Боярин Федор ввел в палату рыцаря. Длинный - до полу - широкий черный плащ резко выделял шведа среди новгородских бояр и княжих дружинников. Светлые обнаженные волосы прямыми прядями опускались на его плечи. Он громко стучал каблуками, точно шел в пустой горнице, а не перед лицом Великого Новгорода. Чтобы показать достоинство и независимость свою перед "королем варваров", посол высоко держал голову и, лишь остановись около приготовленного ему места, чуть-чуть, еле заметно, склонил ее в полупоклоне.
- Лыцарь Олаф Карлсон, прибыл с посланием правителя земли свейской к тебе, княже, и к Великому Новгороду, - громко произнес Федор Данилович.
Александр с трудом усидел на месте. Его рассердил пренебрежительный кивок рыцаря, хотелось сказать резкое слово, научить, как подобает иноземному послу приветствовать русского князя. Но вместо готовых сорваться с языка резких слов Александр, будто не зная ничего о воинственных намерениях шведов, спросил:
- С какими вестями прибыл ты, лыцарь, к Великому Новгороду?
Дьяк повторил его слова по-иноземному. Рыцарь выпрямился, заговорил громко, отсекая каждое слово:
- Повелитель непобедимого войска христианнейшего короля Биргер Магнуссон, правитель земли шведской, земель Сумиг Ями и островов, велел сказать тебе, князь, и всему Новгороду, что войско христианнейшего короля стоит на вашей земле. Приди, князь, и поклонись! Если ты, князь, ослушаешься призыва дружбы, то светлейший Биргер, именем христианнейшего короля, велел сказать тебе: "Сопротивляйся! Пленю тебя, князь, и пленю землю твою; город разорю!"
В глазах Александра вспыхнули искры. Хотя в палате находилось много людей, но после речи посла, когда дьяк повторил ее, настала тишина. Лица бояр побагровели, то ли от гнева, то ли от изумления перед хвастливой дерзостью.
Гаврила Олексич, стоявший позади Александра, схватился за рукоять меча. Боярин Стефан Твердиславич наклонился к уху Лизуты и что-то шепнул; после взгляды их пристально уставились на князя: что скажет он, как ответит на дерзкое слово? Невозмутимым осталось только лицо боярина Федора, как будто его не трогала и не возмущала угроза.
- Смел ты, лыцарь, что пришел ко мне и Великому Новгороду без поклона, со злым словом. Не привыкли мы на Руси к дерзкой речи. Припомнить бы правителю земли свейской Биргеру: как стоит Русь - не бегали русичи в битвах. Встретим свейское войско по обычаю нашему.
Александр поднялся, давая этим понять, что сказал все и отпускает посла. Рыцарь, изумленный холодностью князя, поклонился ниже. Идя в Грановитую, он ждал, что после его слов увидит растерянность и испуг на лицах новгородского князя и ближних бояр, но Александр даже улыбался; ни словом, ни намеком не выразил покорности слову правителя. Сопровождаемый Федором Даниловичем, рыцарь покинул Грановитую. Как только за ним закрылась дверь, Александр шагнул вперед, оборвав на плече пряжку, сбросил корзно.
- Так ли, как этот свей, приличествует иноземцу говорить с Великим Новгородом! - воскликнул он. - Хочу слышать ваш совет, боляре.
- Соберем полки, княже, и затворимся в городе, - сказал боярин Лизута. - Велика сила свеев, но за стенами, даст бог, и с малым числом воинов отсидимся.
- В поле свей побьют наши полки, - вслед за Лизутой подал голос Стефан Твердиславич. - Твоя воля, княже, и посадничья, но совет наш - держать Новгород.
- Подождем, не зря ли пугал свей?
И как всегда в палате - слово за слово, - мирная речь готова перейти в спор. Александр недовольно хмурился, наконец он не выдержал.
- Не ждать врага, - сказал он, и по тому, как прозвучал его голос, всем стало ясно, что решение его неизменно. - Сядем в городе, побьют нас свей. Следом за ними начнут поход ливонские лыцари и датские полки. Позор обретем себе. Не людно войско наше, но бог не в силе, а в правде. Разобьем свеев, остановим и меченосцев. Не словами, мужи, боем докажем силу Руси.
Глава 17
У Онцифира на Лубянице
Голосили первые петухи, когда постучались в ворота на двор к Никанору. Стук поднял Анису Мардальевну. Что-то ворча, она прошлепала в темноту босыми ногами к еле поблескивавшей слюдой оконнице, послушала. Стук повторился.
- Осподи, наказание! - пробормотала Мардальевна. - И сон не берет полуношников.
Она разбудила мужа.
- Вставай, Никаноре! Стучат.
- А? - вскочил Никанор. - Ломятся… В этакую пору.
- Может, нужда кому, - примирительно протянула Мардальевна.
Никанор послушал. Стучат негромко, но настойчиво.
- Схожу, - решил он. - Окликну.
Ночь теплая и темная. По небу быстро несутся рваные облака, и в просветах их горят редкие и, почему-то казалось Никанору, очень крупные звезды. Словно не решаясь ступить босыми ногами на влажную от росы холодную траву, Никанор постоял на крыльце. Когда стук в ворота раздался снова - окликнул:
- Кто там, за воротами?
- Свои, Никаноре.
Никанор не признал голоса, переспросил:
- За какой нуждой среди ночи?
- Дело неотложное, Никаноре.
- Уж не Омос ли?
- Узнал. Открывай, Никаноре, а то сорокой через ограду переметнусь.
Никанор приоткрыл створу. Омос протиснулся внутрь и, видя, что Никанор собирается закрыть за ним, остановил:
- В хоромы не пойду, Никаноре. Молвлю словечко и уйду… Мне еще к Страшку на Ильину, да на Рогатицу… Староста Онцифир зовет тебя.
- Онцифир? - изумился Никанор. - Почто ночью?
- Планида такая, Никаноре, не время спать ремесленным, - усмехнулся Омос. - Слышал небось о после свейском, о том, что в Грановитой, при болярах, молвил свей князю?
- Слышал, да ведь слуху-то, говорят, не всякому верь.
- Не слуху, а мне поверь, не лыко плету. Войной свей грозит… Правитель ихний велел сказать князю: стою, мол, на твоей земле, приди и поклонись! Не поклонишься - пленю тебя и землю твою. Разгневался Александр Ярославич. "Не кланялись свеям люди русские, молвил. На поклон русичи отвечают поклоном, а на бой - боем". Ввечеру после велел князь звонить завтра большое вече, будет он говорить с Великим Новгородом. Вече созвонят со полудня, а наперед, поутру, уличанские скажут слово. Нынче у Онцифира будет ближний болярин княжий Федор Данилович, потому и зовет староста мастеров…
На себя не похож сегодня Омос. На устах у него ни шуток, ни прибауток. Говорит степенно и так, словно своими ушами слышал все, что сказал свейский посол князю и что ответил князь.
- Близко ли свей к Новгороду? - полюбопытствовал Никанор. - Не сказал о том посол?
- Близко, - уверенно, словно успел он побывать там, где стоят шведы, и повидать их, ответил Омос. - Стан их, Никаноре, на нашей земле.
…Лучник Онцифир был в Грановитой, когда Александр принимал шведского посла. Встретив лучника, Федор Данилович сказал ему, что ввечеру собирается на Лубяницу, и просил Онцифира звать к себе мастеров братчины, лучших из лучших. "Слово есть у меня к ремесленным, Онцифире", - сказал он.
Затемно уже, собираясь на Лубяницу, Федор Данилович позвал с собой Ивашку.
- Вечер хорош, отроче, - молвил. - В такой-то вечер старому не спится и молодому горяча подушка. Проводи меня на Торговую сторону.
По улицам ехали шагом. Пробовал было Ивашко горячить коня, но Данилович остановил: "Будешь в поле, отроче, там скачи вволю, а в городе, на тесовой мостовой, копыта громко стучат". Ивашко не спросил, куда едут, и боярин не сказал о том. Чуть ли не с испугом взглянул молодец на Федора Даниловича, когда тот, свернув на Лубяницу, остановился у Онцифировых ворот.
На дворе Ивашко, все еще не зная, радоваться ему или сердиться на то, что явился незваным, помог боярину сойти с коня. Данилович передал ему повод, размял уставшие от седла ноги, велел:
- Прибери коня, Ивашко! Может, долго буду в хоромах… Терпенья наберись, а где ждать - твоя воля.
Онцифир встретил боярина на крыльце.
- Спасибо за честь, осударь! - сказал он. - Не погнушался моим жильем.
- Не гостем я, Онцифире, - поднимаясь по ступенькам, ответил боярин. - Совет твой надобен.
- Мне ли в советниках быть, осударь!
- Не мал ты на Новгороде, - усмехнулся Данилович. - Староста ты мастеров оружейных, а ремесло ваше дорого.
- По ремеслу спросишь, болярин, скажу, об ином-то не обучен думать.
- Полно, Онцифире! - Поднявшись на крыльцо, Данилович остановился, чтобы отдышаться. - Не занимать тебе ума ни в гостиных, ни в болярских хоромах. С людьми живешь, думы людские слышишь.
На столе в железном подсвечнике горит восковая свеча. На передней лавке - Федор Данилович, рядом с ним Онцифир. Лучник в белой холщовой рубахе с красными ластовицами; борода у него, будто рассыпанный овсяный сноп, закрывает грудь. По другую руку боярина - кузнец Никанор, за ним Страшко, Игнат-гвоз-дочник, щитник Анфим… Позади всех, на краешке коника, кровопуск Омос. Горница в хоромах Онцифира тепла и вместительна, но так как печь в ней топится по-черному, высокий накат потолка, выложенный из круглых бревен, отлунивает в мягком сиянии свечи маслянисто-темным блеском, точно облитый смолой.
В горнице прибрано. Тесовый пол застлан мягкими ткаными дорожками; под кутним воронцом играет узорными бранями белый как снег холщовый рушник, другой - накрывает окованную медью дубовую укладку, которая стоит на лавке в красном углу.
Говорит Федор Данилович. Ремесленные молча, не перебивая, слушают неторопливую, спокойную речь боярина.
- Не с распрей пришел я к вам, добрые мужи, - говорит он, - а хочу перемолвиться словом. Свейское войско переступило рубежи наши. Страшны свей Новгороду, говорят по-за углам, а не за тем ли говорят, чтобы глаза отвести. В хоромах бояр вотчинных хитрят, выжидают… Тою мыслью тешатся: юн князь, не соберет войска. Не победы ищут ему - позора. С переветами-измен-никами Нигоцевичем и Ярославком псковским, кои живут в Риге под крылышком у меченосцев, ведут тайные речи. Довольно терпеть зло, мужи, слушать наветы… Пора хватать наветчиков и казнить за язык их. Завтра, с полудня, по указу князя зазвонит на Ярославовой звоннице вечевой колокол, соберутся на большое вече все концы городские - и софийские, и торговые; сложатся ли в одну речь голоса? Князь Александр Ярославич выйдет на вечевую степень, скажет слово о походе противу свеев, а будет ли слово его словом Великого Новгорода?
- Ремесленные мастера не укроются в лес, болярин, не будет среди них супротивников, - подумав, молвил Онцифир.
- За всех ли твое слово, Онцифире?
- Врать я не учился, болярин, и льстить не умею. Будет слово князя словом Новгорода. Отыщется черная душа да покажет вражьи когти - познает она гнев новгородцев. На Великом мосту, над старым Волховом, будет суд. Не о том тревога наша, болярин, не будет распри в Новгороде, иное тревожит: встретятся в поле полки - кто победу возьмет в битве? Силен идет враг, осударь-болярин.
- Кто возьмет победу - битва решит, Онцифире, - ответил Данилович. - Князю и воеводам его в том ведать, как ставить полки. Выступит войско, а мы… Дадим ли оружие воинам? Городовой и княжий запасы не велики, есть ли оружие у ремесленных, у вас, мастера оружейные? Поведай о том, Онцифире!
- Есть, - решительно произнес Онцифир и в подтверждение того, что сказал, пристукнул по столу ладонью. - Дадут мастера копья и рогатины, топоры боевые и луки самострельные, броню и шеломы. То ли слово молвил я, други? - Онцифир обратился к ремесленным. - Как ты судишь, Никаноре?
- Я как все, Онцифире, - отозвался Никанор. - И готовые изделия есть у меня, и горн в кузне не погашу.
- Вели, болярин, принесем оружие, - вслед за Никанором молвил Страшко. Он даже привстал и помахал перед собой ладонью, будто разя врага. - У Игната, - показал на гвоздочника, - у Анфима, у всех ремесленных мастеров есть чем порадовать войско и воевод.
- На вече о том будет ли слово? - спросил Данилович.
- Скажем. Услышит наше слово Новгород, - ответил Онцифир. - А чтобы голос наш громче был, нынче же оповестим ремесленные братчины, позовем, чтоб завтра, как зазвонят набат на Ярославовой звоннице, никто из ремесленных не сидел дома; все, кого ноги носят, шли б на вече.
- Хватит ли времени на то, чтобы известить так-то ремесленных мастеров в городовых концах? - усомнился Данилович.
Онцифир только собрался ответить боярину, как сидевший до того молча кровопуск Омос выбежал на середину пола, подбоченился.
- Оповестим, - заявил он. - Птица не махнет крылом, как полгорода обегу, во все ворота постучу. Люди мы, болярин, не ленивые; где смешком, где тишком, а на своем поставим.
- Почто балагуришь, Омос? Не одни сидим, - сказал Страшко и взглянул на боярина.
- Умен Страшко, а не дошел того, со зла ли балагурство Омосово, - упрекнул Омос кузнеца.
Данилович усмехнулся, взглянул на кровопуска, как бы желая удостовериться, сможет ли Омос выполнить то, что обещает.
- Так ли будет, Омос?
- Так, болярин. Не на ветер слово мое, не на воду.
Не голосом громким, не осанкою сановитой, не дородностью славится на Новгороде ближний боярин княжий Федор Данилович. В гридне ли, в суде ли - он не повысит голоса; скажет слово, и от того, что сказано, не отступит. Люди говорят: все знает Данилович. Ни темные ночи, ни стены каменные, ни дубовые частоколы не скроют от его уха и глаза. По рождению Федор Данилович суздалец. Нет у него вотчин на Новгороде. Вотчинные бояре не любят его, но спесью перед ним не возносятся. Нигде не опустит он головы, ни брань, ни распря не переедят ему горла. Навестил сегодня боярин хоромы лучника Онцифира, и не боярин будто, а равный с равными говорит он с ремесленными. Зато знает Данилович, что скажут завтра на вече ремесленные мастера.
Время близко к полуночи. У себя, в хоромах, ждет боярина Василий Спиридонович. И к торговым гостям новгородским будет слово Федора Даниловича.
…Голоса в горнице разбудили Васену. Прислушалась, подождала. Голоса не затихают. Девушка поднялась, накинула летник, подошла к двери, приоткрыла.
У стола, рядом с батюшкой, боярин. Мутно горит свеча, но Васена узнала Никанора и Страшка. Кто-то еще в горнице… В полутьме Васена не разобрала лиц. Хотела отступить, но второпях опустила скобу. Дверь, скрипнув, распахнулась. Боярин, говоривший с ремесленными, прервал речь, оглянулся.
- Долго засиделись у тебя, Онцифире, - сказал он. - Хозяйку твою потревожили. Пора честь знать.
- Не суди мою "хозяйку", болярин, - усмехнулся Онцифир. - Не гонит она гостей; затем пришла, чтобы медом потчевать.
- Полно, Онцифире, пришли мы не мед пить…
- От чаши меду, как и от доброго слова, не отказывайся, болярин. Налей пополнее ендову, Васена!
Глава 18
Вече
Звонит набат вечевой колокол на Ярославовой звоннице. В городских концах с раннего утра побывали княжие гонцы, оповестили: собирает князь Александр Ярославич большое вече на Ярославовом Дворище, зовет на вече и Софийскую и Торговую стороны.
Давно не знал Великий Новгород того, чтобы все городские концы сходились на один зов. Нынче, как зазвонили набат, потянулись к Ярославову Дворищу люди из Плотников и со Славны, с Неревского конца, из Гончаров; шествуют бояре с Загородского, с Пруской и Чудинцевой улиц. У всех одно на языке: шведское войско переступило рубежи, идет походом на Новгород.
- У Ладоги, чу, свей. Порубежный полк, что стоит там, свей побили… Гонец прибыл, сказывал. Того и жди - увидим свейские ладьи на Волхове. Посол свейский в Грановитой так и молвил князю: не покоришься - пленим тебя. Не о том ли и вече нынче, чтоб велеть князю с поклоном идти к свеям?
Говорил, размахивая руками, Офоня-колпачник. Он воровато оглядывался по сторонам; редкая, словно выщипанная, бороденка Офони кажется лишней на его круглом, как румяное яблоко, лице.
- Сам ты, Офоня, слышал посла-то? - спрашивают у него.
- В Грановитой был посол… - увильнул Офоня. - Не велел свей князю Ярославичу идти в поле, побьем твои полки, молвил.
- Сила у свеев, - кто-то тревожно вздохнул.
- Силища! - громче подхватил Офоня. - И у франков, и в немецких землях, и в иных во всех ведают, нет на белом свете сильнее войска свейского.
- А что молвил князь Александр послу?
- То и молвил, - вмешался в разговор Антон-дег-тярник. До того он, глядя исподлобья на Офоню, молча стоял в толпе. - Выйдем, молвил, навстречу, побьем вас. Свей грозил полоном, а как услыхал слово Ярославича, прикусил язык. Видано ли то, чтобы русичи кланялись свеям?
- Свей идут ладьями по Волхову, может, ты, Антош, распялишь руки, заградишь им путь? - насмешливо спросил Офоня.
- Тебе, Офоня, лучше молчать бы, - подвинулся к колпачнику и, сердито сверкнув на него глазами, вступился за Антона Тимош-серебряник. Высокая фигура его в крашенинном зипуне заслонила собой Офоню. - Не пройдут свей к Новгороду, вот что молвил свею Ярославич. А почему не пройдут, пошевели-ко о том, Офоня, под колпаком у себя!
- Мало ль что скажет Ярославич, - не сдаваясь, петушился Офоня. - Не посадский он житель, не ремесленный, не гость торговый… Князь он, не с нации пир пирует.
- То-то тебя не позвал… Именитого вотчинника.
- А кто они, вотчинники? Опора и надёжа Великому Новгороду.
- Опора, да у ремесленных что-то бока болят от этой опоры, - сдвинув на затылок колпак, засмеялся Антон-дегтярник. - Кто на кого оперся? Кажется, не мы на плечи болярские, а боляре на наши шеи оперлись. Князь Александр силен, не кланяется походя вотчинникам, вот и занадобилась им опора. За откол Новгорода от Руси вотчинники, так ли?
- Ох, так.
- На княжем дворе так-то! - крикнул Офоня.
- А ты не шуми, Офонюшка! - оборвал его серебряник. - Чешется у тебя язычок - почеши, а врать не ври. Знаем, что князь не ровня ни мне, ни тебе… Не ровня! Но он за всю Русь. И нам, городовым людям, мила Русь. За нее, за Великий Новгород, а не за вотчины болярские проливали кровь отцы и деды наши. О том и колпачникам пора бы знать.
Донесся шум со стороны моста. Показались кузнецы, оружейные мастера. Они привалили на вече всей братчиной. Впереди Никанор и Страшко.
- Кузнецы-хитрецы… Эка ватага! - раздались голоса в толпе. - Гей, Никанор, гей, Страшко, много ли копий сковали, много ли топориков боевых?
- Не до копий им было, - насмешливо скривив рот, молвил Офоня в сторону. - Светцы гнули да сковородники.
- Слышь, Никаноре, что люди толкуют: не копья ковали, а сковородники бабам. Ухватами собрались полки снаряжать.
- Языком молоть вольно, ежели рот не замазан! - крикнул в ответ Никанор. - Бывало ль когда, что ходили кузнецы позади всех?
- Шли впереди, а в горнах холодно, - выкрикнул Офоня.
- От кого слышу? Офоня? Громобой-богатырь! Офоне меч легок, ослопину Офонюшке во сто пуд…
- Хо-хо-хо! - смех заглушил последние слова Никанора.
И вдруг словно ветер подул:
- Князь… Князь… Александр Ярославич.
- На коне… С дружиной.
- Посторонись, люди добрые, дайте взглянуть!
- На коне-то прямехонек…
- А дружина… Сто богатырей, молодец к молодцу.
- Как в велик день идет… Ни копья, ни меча - ни у самого, ни у дружинников.