* * *
Генерал-губернатор отправил предписание своему подчиненному коллежскому секретарю Пушкину А. С. отправиться в командировку на борьбу с саранчой. Поэт в статусе чиновника прибыл на место, где шла безуспешная борьба с вредителями, созвал крестьян и повел такую речь:
– А знаете ли вы, что такое саранча?
Мужички помялись, посмотрели друг на друга, почесали, как водится, затылки и, наконец, один кротко предположил:
– Наказанье божье, ваше высокородие.
– А можно ли бороться с божьим наказанием? – лукаво спросил Александр Сергеевич.
– Вестимо, нельзя, ваше благородие.
– Ну так ступайте домой, – велел великодушно поэт и больше не привлекал крестьян на неравный поединок с нашествием прожорливых полчищ.
* * *
Федор Орлов писал жене на следующий день после возвращения поэта из командировки: "Пушкин был послан на саранчу. Он воевал с нею, после весьма трудной кампании вчера вернулся, отступив перед несметным неприятелем". Поездка Пушкина была непродолжительна, приехал он чуть ли не через неделю, явился к графу Воронцову для доклада в кабинет. По некоторым свидетельствам между ними состоялся разговор в самой лаконичной форме: Пушкин с самым кротким видом отвечал на вопросы графа только повторением последних слов его фраз:
– Ты сам саранчу видел?
– Видел.
– Что ж ее, много?
– Много.
И так далее в таком же духе…
* * *
В деле 1824 "Об истреблении саранчи" находится предписание М. С. Воронцова о командировании коллежского секретаря Пушкина вместе с другими чиновниками для истребления саранчи в Херсонской губернии. Существует легенда, что по возвращении из унизительной командировки Пушкин написал рапорт Воронцову:
Саранча летела, летела
И села,
Сидела, сидела – все съела
И вновь улетела.
* * *
Александр Сергеевич, обладая ироничным умом и остроумным языком, сам был чрезвычайно уязвим и болезненно самолюбив. Во время пребывания в Одессе Пушкин тесно общался с приехавшим в город Александром Раевским. Александр Николаевич имел славу злого насмешника, глубокого скептика и легко справлялся с ролью "демона" одесского периода жизни поэта. Однажды Пушкин зашел к нему утром и прочел свое новое стихотворение, начинавшееся со слов:
Подруга милая, я знаю, отчего
Ты с нынешней весной от наших игр отстала.
Раевский выслушал молча, не высказывая впечатления от стихов, предложил остаться Александру Сергеевичу на обед. Подошли еще приглашенные лица. За столом Раевский сообщил о новом произведении поэта, и присутствующие стали просить исполнить новинку. Раевский не дал Пушкину выступить, а вызвался прочесть сам, поскольку, по его словам, ему эти прекрасные строки сразу врезались в память. И притворно торжественно продекламировал:
Подруга милая, я знаю, отчего
Ты с нынешней весной от наших игр удрала!
Гости весело рассмеялись, однако этой невинной шутки было достаточно, чтобы Пушкин больше никогда не напечатал полностью свое стихотворение. Оно оставалось долгое время в урезанном виде, а целиком появилось лишь в посмертном издании сочинений.
* * *
В Одессе Пушкин писал "Онегина", часто зачитывая фрагменты друзьям. Шла работа над описанием театра. После очередного прочтения вслух, желая пошутить, кто-то из друзей посоветовал поэту наделить главного героя своей собственной досадной особенностью наступать на ноги, пробираясь через кресла к своему месту. Пушкин вставил в роман строку: "Идет меж кресел по ногам".
* * *
Примечательная личность Одессы – граф Ланжерон, французский эмигрант. В прошлом участник наполеоновских войн, герой взятия Парижа, бывший управляющий Новороссийским краем, храбрый, моложавый, сухощавый старик, общительный и остроумный, возомнивший себя поэтом. Он писал на французском языке стихи и даже драмы. Вдохновенное графоманство делало его весьма навязчивым в общении. Трагедию "Мазаниелло или неополитанская революция", свой очередной шедевр, Ланжерон дал прочитать Александру Сергеевичу. Бессмертное детище пролежало непрочитанным у поэта несколько недель. Потом еще несколько недель и даже еще несколько дней. Наконец, сгорающий от нетерпения автор обратился с вопросом к Пушкину: "Ну-с, какова моя трагедия?". Пушкин был застигнут врасплох, пытался отделаться общими фразами, глубокомысленно морщил лоб и хмурил брови, а героический участник Отечественной войны все настойчивее требовал выразить конкретное мнение хотя бы о двух главных персонажах трагедии. Пушкин, проявив чудеса изворотливости, выудил у горе-автора имена героев и наугад ответил, кто ему симпатичнее.
– Так! – торжествующе вскричал генерал. – Я узнаю в тебе республиканца! Я предчувствовал, что этот герой тебе понравится больше!
* * *
Благодаря своему острому языку Александр Сергеевич часто наживал себе врагов. В Одессе жила одна вдова генерала, который начал службу с низких чинов, дослужился до важного места, хотя ничем особенно не отличился. Этот генерал в 1812 году был ранен в переносицу, причем пуля раздробила ее и вышла в щеку. Вдова этого генерала, желая почтить память мужа, заказала на его могилу богатейший памятник и непременно желала, чтобы на нем были стихи. К кому же было обратиться, как не к Пушкину?! Она же его знала. Александр Сергеевич пообещал выполнить заказ, но не торопился с исполнением. Время шло, а Пушкин и не думал приступать к "вдохновенному произведению", несмотря на то что вдова при каждой встрече напоминала о данном ей обещании.
Наступил день ангела генеральши. В числе гостей приехал к ней и Пушкин. Хозяйка, пользуясь случаем, с особой навязчивостью потребовала стихов.
– Нет уж, Александр Сергеевич, на этот раз ни за что не отделаетесь обещаниями, – говорила она, крепко ухватив поэта за руку, – не выпущу, пока не напишете. Я все приготовила: и бумагу, и чернила, садитесь к столику и напишите!
Пушкин понял, что попал в ловушку, и сдался. Стихи были мигом готовы, и вот именно такие:
Никто не знает, где он рос,
Но в службу поступил капралом;
Французским чем-то ранен в нос
И умер генералом!
"Что было с ее превосходительством после того, как она сгоряча прочла стихи вслух, не знаю, – рассказывал поэт позже своим друзьям, – потому что, передав их, я счел за благо проскользнуть незамеченным к двери и уехать подобру-поздорову".
Но с этих пор генеральша оставила в покое поэта.
* * *
О подробностях своего одесского житья Пушкин не любил вспоминать, но иногда произносил меткую фразу об Одессе, называя ее "летом песочница, зимой чернильница".
* * *
Рассказывают, что однажды Пушкин гулял вблизи Одессы за городом, где стояла лагерем артиллерийская рота и расставлены были пушки. Рота готовилась к учениям. Артиллерийская прислуга уже стояла по местам, фитили крутились. Офицеры еще не вышли из палаток, только один молоденький прапорщик Григорьев задумчиво прохаживался возле пушек. Вдруг он увидел незнакомого молодого человека, который, переходя от орудия к орудию, внимательно рассматривал их. Григорьеву это показалось подозрительным.
– Что вы здесь делаете, сударь? – спросил он строго незнакомца.
– Гуляю.
– А кто вы такой?
– Пушкин.
– Какой Пушкин?
– Александр Сергеевич.
Григорьев очень любил чтение, бредил стихами и, как и другие молодые офицеры, был в восторге от Пушкина.
– Вы – Пушкин? – воскликнул он вне себя от радости. – Наш поэт! Сочинитель "Кавказского пленника" и "Бахчисарайского фонтана"!
И, весь красный от обуреваемых его чувств, внезапно взмахнул руками и выкрикнул:
– Орудие! Первая – пли… Вторая – пли…
Услышав пальбу, из палаток выскочили встревоженные офицеры. Узнав, в честь чего палят, они окружили Пушкина, подхватили его под руки и повели в свои палатки праздновать столь приятную встречу.
*Отношения с графом Воронцовым стремительно ухудшались. "Аристократическая гордость сливается у нас с авторским самолюбием, – писал Пушкин А. Бестужеву. – Мы не хотим быть покровительствуемы равными. Вот чего подлец Воронцов не понимает. Он воображает, что русский поэт явится в его передней с посвящением или одою, а тот является с требованием на уважение, как шестисотлетний дворянин, – дьявольская разница!". Воронцов в оправдание своего отношения к поэту писал П. Д. Киселеву: "С Пушкиным я говорю не более четырех слов в две недели, он боится меня, так как знает прекрасно, что при первых дурных слухах о нем я отправлю его отсюда… Лично я был бы в восторге от этого, так как я не люблю его манер и не такой уж поклонник его таланта". Однако особую нелюбовь Воронцова к Пушкину некоторые посвященные объясняли просто терзаниями обманутого мужа. Тем не менее Пушкин редко, но появлялся на даче у Воронцовой. После едкой эпиграммы на графа общались с ним очень сухо. Перед каждым званым обедом хозяйка обходила всех гостей по очереди и говорила каждому что-нибудь любезное. Однажды она прошла мимо поэта, не говоря ни слова, и тут же обратилась к кому-то рядом с вопросом:
– Что нынче дают в театре?
Не успел ее собеседник открыть рот для ответа, как подскочил Пушкин и, положа картинно руку на сердце, сказал:
– Верную супругу, графиня!
Уязвленная дама поняла намек, досадливо поморщилась и воскликнула:
– Quelle impertinence (какая наглость)!
* * *
Княгиня Вера Федоровна Вяземская писала своему мужу Петру Андреевичу из Одессы: "Пушкин, как я знаю, находится в очень стесненных обстоятельствах… Пушкин скучает гораздо более, чем я: три женщины, в которых он был влюблен, недавно уехали. К счастью, одна возвращается на днях".
* * *
Князь Петр Андреевич Вяземский с иронией вспоминал: "Пушкин во время пребывания своего в южной России куда-то ездил за несколько сот верст на бал, где надеялся увидеть предмет своей тогдашней любви. Приехав в город, он до бала сел понтировать и проиграл всю ночь до позднего утра, так что прогулял и все деньги, и бал, и любовь свою".
* * *
Пушкин о деньгах: "Люблю играть этой мелочью… Но беречь ее не люблю… поиграю и пускаю в ход, ходячая монета!".
* * *
"Кстати, повторяю мою просьбу – избавьте меня от Пушкина, он, может быть, превосходный малый и хороший поэт, но мне бы не хотелось иметь его дольше ни в Одессе, ни в Кишиневе"
Из письма М. С. Воронцова К. В. Нессельроде.
* * *
"О моем житье-бытье ничего тебе не скажу. Скучно, вот и все… Сегодня кончил я поэму "Цыгане". Не знаю, что об ней сказать, она покамест мне опротивела, только что кончил и не успел обмыть запревшие (….)"
Из письма Пушкина П. Г. Вяземскому 10 октября 1824 года, Михайловское
* * *
"На днях я мерялся поясом с Евпраксией (Вульф), и талии наши нашлись одинаковы. Следственно, из двух одно: или я имею талию 15-летней девушки, или она – талию 25-летнего мужчины. Евпраксия дуется и очень мила, с Анеткою бранюсь – надоела!.. Знаешь ли мои занятия? До обеда пишу записки, обедаю поздно; после обеда езжу верхом, вечером слушаю сказки – и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания. Что за прелесть эти сказки! Каждая есть поэма!".
Из письма А. С. Пушкина брату Льву, конец октября 1824 года.
* * *
"Увидевши меня по приезде из Москвы, когда были изданы две новые главы "Онегина", Пушкин желал знать, как встретили их в Москве. Я отвечал: "Говорят, что вы повторяете себя: нашли, что у вас два раза упомянуто о битье мух". Он расхохотался, однако спросил: "Нет, в самом деле говорят это?" – "Я передаю вам не свое замечание, скажу больше: я слышал это из уст дамы". – "А ведь это очень живое замечание: в Москве редко услышишь подобное!" – прибавил он", – вспоминал Ксенофонт Алексеевич Полевой, писатель и книгоиздатель.
Действительно, в "Онегине" дважды упоминается о битье мух: во II главе (III строфа):
Он в том покое поселился,
Где деревенский старожил
Лет сорок с ключницей бранился,
В окно смотрел и мух давил.
В IV главе (XXXVI строфа):
У всякого своя охота.
Своя любимая забота:
Кто целит в уток из ружья,
Кто бредит рифмами, как я,
Кто бьет хлопушкой мух нахальных.
Вся XXXVI строфа в последующем издании была опущена.
* * *
"Пушкин очень часто бывал у покойницы нашей барыни, почти что каждодневно… Добрый был да ласковый, но только немного тронувшись был: идет, бывало, из усадьбы с нашими барышнями по Тригорскому с железной такой палочкой. Надо полагать, от собак он брал ее с собой. Бросит ее вверх, схватит свою шляпу с головы и почнет бросать на землю али опять вверх, а сам подпрыгивает да прискакивает. А то еще чудней: раз это иду я по дороге в Зуево (Михайловское), а он мне навстречу, остановился вдруг ни с того ни с сего, словно столбняк на него нашел, ажно я испугался, да в рожь и спрятался, и смотрю, он вдруг почал так громко разговаривать промеж себя на разные голоса, да руками все так разводит – совсем как тронувшийся… Частенько мы его видали по деревням на праздниках. Бывало, придет в красной рубашке и смазных сапогах, станет с девками в хоровод и все слушает да слушает, какие это они песни спевают, и сам с ними пляшет и хоровод водит", – вспоминал старик-крестьянин из села Тригорское о Пушкине.
* * *
"Жил он один, с господами не вязался, на охоту с ними не ходил, с соседями не бражничал, крестьян любил. И со всеми, бывало, ласково, по-хорошему обходился. Ребятишки в летнюю пору насбирают ягод, понесут ему продавать, а он деньги заплатит и ягоды им же отдаст: "Кушайте, ребятки, сами, деньги-то все равно уплачены", – вспоминал крестьянин деревни Богомолы Иван Павлов о жизни Александра Сергеевича в Михайловском.
* * *
Однажды был неурожай, и у одного бедного мужика в окрестностях Михайловского хлеба не осталось и денег не было. "Пойду, – говорит, – попрошу у Пушкина: не даст ли сколько-нибудь хлеба". Подходит он к усадьбе, а около села – большой лес, ельник, из этого леса выходит навстречу мужику Пушкин. "Здравствуй", – говорит ему мужик, а Пушкин спрашивает его: "Куда идешь?" – "Да вот, батюшка, иду к вашему барину попросить хлеба, не даст ли сколько-нибудь". А Пушкин отвечает: "Голубчик, у нашего барина-то и хлеба нет – больно горазд пьянствовать, все пропил!". Мужик не послушал навета, пошел в село, а Пушкин – лесом и скорей в дом. Пока мужик подходил к дому, Пушкин уже в доме и подсылает к нему своего слугу спросить, не встречал ли он кого-нибудь по дороге, в лесу. "Батюшка, – говорит мужик, – встретил, только не знаю кого, как будто какой холоп или лакей: рубашка красная, шляпа соломенная, волосы курчавые и книжка под мышкой". Пушкин рассмеялся, что мужик его назвал холопом, и дал ему хлеба, сколько было нужно.
* * *
Владелица села Тригорское Прасковья Александровна Осипова, соседка Пушкиных, сказала однажды поэту:
– Что тут такого остроумного в ваших стихах: "Ах, тетушка, ах, Анна Львовна!"
– Я надеюсь, сударыня, что мне и барону Дельвигу разрешается не всегда быть умным, – с доброй улыбкой ответил ей Пушкин.
* * *
"Маменьке вздумалось было, чтобы я принялась зубрить грамматику… Ломоносовскую. Я принялась было, но, разумеется, это дело показалось мне адским мучением. "Пушкин, заступитесь!". И что ж вы думаете? Стал он говорить маменьке, и так это убедительно, что та и совсем смягчилась. Когда же Пушкин сказал: "Я вот отродясь не учил грамматики и никогда ее не знал, а, слава богу, пишу помаленьку и не совсем безграмотен", тогда маменька окончательно отставила Ломоносова", – вспоминала дочь Прасковьи Александровны Мария Осипова.
* * *
В Тригорском жила ключница Акулина Памфиловна – ворчунья несносная. Бывало, беседуют все до поздней ночи, а Пушкину и вдруг захочется яблок, младшие члены семейства идут просить ключницу принести моченых яблок. Тут уж Акулина Памфиловна и разворачивается в своем умении поворчать. Однажды Пушкин сказал ей шутя: "Полноте, не сердитесь, завтра же вас произведу в попадьи". И правда: под ее именем вывел попадью в "Капитанской дочке".
* * *
Приехал вдруг ночью жандармский офицер из города. Велел срочно в дорогу собираться, а зачем – неизвестно. Арина Родионовна растужилась, расстроилась, навзрыд плачет. Александр Сергеевич начал ее утешать: "Не плачь, мама, сыты будем. Царь куда не пошлет, а все хлеба даст". (Пушкин Арину Родионовну иногда называл мама.) Жандарм стал строго торопить в дорогу, люди замешкались: надо было в Тригорское посылать за пушкинскими пистолетами… Жандарм, когда увидел, за чем посылали и чего так долго ожидали, с недовольством в голосе объявил:
– Господин Пушкин, мне очень ваши пистолеты опасны!
– А мне какое дело? Мне без них никуда нельзя ехать, это моя утеха, – ответствовал ему с дерзостью поэт.
* * *
Вышел в свет очередной выпуск альманаха "Северные цветы". Вскоре на него появилась рецензия.
– Почему ты не написал в рецензии о Пушкине? – спросил у рецензента Дельвиг.
– А о чем писать? Пушкин на этот раз не дал ничего интересного. Есть, правда, одна пьеска. Но это так, пустячок. Альбомный стишок.
– Какой стишок?
– "Я вас любил, любовь еще, быть может…"
* * *
Однажды Пушкин провел целый день у постели заболевшего князя Горчакова, своего давнего приятеля. Князь умом и художественным вкусом не блистал, но был добр, искренен, любил музыку и ценил литературу. Александр Сергеевич читал другу отрывки из "Бориса Годунова". В отрывке проглядывала какая-то изысканная грубость, и вдруг в рифму прозвучало слово "слюни". Горчаков, удивленно вскинув бровь, приподнял голову от подушки и заметил другу:
– Вычеркни, братец, эти слюни. Ну к чему они тут?
– А посмотри, у Шекспира и не такие выражения попадаются, – возразил Александр Сергеевич.
– Да, но Шекспир жил не в XIX веке и говорил языком своего времени, – парировал Владимир Петрович Горчаков. Пушкин подумал и переделал сцену. "Пушкин вообще любил читать мне свои вещи, как Мольер читал комедии своей кухарке", – любил повторять князь с улыбкой.