобы проследить, к кому он пойдет, а затем выявить и других, связанных с ним участников заговора, и он отказался выходить с гауптвахты. Последними принесли присягу артиллеристы. К 9 часам утра Екатерина, окруженная десятитысячной толпой солдат и офицеров, подъехала к Казанскому собору, куда Н. И. Панин привез и цесаревича Павла.
У собора собралось множество жителей Петербурга - ремесленников, мещан, купцов, чиновников, духовенства. Это стихийно возникшее собрание чем-то напоминало вече и представлялось общенародным форумом, единогласно приветствовавшим Екатерину.
На глазах у всех этих людей архиепископ Новгородский и Великолуцкий Димитрий провозгласил Екатерину самодержавной императрицей, а Павла - наследником престола.
После этого Екатерина возвратилась в Зимний дворец и начала диктовать манифесты. В первом из них, от 28 июня 1762 года, говорилось, что Петр III поставил под угрозу существование государства и Православной Церкви, унизил славу России, "возведенную на высокую степень своим победоносным оружием".
Однако императрице пришлось прервать законотворчество, поскольку Петр III оставался в Ораниенбауме в окружении верных ему голштинцев, а рядом с ним находился верный и храбрый фельдмаршал Миних. Нужно было прежде всего ликвидировать это опасное гнездо, а затем уже заниматься государственными делами. Екатерина, оставив перо, чернила и бумагу, вышла навстречу духовенству, которое прибыло во дворец, чтобы совершить обряд миропомазания. Перед тем священники медленно и торжественно прошли по площади, на которой ровными шеренгами уже стояли тысячи солдат и офицеров при оружии и в полной амуниции.
После церемонии миропомазания Екатерина вышла на Дворцовую площадь в гвардейском мундире, с голубой лентой ордена Андрея Первозванного через плечо. Ей подвели коня, и она легко и грациозно взлетела в седло. Вот когда пригодились ей многочасовые уроки верховой езды! На другого коня села княгиня Дашкова, тоже в гвардейском мундире, и ее из-за стройности приняли за юного офицера.
Екатерина объехала выстроившиеся на площади полки и приказала им пройти мимо фасада дворца, а сама вернулась в Зимний. Распахнув окно, она встала в проеме с высоко поднятым бокалом вина, показывая, что пьет за их успех и здоровье. Проходящие полки ревели "ура!" и, весело разворачиваясь и перестраиваясь в походные колонны, направлялись к Петергофу.
Площадь еще не опустела, когда Екатерина уже вновь была на коне и, обогнав двенадцатитысячную колонну, повела ее вперед. В нескольких верстах за городом к колонне примкнул трехтысячный казачий полк, а потом присоединялись все новые роты, эскадроны и батальоны. На ночь войска разбили бивак, а Екатерина и Дашкова переночевали в пригородном трактире, заснув на единственной имевшейся там кровати.
Утром следующего дня двадцатитысячная армия Екатерины вошла в Петергоф. Город был пуст, так как голштинцы Петра III загодя отошли к Ораниенбауму.
Прежде чем к Петергофу подошли главные силы Екатерины, туда в 5 часов утра примчался гусарский отряд под командованием Алексея Орлова. Голштинцев перед городом уже не было, а гусары Орлова увидели на окраинах Петергофа толпы крестьян, вооруженных вилами и косами, которых пригнали туда по приказу Петра III для борьбы с узурпаторшей Екатериной. Увидев скачущих на них гусар с обнаженными палашами, крестьяне разбежались, и отряд Орлова вошел в Петергоф.
Вскоре на улицы вступила и армия Екатерины.
Большой Петергофский дворец превратился в военную ставку. Десятки сановников и придворных, еще большее число офицеров и генералов сновали по многочисленным комнатам и залам. У дверей в апартаменты Екатерины, у всех входов и выходов стояли часовые, по коридорам бегали посыльные и курьеры. И едва ли не больше всех носилась из конца в конец дворца Дашкова. Ее знали уже почти все и беспрепятственно пропускали в любые покои. Возвращаясь из комнат голштинской принцессы - родственницы Екатерины, Дашкова вошла в покои императрицы. Каково же было ее удивление, когда она вдруг увидела Григория Орлова, лежавшего на канапе и вскрывавшего толстые пакеты. Такие она видела в кабинете своего дяди канцлера и знала, что они поступают из кабинета его императорского величества. Дашкова спросила Орлова, что он делает.
- Императрица повелела мне открыть их, - ответил Орлов.
Дашкова удивилась увиденному и выразила сомнение в том, что Орлов что-нибудь поймет в этих бумагах.
Затем она побежала дальше, а возвратившись, увидела возле канапе, где лежал Орлов, стол, сервированный на три куверта. Вошедшая к ним Екатерина пригласила ее и Орлова к столу. По поведению императрицы и Орлова во время обеда Дашкова поняла, что они - любовники. С этого момента стремление первенствовать сделало сотрапезников Екатерины непримиримыми врагами, а победителем в этом противоборстве оказался Григорий Орлов.
* * *
Петр III, узнав, что в Петербурге произошел дворцовый переворот, заметался между Петергофом, Ораниенбаумом и Кронштадтом, но, обнаружив, что все пути перекрыты, решил капитулировать и вручил текст отречения от престола генералу Измайлову с приказом отдать его лично в руки Екатерины, чьи войска уже заняли недалекий от Ораниенбаума Петергоф.
Измайлов уехал и, передав бумаги, тут же принес присягу на верность и был тотчас же отправлен обратно с приказом арестовать Петра.
Измайлов прибыл в Ораниенбаум вместе с отрядом, которым командовал генерал-поручик Василий Иванович Суворов. Его солдаты собрали оружие, арестовали наиболее опасных офицеров, а сам Суворов возглавил работы в Ораниенбаумском дворце, где составлялась точная опись находившихся там денег и драгоценностей. Суворов разделил солдат и унтер-офицеров-голштинцев на две части - уроженцев России и собственно голштинцев. Первых он привел к присяге, а вторых под конвоем отправил в Кронштадт, где их заключили в бастионы. Офицеров и генералов отпустили на их квартиры под честное слово.
Петра Федоровича, Елизавету Воронцову и Гудовича Измайлов привез в Петергоф. Как только их карета появилась в городе, солдаты стали кричать: "Да здравствует Екатерина!" Когда они подъехали к плавному подъезду Большого дворца, Петр лишился чувств. С Елизаветы Воронцовой солдаты сорвали украшения, Гудовича побили, а Петр, придя в себя в ярости сорвал шпагу, ленту Андрея Первозванного, ботфорты и мундир и сел на траву босой, в рубашке и исподнем белье, окруженный хохочущими солдатами.
По распоряжению Панина Гудовича увели в один из флигелей, а Петра и Елизавету Воронцову привели во дворец. Панин рассказывал впоследствии датскому посланнику Ассебургу, что он, увидев Петра, "нашел его утопающим в слезах". И пока Петр старался поймать руку Панина, чтобы поцеловать ее, любимица его, Елизавета Воронцова, бросилась на колени, испрашивая позволения остаться при бывшем императоре. Петр тоже просил об этом.
Кроме аудиенции с Паниным, никаких других встреч у Петра не было. Воронцову увели, поместив в одном из павильонов, а Петра накормили обедом и велели ждать решения императрицы. Во встрече с Екатериной ее супругу было решительно отказано.
Воронцова продолжала умолять всех, кого видела, отпустить ее к Петру, хотя бы ее ожидал вместе с ним Шлиссельбург, но Екатерина велела выслать фаворитку в одну из подмосковных деревень. Гудовича отправили в его черниговскую вотчину.
Что же касается самого Петра III, то было решено, что временно, как ему на первых порах было обещано, поедет он в Ропшу на его собственную мызу, подаренную ему Елизаветой Петровной.
В 8 часов вечера 29 июня Петра Федоровича в сопровождении сильного кавалерийского отряда привезли в Ропшу. Его поместили в спальне, а к дверям приставили часового. Сам же дворец охранялся солдатами со всех сторон. Окна в спальне были занавешаны зелеными гардинами, чтобы из сада не было видно, что происходит внутри. Петра не пускали не только в сад, но даже в другую комнату.
Переспав ночь, Петр потребовал собственного врача Лидерса, но тот боялся, что если он приедет в Ропшу, то потом разделит с бывшим императором его судьбу: заключение в Шлиссельбург или ссылку.
В Ропше в первую ночь, Петр заснул лишь под утро. Он долго и тихо плакал, по-детски жалея себя, досадуя, что лежит не в своей постели, а в чужой, жесткой и неудобной, что нет с ним любимой собаки, нет арапа - карлы Нарцисса, нет доктора, нет камердинера. Он ворочался без сна чуть ли не до утра, а проснувшись около полудня, попросил перо, чернил, бумаги и написал своей жене, чтобы все это прислали к нему. Кроме того, он просил еще любимую скрипку, от звуков которой Екатерина не находила места, когда Петр Федорович пытался играть в соседнем с ее спальней покое.
Первого июля все было нормально: Алексей Орлов даже играл в карты с Петром и одолжил бывшему императору несколько червонцев, заверив, что распорядится дать ему любую сумму. Но карты картами, а все прочее выглядело очень уж непривлекательно. К вечеру Петр почувствовал недомогание, а ночью заболел.
О тех днях повествуют три записки, отправленные Петром Екатерине. Письменных ответов на них нет, по-видимому, Екатерина довольствовалась устными через Алексея Орлова. А вот записки Петра Федоровича сохранились. Приводим их полностью:
"Сударыня, я прошу ваше величество быть уверенной во мне и не отказать снять караулы от второй комнаты, так как комната, в которой я нахожусь, так мала, что я едва могу в ней двигаться. И так как вам известно, что я всегда хожу по комнате, то от этого у меня распухнут ноги. Еще я вас прошу не приказывать, чтобы офицеры находились в той же комнате со мной, когда я имею естественные надобности, - это для меня невозможно; в остальном я прошу ваше величество поступать со мной по меньшей мере как с большим злодеем, не думая никогда его этим оскорбить. Отдаваясь вашему великодушию, я прошу отпустить меня в скором времени с известными лицами в Германию. Бог вам заплатит непременно. Ваш нижайший слуга Петр.
P. S. Ваше величество может быть уверена во мне, что я не подумаю ничего, не сделаю ничего, что могло бы быть против ее особы или ее правления".
Достаточно задуматься лишь над единственным штрихом этой картины, и нам все станет ясно: Петра беспрерывно унижали, не давая ему даже справить "естественные надобности" и глумясь над его застенчивостью. Ему, уже больному, не давали выйти в парк и лишали всяческого общения с близкими людьми. Тем не менее он, уже официально отрекшийся от престола, униженно заверяет Екатерину в рабской покорности ее воле.
Вторая записка: "Ваше величество, если вы совершенно не желаете смерти человеку, который уже достаточно несчастен, имейте ко мне жалость и оставьте мне мое единственное утешение - Елизавету Романовну. Вы сделаете этим большое милосердие вашего царствования; если же ваше величество пожелало бы меня видеть, то я был бы совершенно счастлив. Ваш нижайший слуга Петр".
И наконец, третья, написанная по-русски в отличие от предыдущих, написанных на французском языке.
"Ваше величество, я еще прошу меня, который в вашей воле неполна во всём, отпустить меня в чужие края с теми, о которых я, ваше величество, прежде просил. И надеюсь на ваше великодушие, что вы меня не оставите без пропитания.
Преданный вам холоп Петр".
Петр серьезно и тяжело болел пять суток. Врач Лидерс появился только вечером 3 июля, когда истекал уже четвертый день болезни. Задержка с врачом объяснялась тем, что его не сразу отыскали, а затем он долго не соглашался ехать в Ропшу, опасаясь за свою судьбу… Лидерс ограничился сначала тем, что, выслушав посланца, отправил больному лекарство, заверив, что болезнь не опасна и ему в Ропше делать нечего.
Однако болезнь развивалась, и 3 июля Лидерс вынужден был приехать к Петру Федоровичу. 4 июля больному стало еще хуже, и к нему приехал еще один врач - штаб-лекарь Паульсен.
Сохранились три записки командира отряда и начальника ропшинской охраны Алексея Орлова, по которым можно проследить за ходом болезни Петра Федоровича и развитием событий в Ропше.