- Но это уже после того, как его пожаловали в графья и отправили на покой. Тут у него не только царь, но и все окружение оказалось сплошь мошенники, идиоты и интриганы. И тем не менее по убеждениям-то монархист. Но я о другом. Какая неприязнь, какое противоборство между этими самыми влиятельными и деятельными представителями последнего царствования. Столыпин убежден, что Витте больше всего думает о себе и движет им в первую очередь мысль о личной выгоде, карьерный интерес, что омрачает, по мнению Столыпина, душу и парализует работу. И Витте в долгу не остается, о Столыпине говорит самым уничижительным словом. "Обмазанный с головы до ног русским либерализмом оратор губернских и земских собраний". А как ненавидели друг друга Плеве с Витте? Плеве для Витте был "полицейским карьеристом". А тот честил его "одесским полужидком". И все патриоты, и слуги престол-отечеству. Как же им в одной упряжке? И что в итоге? А возьмите Колчака и Деникина - по сути, то же самое. А может быть, как раз большевизм - это и есть отпор бесхребетной и захребетной власти, отпор либеральной фразе, социальному эгоизму власть имущих? Вот какие у меня появлялись соображения. Я стал, Дмитрий Сергеевич, безнадежным скептиком. "Реальность, данная нам в ощущениях!.." Да ощущения-то у нас от одной реальности разные! Ладно, в материальном мире, в системе естествознания факт, опыт - опора, фундамент знания. А в общественной жизни? Даже в истории? Факты - это мозаика, из которой я могу вам сложить любую картину. Революция - фатум для России? И да, и нет. Феномен русской революции грандиозен! Отказ от частной собственности - вот ее суть, вот эксперимент, какого мир еще не знал.
Встречаясь, они и раньше помногу разговаривали, но говорить о главном случалось нечасто.
- Вы знаете, Алексей Кириллович, я не певец частной собственности, материальные похоти и вожделения мне не понятны. Ну, а если трезво взглянуть на историческую картинку? Политическое содержание революции и культурная среда, в которой должна быть реализована идея, трагически не соответствуют друг другу. Крестьянское сознание не мыслит себя без частной собственности. Отсюда у власти и упор на пролетария. Тому действительно терять нечего. А крестьянства в стране восемьдесят процентов. Для него пролетарское сознание не органично, его навязывают. Принуждают верить в социализм как в новую религию. Мужики как говорят? Стоит стог и стоит, а покати его - рассыплется. Покатили крестьянский стог в социализм, где он теперь? Рассыпался по Заполярью, Сибири, по каналам и Магниткам… Все пороки частной собственности известны, но не известны пороки новой экономической системы, которая придет взамен. Частнособственнический уклад оказался как-никак саморегулирующимся. А новый породил жесткую систему регулирования. О чем мечтали леваки после прихода к власти большевиков? Политическую власть возьмет партия. Экономическую власть - профсоюзы. А за культурой будет безраздельно следить Пролеткульт. А на деле? Политическая власть у партии. Экономическая власть у партии. Культура под неусыпным партийным оком. Где саморегулирование? - Саразкин, по привычке разглаживая ладонями перед собой скатерть, заметил ее несвежий вид, при Серафиме Прокофьевне такого быть не могло.
- Исторические формации не случайны, их рождение, уход не чья-то прихоть. Не помню, чья это мысль, но мне она запомнилась: социализм раскроет свое широчайшее нравственное содержание, заслоненное пока горячкой основоположничества. А горячка - вещь опасная, здесь и до пожара недалеко. Но главный, главный вопрос… Неужели собственничество - это альфа и омега человеческого существования? Листали мы тут недавно со Светозаром "Вокруг света", попалась очередная статья про Атлантиду. И вот о чем я подумал. Обычно города-призраки олицетворяли собой идеал, даже если это было воплощение сомнительной мечты о полнейшей свободе. Содом и Гоморра - вот уж где свобода так свобода! А Порт-Ройал на Ямайке - флибустьерский рай, разбойничья вольница. Только необузданная свобода оборачивалась каким-нибудь неслыханным безобразием. И всегда этим городам грозила опасность, они в конце концов погибали, исчезали, как призраки. И в реальности, и в мифологии. А почему? Все просто. Если достигнут идеал, так сказать, вожделенный берег, каким бы он ни был, если вот она, осуществленная мечта, что дальше? Это что ж, уже соперничество с раем? То есть покушение на привилегии богов. Это почти кощунство. Вот и приходилось эти города сплавлять куда подальше, как правило, в воду. За что смывало или проваливались в тартарары нечестивые города, понятно. Но каждый уважающий себя народ должен иметь свою благословенную Атлантиду. У нас это град Китеж. У шведов - город-порт Винета. Что видим? Дамы, разумеется, в бархате и шелках, в золоте и драгоценных каменьях, мужчины в одеждах, отороченных дорогими мехами, в беретах с перьями, вино только из золотых кубков, и даже дети, девочки, за прялками, конечно, с золотым веретеном. За что же они наказаны? Они всем довольны, никого не задирают, богов славят и благодарят, предков почитают, родителей слушаются. Но! Заметьте, непременным атрибутом этих сказочных городов, городов мечты, было - богатство! И они сгинули. Дальше богатства мысль, мечта не шла. Это - тупик! И заметьте, ни один из городов-призраков, как их ни искали, не всплывал. Почему? Да потому что так угодно богам! Стало быть, не туда идете, не то строите, не к тому стремитесь.
- Но согласитесь, богатство открывает больше возможностей, в нем очень много привлекательного. Нищета унижает. Разве не богатство, в конце-то концов, делает человека свободным.
- Ах, Дмитрий Сергеевич, слышим мы этот тропарь, слывшим… Только богатство не может быть идеалом, это мне ясно, как простая гамма. Обратите внимание. Богатство порождает жестокость. Простой пример. Быт древних греков был достаточно прост, неприхотлив. И городские рабы были у греков почти на положении членов семьи. А утопающий в роскоши Рим? Там раб - уже вещь. Смертью раба можно развлечься. Пройдитесь по нашей истории, богатство и жестокость растут вместе. Как разорвать этот союз? В социалистической идее есть основная правда, и я ее принимаю. Надо попробовать, обязательно попробовать жить без привязи к собственности. Увы, приходится оглядываться на нашу историю. Возьмите ту же картошку. Завезли ее к нам. Доброе дело. А как с ней обходиться, мужикам не сказали. А они только и знали горох, капусту да репу. Где эта картошка съедобна - сверху, снизу? И началось. Люди травились, умирали чуть не целыми деревнями. Начались бунты.
- Алексей Кириллович, но социализм все-таки не картошка…
- Не картошка, а вот методы внедрения, насаждения разве ничего не напоминают? То-то и оно… - Алексей Кириллович замолчал и тяжко вздохнул: Неужели вы полагаете, что такой грандиозный поворот в мировой истории, как отказ от частной собственности, может произойти одномоментно и успешно? Представьте себе, Ленин, ни на секунду не сомневающийся в правоте своего дела, между прочим, писал о том, что представить себе всемирную историю идущей гладко вперед, без гигантских скачков назад недиалектично, ненаучно, даже теоретически неверно.
- Наверное, он имел в виду нэп?
- Боюсь, что нет. Речь как-никак идет о всемирной истории, а нэп - это тактика, ничего более. Стало быть, он допускал, что первый опыт может оказаться неудачным. Я, признаюсь, сам удивился, когда это прочитал.
- Ну что ж, идея действительно великая. Но великая идея требует великих исполнителей. Все легко опошлить, извратить…
- Разумеется. Но, как известно, пьяный поп не доказательство отсутствия Бога.
- А вот "гигантский скачок назад" - мысль действительно неожиданная. Это куда же? Таково ли наше прошедшее, чтобы восстановлением его можно было осеменить нашу будущность?
- Вы, Дмитрий Сергеевич, в отшельничестве своем постигаете музыку сфер, с богами говорите, сделайте мне одолжение, скажите, Бога ради, почему интеллигенция у них всегда на подозрении, и у прежних, и у нынешних.
- Как сказал иезуит Иеремия Дренкиль: всякий, кто противится охоте на ведьм, недостоин имени христианина. Иезуитам никак без ведьм не обойтись, этак и власть не удержишь. Трудно сказать, Алексей Кириллович, почему интеллигенция всегда на подозрении. Я думал об этом, ни до чего хорошего не додумался. Интеллигенция по природе своей - идеологический конкурент власти. Она не может не вырабатывать вариантность путей истории. А всякая власть видит только один путь истории, собственно, даже не сам путь, а себя в качестве путеводителей. Возьмите Сталина. Его тактика донельзя проста и имеет в истории множество аналогов. Тратить бесконечные усилия на борьбу, дискуссии, споры, доказательства, убеждения, опровержения… Убрать работу осмысления жизни и отдаться практическому делу, будь это завоевания, будь это строительство. Но что он построит!? Когда событие не по плечу, приходится прибегать к простым решениям, кстати, очень понятным массам.
- Без широкого исторического прогноза я не представляю себе не только политической деятельности, но и духовной жизни вообще. Способен ли пролетариат на широкий исторический прогноз, если пока еще у него и с грамотешкой проблемы.
- Прогноз, разумеется, нужен, только оглянемся немного и увидим, что все прогнозы в политике мало чего стоят. Хорошо. Ленин предвидел возможность "гигантского скачка назад". Когда он произойдет? В чем это проявится? Будет ли это одномоментное событие, положим, заговор, контрреволюционный переворот, или "скачок" растянется на десятки лет?
- Я о другом. Дмитрий Сергеевич, давайте понимать исторический прогноз не как вещание пифии, а как основание для выработки программы практических действий, исходя из наличных сил и реальной политической ситуации.
- Как это было бы славно! Только любая власть прежде всего "прогнозирует" свою незыблемость и несомненность - вот основание, на котором они только все и строят…
- Мне последнее время казалось, что я живу под колпаком, из-под которого выкачан воздух. Я перестал слышать собственный голос и голоса вокруг… Нет, оказывается, еще могу слышать. - Алдымов улыбнулся и посмотрел на Саразкина. - Баста! С вами говорил бы и говорил, забыв стыд и совесть, вы же с дороги… - Алексей Кириллович стал убирать со стола. - Не хочу ничего оставлять. Хочу, чтобы было, как при Симе. Светик утром должен видеть стол чистым.
"Таким, как при Серафиме Прокофьевне, дом уже не будет", - заметил про себя Саразкин, оглядывая несвежую скатерть, рубашки на стуле, немытую тарелку на подоконнике - все приметы мужского общежития.
- Но на такой безнадежной ноте кончать разговор не гуманно, - собирая посуду, продолжил Алдымов. - Вам не кажется, что Россия никогда не бывает такой сильной, как ей кажется, и такой слабой, как кажется другим?
- Пожалуй, так оно и есть, - улыбнулся Саразкин.
- Почему об этом говорю? Читаю Соловьева. Что такое наша история? Сплошная цепь недоразумений, ошибок, бесконечные преступления… Цари, правители, за редким исключением, если не преступники, то горемыки. Но как же так, в результате-то сложилось, укрепилось и вторую тысячу лет существует, как ни крути, великое государство. Сколько за это время империй возникло и сгинуло? Значит, мы не видим чего-то, быть может, самого существенного в нашей истории. Преступления видим, насилие видим, алчность сильных мира сего, самодовольство властвующих ничтожеств, глупость, головотяпство, все при нас, но как же мы при этом дали миру Ломоносова, Достоевского, Толстого, Чайковского, Чехова, Менделеева, друга вашего отца Павлова Ивана Петровича? Стало быть, рядом с той, где преступления, насилие, самодовольство, идет другая жизнь, столь же реальная и не менее значимая. Даже более значимая жизнь духа, жизнь созидания. Почему мы не умеем ее видеть? А если и видим, то как-то узко, тематически…
- Крайне интересно! Действительно, Колчак и Ворошилов - одна Россия, Репин и Рахманинов - другая. Готов повесить свои уши на гвоздь внимания, - улыбнулся Саразкин.
- Завтра, завтра… Надеюсь, вы ни на один день?
16. ЗАГОВОРЩИКИ И ПОВСТАНЦЫ
Вернувшись из Мурманска с четким планом операции, младший лейтенант Михайлов начал дело совершенно правильно. Что нужно для победы? Для победы нужно лишить противника армии. После этого уже не составит труда взять главарей, вождей и предводителей, как говорится, голыми руками. За плечами Ивана Михайловича была хорошая школа. Разве сразу ударили по "объединенному троцкистско-зиновьевскому центру"? Нет, не сразу. Сначала была ликвидирована "контрреволюционная группа Сафарова, Залуцкого и других", что вырывало почву из-под ног "объединенного центра".
Начал Иван Михайлович с села Воронье, оно и поближе, чем Краснощелье, Поконьга, Семиостровье или Чалмны-Ваара. Он выписал пятерым оленеводам - Яковлеву, Курехину, Валтонену, Юрьеву и Осипову - повестки явиться к нему, райуполномоченному госбезопасности, имея при себе винтовки, боеприпасы и пятидневный запас еды.
Иван Михайлович рассудил здраво, пяти дней ему хватит и на то, чтобы повстанцев оформить и препроводить в Мурманск.
Но как водится, даже хорошо подготовленные и проработанные операции вдруг принимают самые неожиданные направления развития. А Иван Михайлович делал свое дело все-таки топорно, не обнаруживая потребного во всяком деле разумения. Впрочем, постоянное чувство ордена на груди и большого предшествующего опыта за плечами позволяли ему быть преисполненным убеждения в особой тонкости исполнения своего государственного предназначения.
Все выглядело так, будто затевается охота на волков, дело обычное. Вызванных из Вороньей оленеводов немножко удивляло, что организатором этой охоты стал начальник НКВД, да и приглашали по повестке, которую им принес и раздал под расписку милиционер Анисим Балышев, а не нарочный из райисполкома, как бывало.
Трое из пяти знали только, как ставить три буквы, а двое расписались полностью, хотя корявые подписи заняли в три раза больше места, отведенного для расписки в "разносной тетради", по сути-то, завернутой в газету амбарной книге, прошнурованной и скрепленной на шнуровке сургучной печатью.
Где ж им было знать, что большой начальник решил "поднять их на воздух", так сказать, отправить на Второе небо, где живут "альм-олмынчь", те, кто земное отжил…
Оставшись наконец-то одни и обсудив между собой такой необычный вызов, саамы решили, что у начальника стало мало работы, решил поохотиться, тем более что не раз видели Михайлова с охотничьим ружьем, промышлявшего зимой, как только стало появляться солнце, полярных куропаток и даже выезжавшего за песцами.
А раз предписано взять винтовки, стало быть, охота будет на волков. Для того и полагалось испокон веку боевое оружие оленеводам, что против волка да еще в тундре с охотничьим ружьем делать нечего. Собаки, конечно, хорошо охраняют оленье стадо, но без винтовок никак нельзя, от охотничьих ружей здесь толку мало, в тундре волка из них не достанешь.
Вооружение оленеводов блистало разнообразием. Здесь можно было встретить и доставшиеся от интервентов немецкие винтовки "маузера", и английские "лебеля", и наши трехлинеечки, но не новые, "дробь-тридцатые", уже поступившие в охранные войска, а старые, образца девяносто первого года. У Курехина, к примеру, и вовсе было однозарядное изобретение американца Бердана, усовершенствованное русским инженером Горловым, из тех, что состояли на вооружении русской армии в русско-турецкую войну.
Вся компания прибыла в Ловозеро на оленях, прямо к бревенчатому бараку, половину которого занимал райотдел НКВД. Олени, разгоряченные легким бегом, шумно дышали, вскидывали головы с опиленными с одной стороны рогами, чтобы в упряжке не цеплять соседа. Олени перебирали ногами, с брезгливой гримасой мягких губ хрипло порхали, словно у них першило в горле от невысказанного неудовольствия, вот и не могли никак отхаркаться.
Прибывших вышел встречать, в меховой душегреечке без рукавов поверх гимнастерки, сам Михайлов.
Прямо на улице, не глядя прибывшим в глаза, собрал у них винтовки и передал милиционеру Анисиму Балышеву, который две винтовки повесил себе на плечи, а три взял в охапку и унес в райотдел, как дрова. Вскоре Балышев вышел снова и повел всех по коридору в конец, где за двойной дверью была небольшая комната с тремя лавками вдоль стен. Перед тем как запустить арестантов в камеру, снял у всех с пояса ножи, без которых лопарь никуда из дома не отправляется. В арестантской лавки из тяжелых плах были сделаны с умом, у них был такой наклон от стены к середине помещения, что лежать на них было невозможно. А сидеть можно было, но с некоторым усилием. Чтобы не соскользнуть с этой косой лавки, следовало или упираться ногами в пол и прижиматься спиной к стене, или сидеть, согнувшись пополам, но тогда нужно было упираться руками в колени. Вот так, полусидя, и поспать можно было. Все продумано. Рассчитывать на сознательность обитателей этого помещения не приходилось. Один придет и разляжется, остальным что ж, стоять? А так все могут пребывать здесь с каким-никаким удобством. Клеть эта была сильно прокурена. К махорочному смраду примешивался запах пота, мочи и сырой овчины. Одно окно, выходившее на улицу, было забрано двойной решеткой, второе, поменьше, над дверью, тоже зарешеченное, выходило в коридор, откуда в камеру попадало немного света от висевшей в коридоре керосиновой лампы, так что комната в короткий зимний день была погружена в полумрак.
Электростанцию, согласно плану, должны были пустить в этом году, в тридцать восьмом, и пустят, только кому она будет светить, а кому уже ничего светить не будет.
А пока свет в арестантской был тусклый, керосиновый. Народу в захолустном узилище до прибытия саамского пополнения было немного - семь человек. На покатых лавках не полежишь, да и сидеть в напряжении было утомительно, поэтому привыкшие к кочевью русские мужики побросали на пол свои овчинные шубы, кто-то угнездил под голову подшитые валенки, приготовившись к ожиданию приглашения для разбора дела.
Вновь прибывших приветствовали сдержанными шутками, дескать, как же это вас-то угораздило, небось оленей колхозных поперли, но скоро старожилы скромного узилища вернулись к прерванному разговору, к которому назначенные в повстанцы саамы, бесшумно устраиваясь на новом месте, прислушались с интересом.
На каждого из призванных к предварительному следствию у Ивана Михайловича имелись неопровержимые доказательства если не прямого участия в повстанческо-террористической саамской организации, то, по крайней мере, готовности в нее вступить и при необходимости поддержать с оружием в руках. Так сказать, "затаившиеся изменники".
Так, к примеру, саам Юрьев, Николай Иванович, 1882 года рождения, служил в английской контрразведке, что не скрывал и даже немножко этим хвастался. И сейчас, еще ни о чем не догадываясь, дремал в арестантской в ожидании предстоящей беседы. Служба у англичан ставила его среди сородичей и земляков в особенное положение, сообщала его личности и биографии международный оттенок. Вот и тужурка, которой он в летнее время пользовался, несмотря на свою крайнюю потрепанность, неоднородность двух рядов пуговиц и обширные пятна то ли от оленьего жира, пойды, то ли от тюленьей ворвани, при ближайшем рассмотрении напоминала-таки шинель английского интервента. Какому роду оружия принадлежал этот пострадавший от времени наряд, установить, конечно, можно было бы, но таких специалистов ни в Ловозере, ни на Кильдинском погосте не было.