Он сдержал слово. Отстояв длинную монастырскую обедню, Ярослав, в сопровождении игумена, вошел в келию опального монаха. Появление князя не испугало, скорее изумило Макария. Он молча поклонился и отошел в сторону. Ярослав опустился на скамью.
- Оставь нас, отче игумен, - велел он. - Хочу с глазу на глаз говорить с гордецом.
Игумен не посмел противоречить крутому на расправу князю. Он удалился. Взглянув на опального монаха, стоявшего около налойчика, Ярослав сказал:
- От владыки Леонтия слышал я о твоей ереси, инок, и о том ведаю, что совершено тобою против благословения митрополита… Ведаю и сужу так: справедлив гнев святителя. В твоих начертаниях храма есть что-то от наших хором рубленых, а в ликах праведников нет меры церкви. Просты твои праведники. Так ли я понял тебя?
- Да, - не опуская глаз, коротко молвил чернец.
- Не отказываешься от своего заблуждения и не осуждаешь его?
- Не заблуждаюсь я, княже. Не славы ищу себе, а делаю то, что нужно по разумению моему.
- Упрям, - как бы размышляя с собою, промолвил Ярослав. - По роду своему чей ты и откуда?
- Из Суздаля, княже. Родитель мой пономарем был в соборе у Рождества.
- Где постиг науку книжную, ремесло свое и искусство?
- Ходил по земле, по Руси и по чужим краям.
- За время хождения своего далеко ли побывал и в каких землях?
- Во многих, княже. В Рязани был, в Чернигове, Северской земле и Киеве. После видел Византию и Никею; видел Рим и иные города. В восточных монастырях познал греческое письмо, у латинских монахов в Византии и Риме сведал латынь…
- Олатынился? - перебил чернеца Ярослав. - Почто нужна тебе латынь?
- Не мне нужна, княже, - точно упрекая князя, строго произнес Макарий. - Мне нужен хлеб и ковш воды. Чтобы блюсти Русь, язык и обычаи наши, надо знать чужие языки и обычаи. Мудрость Востока и Рима не заглушили во мне любви к отчизне. Ни на Западе, ни на Востоке не нашел я земли краше Руси. Ни гнев владыки-митрополита, ни опала, ни заточение, ни более тяжкое наказание, кое мне предстоит, не заставят меня поступиться моей верой. Кару за то, во что верую, приму с радостью Иным, чем тот, какой есть, не стану.
- Пусть так, - промолвил Ярослав. - Но истинным ли путем идешь ты? Тебе предстоит суд церковный, заточение в монастыре… Что останется людям от исканий и трудов твоих?
- Останется моя истина! - горячо воскликнул чернец. Яркий, живой блеск вспыхнул при этом в его глазах. - Истина, как бы глубоко ни заточили ее, какими бы муками ни терзали и ни убивали, она разрушит тернии, взрастет и распустится дарами. Не во тьме и восприятиях чуждого, противного нам, сила Руси, а в познании себя и всего, что окружает нас. Крепок и могуч корень наш, княже. Ни огни, ни воды, ни ветры, ни бури, ни вражья зависть, ни злоба не сломят и не сокрушат Русь. Я монах, связан тенетами, но ты, княже, ты силен… Почему не заступишь то, что несет славу тебе и земле твоей?
- Смел, чернец, - помолчав, медленно вымолвил Ярослав. - Не льстив язык твой; в лицо мне бросил вины мои. Но лучше слушать горькую правду, чем лесть. Ростовский владыка страшится митрополичьего гнева и, наипаче того, гнева митрополичьих книжников. Мало у нас своих ученых людей, инок. Русской церковью правят греки…. Терпим зло, но о том другой сказ. А ты, - Ярослав пристально взглянул на монаха, - иди в Новгород Великий, учреди там в княжем Нередицком монастыре иконописную и учебную палаты, учи других своему искусству и книжному чтению. И еще есть мое желание, но о нем скажу, когда услышу о согласии твоем.
Макарию показалось, что он ослышался или не так понял князя. Смелый монах вдруг растерялся, опустил глаза.
- Отказываешься от того, о чем прошу? - спросил Ярослав.
- Нет, княже, не знаю, что молвить. Владыка-митрополит…
- Скажи, на что ты волен, - Ярослав перебил чернеца, - а с митрополитом сам решу. В Новгороде мною поставишься ты, передо мною будешь в ответе.
- Суздальский я, княже, буду чужим в Новгороде.
- И я князь суздальский, какими были отец и дед мой, но я не обегаю Новгорода. В суздальских городах велика власть митрополичья над монахами, Новгород не имеет того. В Новгороде ты сможешь быть тем, кем желаешь.
- Пусть будет твоя воля, княже, - с доверчивой и затаенной радостью взглянув на князя, произнес Макарий. - Но приведется мне идти в Новгород, дозволь взять с собою мастеров из Ростова!
- Почто? - на губах Ярослава заиграла усмешка. - Много ты ходил по земле, чернец, многое познал, а того не ведаешь, как богат искусством и ремеслом Великий Новгород.
Епископ Леонтий, по просьбе князя, отпустил Макария с княжим поездом. Ярослав велел приготовить чернецу возок, но Макарий отказался. "Буду на коне, княже", - сказал. Легко поднялся в седло и дорогою сидел в нем так плотно, что, увидев чернеца среди дружинников, Ярослав воскликнул:
- Тебе, отче, копье и меч в руку, шелом на голову вместо скуфьи… Не впервые, знать, сел на коня.
- Бывало, княже, - признался Макарий. - Но копья и меча не держал.
Во Владимире Макарий пробыл недолго. Ярослав говорил о нем с находившимся там владыкой-митрополитом; тот не снял опалы с чернеца, но желанию Ярослава не перечил, отпустил опального в Новгород.
- Готовься, отче, к делу, на которое посылаю тебя, - перед отбытием сказал Ярослав Макарию. - По осени буду в Новгороде и все укажу. Сю грамоту, - Ярослав подал Макарию свиток, - отдай княгине моей. Пишу я: держали бы тебя на княжем дворе. Владыке новгородскому тоже есть грамота: не чинили бы тебе угнетения. И еще наказ. Важное дело и неотложное. Горе меня посетило. Умер старший сын мой Федор, в Новгороде остался князем Александр. Молод он годами, но смышлен. Хочу я видеть в нем мужа способного, в познаниях сведущего, чтобы не только мечом, но и хитростью ума своего мог заступить Русь. Научи его тому, в чем сам способен. Не жалую я латынь, но сыну моему надобно ее знать; когда придется ему вести речи с латинами, чтобы своим умом думал; чтобы не по роду своему, а по способностям и умельству величался князем.
Весть, что прибывший в Новгород суздальский чернец без благословения владыки поставлен наставником и учителем к Александру, всполошила владычий двор. "Чем обольстил чернец князя Ярослава? - сетовали владычные попы. - Ликом не благообразен, неучтив. Почитай, неделю живет в Новгороде, а не видели его у святой Софии".
Донеслась в Новгород весть и о митрополичьей опале, о заточении Макария в ростовском монастыре. Это породило новые догадки, вызвало новое возмущение. То, что сведущ чернец в языках иноземных и что князь Ярослав указал ему обучить Александра латыни, - все это обратилось против суздальского книжника, явилось в глазах владычных попов укоряющим доказательством его нечестия. Втихомолку и вслух, отплевываясь, высказывали опасения: не привержен ли суздалец латинской ереси? Передавали даже, что, живя в Риме, отрекся чернец от восточной церкви и патриархов, что латинская ересь была причиной заточения книжника в монастырь.
- Чужд, зело чужд, - говорили о нем. - Смутит соблазнами ереси своей княжича.
На пятый или шестой день по приезде Макария призвал к себе владыка, долго наедине беседовал с ним. Макарий отвел возводимые на него наветы и сказал, что не преступит слова, данного князю.
- Не смирилась в тебе гордыня, инок, - молвил владыка, выслушав чернеца. - За то осуждают тебя.
Легкий румянец показался на щеках Макария.
- Не ведаю зла и не возношусь сердцем, - произнес он. - Не стремлюсь ни к славе земной, ни к почестям, довольствуюсь тем, чего достиг трудами своими.
- Искренне ли слово, тобою сказанное? - губы владыки покривились еле заметной улыбкой. - И ко мне не пришел, звать привелось.
- В том мой грех, владыка. По неведению моему и незнанию обычаев новгородских.
- Прощаю твое неведение, но не забывай, что добрый сеятель добрые пожинает плоды труда своего.
С этими словами владыка поднялся и отпустил Макария.
В тот же год, осенью, когда Ярослав находился в Новгороде, владыка при встрече с князем напомнил ему о Макарии.
- Молод чернец, - сказал он. - Не прилежен обычаям монашествующих. Не пора ли, княже, дать в наставники княжичу мудрого старца, искусного в книжной премудрости, ревностного отцам и учителям церкви нашей.
Слова владыки не поколебали у Ярослава доверия к Макарию. Владыка тоже не возвращался больше к разговору о чернеце. Александр рос. Макарий любил своего ученика за зрелость ума, за способность быстро схватывать и запоминать услышанное. В каждое дело, за какое бы ни взялся он, Александр вносил страсть, горячее стремление довершить начатое.
Так прошло два года.
Глава 12
О том, чему нет названия
В половине лета тысяча двести тридцать шестого года князь Ярослав Всеволодович прибыл в Новгород. Александр несказанно обрадовался приезду отца, но при встрече с ним дичился, хмурил брови, нехотя отвечал на все, о чем его спрашивали.
- Никак ты обижен, Олексанко? - спросил Ярослав, изумленный необычным поведением сына. - Аль не рад мне?
- Ничем не обижен, батюшка, - ответил Александр, избегая смотреть отцу в глаза.
- Вижу, сердит, - промолвил Ярослав. - После буду говорить с тобой, а нынче - уволь. Устал я. Сутки не сходил с коня.
Александр не смог бы объяснить, что встревожило его при встрече. Он так стремительно мчался из терема, таким полным и радостным чувством билось его сердце, что, не считая ступенек, прыгнул с крыльца. Прежде Александр бросился бы отцу на шею; ему и хотелось сделать это, но в последнее мгновение остановила мысль: "Разве так поступают витязи?" Александру хотелось предстать перед отцом не слабым юношей, а смелым и сильным богатырем. Пока он раздумывал, как ему поздороваться, Ярослав отступил немного, любуясь сыном, и широко улыбнулся.
- Эка ты вытянулся, Олексанко, - сказал. - Гляди, перерастешь меня.
Он подошел к сыну и погладил ему голову. От ласки у Александра подогнулись колени.
Александр любил отца и гордился им. Ему нравилась его высокая, сильная, немного сутулая фигура с широкими плечами и крепко посаженной головой. Движения Ярослава были угловаты и тяжелы. От его "ласкового" прикосновения всякий раз чувствовалась боль и оставались синяки.
То, что отец приласкал его так же, как ласкал прежде при встречах, смутило Александра. Радость, с какою мчался он из терема, померкла. Александр стоял угрюмый и неловкий, не зная, что молвить.
Прошла неделя, как Ярослав в Новгороде, но Александр встречал отца или когда тот был вместе с матерью, или когда принимал в гридне дворских и иных людей. Вечерами Ярослав до вторых петухов беседовал с боярином Федором и Ратмиром. Почему-то Александру представлялось, что в гридне говорят о нем. Прежде он влетел бы в гридню, послушал. Ярослав не скрывал своих мыслей, беседуя со своими доверенными боярами, от имени его и Александра правившими в Новгороде княжее дело. Но Александра не звали в гридню, идти без зова - не несли ноги. Он бродил по хоромам, редко показывался и на дворе, опасаясь, что кто-нибудь из прибывших с отцом старших дружинников встретит его так, как встретил воевода Чука.
Случилось это в день приезда Ярослава.
Смущенный и раздосадованный неудачей встречи с отцом, Александр не последовал за ним в хоромы, остался на дворе. Дружинники, прибывшие из Переяславля, узнавая старых друзей в дружине новгородской, шумно выражали свои чувства, оглушая криком и смехом друг друга.
Неожиданно кто-то ударил Александра по плечу.
- Чука! - узнал Александр.
- Ай да княжич, признал Ерофея Чуку, а сколько лет и зим не виделись. Помню тебя вот этаким, - Чука склонился к земле и показал рукой. - А нынче ты что дубок молодой. Ну, а крепко ли в землю вцепился?..
Чука схватил под мышки Александра, легко, словно тот был невесом, подкинул выше себя, опустил и чмокнул в самые губы.
В воскресенье Ярослав стоял обедню у святой Софии, после обедни ушел на трапезу к архиепископу; окончив трапезу, чуть ли не до вечера сидел в Грановитой. Дел было так много, что не хватало времени на домашнее. Возвращаясь из Грановитой, Ярослав встретил Александра, остановил его.
- Вутре на Городище поедем, Олексанко, оттуда в Юрьев монастырь. Готовься, разбужу рано.
Александр проснулся чуть свет. В хоромах тихо. Александр собрался к походу и стал ожидать, когда выйдет отец. Но тот не спешил. Солнце уже поднялось над теремами, когда в горницу донесся голос отца. Александр выбежал на крыльцо.
- Олексанко?! - воскликнул Ярослав, увидев готового к походу сына. - Молодец! Не заставил себя ждать.
Ярослав сегодня веселый. Александр втайне тревожился: а вдруг вместе с ними в Городище соберется мать с младшими Андреем и Славкой? Не усадили бы тогда и его в материн возок. Подумать больно. Но нет. Вывели оседланных коней. Мать вышла на красное крыльцо в домашнем летнике. Не едет. Теперь, кажется, все хорошо. И надо же случиться непредвиденному!
Все, кто с Ярославом, готовы к выезду. Дворский Олекса подвел Александру Бояна - гнедого, с пышным завесом коня. Александр взялся было за стремя, но его остановил неожиданный шум за воротами.
Ярослав, не ожидавший помехи, сдвинул брови.
- Чука, - резко прозвучал его голос. - Погляди, кто там?
Чука побывал за воротами; скоро вернулся и объявил:
- Ремесленные мастера говорить с тобой желают, княже.
- Ремесленные… - на лице Ярослава показалась усмешка. - Экой народ, где бы раньше сказать о своем приходе или подождать, когда позову, они сами… Надумали и пришли. Откройте ворота! - крикнул Ярослав воротным и добавил тише - Коней отвести пока!
В открытых воротах показалась ватага ремесленных: кузнецы с Ильиной и Раздвижи, кольчужники, щитники, лучники… На крыльцо вынесли дубовую скамью, покрытую медвежьей шкурой. Ярослав сел. Около него воевода Ратмир и Чука.
Разговоров - не переговоришь в сутки. Из всех ремесленных, что, сняв колпаки, теснятся перед красным крыльцом, Александру запомнился высокий, седобородый, которого и Ярослав и другие называли мастером Онцифиром. Ремесленные жаловались Ярославу на то, что худеет их ремесло в Великом Новгороде, нет спроса на бранные изделия… Княжий двор не берет за себя, а бояре норовят купить за полцены.
- Не в печники ли нам, оружным мастерам, идти, княже? - стоя у самого крыльца, говорил Онцифир, староста братчины оружейных мастеров в Великом Новгороде. - А то, может, в плотники аль горшки делать? Надобно ли наше ремесло? На что велик кузнец Никанор: перо ли к копью, другое ли что из его горна - крепко и остро, как огонь. Кольчужки Никанор вяжет - хитрым мастерам на зависть. А нынче что делает? Ухваты гнет бабам. Ладно ли так-то, княже?
- Худо, Онцифире, - согласился Ярослав. - Зело худо.
- Мы, Ярослав Всеволодович, не о себе печемся, - продолжал Онцифир. - Чай, не нам сказывать тебе - готские-то гости ни железа, ни брони не везут в Новгород. Тканые изделия, бочки с мальвазеей да романеей на их ладьях… Ни меча не везут, ни стрелы, ни копья. А ну как поход! Нам только на своих мастеров надёжа. Справились бы мы, княже, дали бы войску оружие, но когда Никанор гнет ухваты, на Раздвиже куют сковородники; я наместо лучного ремесла пойду избы рубить, что будет? Велика слава плотников новгородских, да то худо - не привелось бы этою славой встречать недругов… Вели, княже, оружным мастерам на своем деле стоять: лить оцел, ковать мечи да топоры боевые, вязать кольчужки, делать копья острые, луки гибкие, чтобы дальше, чем у врагов, стрела летела.
- Верное слово твое, Онцифире, быть так, - Ярослав поднял руку. - Всем мастерам оружейным велю крепко беречь свое ремесло, не гасить горны. Нужда в чем, притеснит кто - идите на княжий двор, не будет мастерам обиды. Оружие, какое сделано, возьму за свою казну.
Солнце давно опустилось за полдень, тени от тополей, что выстроились зелеными сторожами вдоль тына, стали резкими и длинными. Александр сердился на ремесленных: помешали ехать сегодня рядом с отцом на коне. Но любопытно и слушать, о чем идет толк. Нравилось Александру, что ремесленные стоят перед красным крыльцом терема, обнажив головы, а Ярослав сидит на скамье, покрытой медвежьей шкурой. Каждое слово Ярослава, когда он говорит, слышно на весь двор, и то, что скажет он, никто не перебивает. Александру хотелось подражать отцу, который во всем, что бы ни делал он, умеет оказать силу свою и свою власть.
На следующее утро Александр проснулся поздно. В горнице светло. Кто-то осторожно, чтобы не скрипнула, открыл дверь. "Ратмир", - догадался Александр. Он закрыл глаза и притих. Неожиданно жесткая и тяжелая рука легла на его лоб…
- Батюшка!
Хотел вскочить, обрадованный, что видит отца, но Ярослав сказал:
- Лежи, будем говорить так. Вижу, чуждаешься меня, Олексанко, а не домыслю, в чем провинился перед тобой? Сказывай, как жил? Ростом высок, послушаю, научился чему.
Александр молча, словно не понимая слов, смотрел на отца.
- Почто молчишь? Аль недоволен, что сон нарушил? Ратмир сказывает, ты и на коне молодцом и копьем владеешь… Правда то?
- Правда, батюшка.
- Книжную премудрость разумеешь ли?
- Разумею, - бойко ответил Александр. И будто для того чтобы отец лучше понял его, добавил - Все, что уставом и полууставом писано, разбираю без указки.
- От чернеца Макария слышал, будто обучался ты успешно латыни; не перехвалил Макарий твое умельство?
- И по-книжному и по-письменному читаю, батюшка, и речью владею.
- Радует меня твой ответ, Олексанко. Велика польза книжной премудрости, - Ярослав сел рядом с сыном. - Прадед твой, великий князь киевский Владимир Мономах многие языки знал, умом и знаниями своими удивлял мудрецов византийских и латынян; мудр был и дед твой Всеволод. Я, сын мой, не достиг того, но глупцом и невеждой не жил. Хочу, Олексанко, чтобы в жизни и делах своих был ты достоин имени Мономаховича. Учись! Книжное учение возвышает всякого, кто владеет им. Скоро предстоит тебе самому ведать княжее дело в Новгороде. Мыслил об этом?
- Не мыслил, батюшка. Я… - Александр, как бы стыдясь того, что сказал, умолк и опустил глаза.
- Не скрываешься передо мной - хвалю за то, - усмехнулся Ярослав. - Не страшно ли тебе остаться князем на Новгороде?
- Быть ли мне князем, на то воля и твое слово, батюшка, - вспыхнув, голосом, вздрагивающим от волнения, произнес Александр. - Но я, - он упрямо сверкнул глазами, - чести своей не порушу, за обиду готов на брань. Где слово мое невнятно, готов я копьем и мечом доказать правду.
- Так ли? - В глазах Ярослава проиграли теплые зарницы. - Велишь верить себе?
- Да, батюшка, - Александр вскочил и стоял теперь перед отцом. - Не посрамлю ни себя, ни имени своего.
- Горяч ты, Олексанко, - рассмеялся Ярослав. - Боем грозишь за обиду, а князю то не пристало.
- Батюшка!