- Годфруа, - не имея сил злиться, Кретьен только головой покачал. Он чувствовал себя изрядно хмельным, хотя к вину и не притронулся. Пьян он был от сытной горячей еды и от всего происходящего. Бледное лицо Жервэ плавало над столом, как лунный лик над озером.
- Так вот, письмо. Ален, приезжай в Труа, отец умер. (Это его, графа, стало быть, отец - насчет твоего ничего не знаю, не волнуйся понапрасну.) Ты мне тут нужен, приезжай, будешь рыцарем, как я обещал. Посылаю тебе денег с верным человеком - это я, Кретьен, я верный человек! Граф меня оценил по достоинству, мою северную верность и южное вежество, обрати внимание… Ну ладно, ладно, не смотри на меня так, продолжаю. Посылаю, значит, денег, чтобы на обратном пути ни в чем не знал нужды. Хватит тебе учиться, умный уже, приезжай, это приказ. Ну вот, все, кажется? - дворянин из Ланьи возвел ясные очи к потолку. Если чего забыл, потом всплывет само. Так что письмо тебе вот, а деньги…
При этом слове молчаливый Жервэ, славный парень, насторожился, и лицо его приобрело совершенное сходство с мордою собаки, почуявшей дичь. Годфруа молча показал ему кулак, видно, зная за своим давним знакомым некие особенности, Кретьену неведомые.
- Да, кстати, как с деньгами? - поднял бровь Кретьен, который слишком хорошо знал своего друга и давнего подопечного. Больше всего на свете тот, конечно же, любил поэзию, но имел так же и два других пристрастия: дам и вино. Голиард от слова "gula". Кроме того, другого такого раздолбая…
- С деньгами?.. Я, кстати, как раз хотел тебе сказать…
- Не надо, не говори, - Кретьен махнул рукой и взял лист салата. - Только одно скажи - ты потратил больше или меньше половины?
- Примерно половину, - с видимым облегчением признал Годфруа, снова проникаясь любовью ко всему миру. - Понимаешь, там одна женщина…
- Можешь не продолжать. Очередная прекрасная дама.
- Она-то? Это Берта-то прекрасная дама? - пылкий влюбленный фыркнул прямо в чашку. - Вилланка, каких мало. Грубая, низменная стяжательница. Я к ней со всей душой, а она…
- Что же она натворила? Прогнала тебя, что ли, куда подальше?
- Если бы прогнала! Отказать в благосклонности - дело благородное, многие знатные донны так порою делают. Так ведь нет, приняла как раньше, заманила, можно сказать, обещала ночью навестить…
- Ну и как, навестила?
- Навестила, мало не покажется, - с явным неудовольствием Годфруа бросил костью в окно, но попал в безмолвного Жервэ. И хорошо - у окна кувшин стоял, он и разбиться мог, а Жервэ не разбился, только лоб утер. - Притащила какого-то… уродца пищащего, говорит, вот, это твой сын… Я, говорит, замуж вышла, мне твои дети под боком ни к чему. Ну, сущая ведьма, а не женщина!.. Или, говорит, забирай сыночка с собой, или плати на прокорм и воспитание, или я сейчас муженька позову, а он у меня мельник, мельники слабые не бывают. А зачем мне ее муженек? Они же с ним сговорились, ясно как божий день! А этот… карлик морщинистый, сынок, - лицо бедного поэта исказилось от ужасных воспоминаний, - Кретьен, до чего же он страшненький! Не могло от меня такого родиться, Господь свидетель, не могло! Пищит, как мышь, сам красный, лысый, кривоногий…
- Почему же, по-моему, очень похож, - с ностальгической приязнью Кретьен оглядел своего друга с головы до ног, но тот даже не заметил сарказма, вытянул ноги на лавке и продолжал, развалившись во всю длину:
- Берта, ведьма, знала, чем меня подкупить… Кто ж их разберет в таком-то возрасте, чьи они, эти младенцы? А ни с какими мельниками дворянину разбираться не пристало, вот я и заплатил. Кроме того, я же… очень бла-го-родный, я с женщинами не спорю! Клирик лучше рыцаря в царствии Венеры!.. Ну, я ей не очень много дал, мог бы и больше. Всего-то десять су, что они, эти вилланы, в деньгах понимают…
Лицо бледного гостя Жервэ при этих словах горестно исказилось, он будто бы представил себе для этих десяти су куда лучшее применение. Но Кретьен только в затылке почесал. Все могло быть и похуже. А так - лишь бы хватило оставшихся денег заплатить хозяйке долг, прежде чем уйти…
Годфруа же, проникнувшись подробностями скорбного своего приключения, начал деятельно жалеть себя, а в таких случаях остановить его было очень трудно.
- Нет, Кретьен, ты только подумай… Младенцы! До чего же они страшенные! Неужели и мы с тобой, и все на свете, самые доблестные юноши и благородные дамы, такими были?.. Представить себе не могу! И моя донна из Вентадорна, и твой граф, и Жервэ, все, все…
- Ты и сейчас почти такой, - утешил его Кретьен, которого уже более ничего не интересовало. Он подошел к окну, расположенному в глубокой узенькой нише, и жадно вглядывался в голубой, пропитанный солнцем небосвод. Под окном в канаве текли, блеща на солнце, нечистоты. Какая-то здоровая тетка, похожая, наверно, на эту несчастную Берту из товарищевой истории, била пустой корзиной по заду орущего мальчишку. Несколько клириков в сильном подпитии, сверкая бритыми макушками, брело в обнимку, натыкаясь на стены. Vanitas vanitatum, et omnia vanitas. Господи, как же надоел Париж. Какое счастье, что можно из него уехать.
Он обернулся к Годфруа, который, вытянув стройные зеленые ноги, продолжал бурчать себе под нос, хотя рука уже тянула флейту из-за пояса. Красивый он все-таки, дуралей, кудри вьются, глаза блестят - хоть и совершенно безобразен во всех своих проявлениях!..
- Годфруа… А в замке сейчас как?.. Была такая старушка, Женевьева… Случайно не знаешь, жива она?
- Старушку не помню, - отозвался земляк, выдирая-таки флейту и пытаясь понять, в какой конец у нее надобно дуть. - А вот там есть одна такая Филиппа, служаночка… Так она жива, это точно.
- Дурак ты, Годфруа. А вообще там, в Шампани… как сейчас?
- Вовсе я не дурак, я дворянин! А в Шампани - ну, там обыкновенно, как всегда. Сена течет себе в том же направлении, если в нее в Труа плюнут, так оно и до Парижа доплывет… Ярмарка святого Кириака скоро, хотелось бы на нее успеть. Вообще весна, красота, уже цветов полно… Буки цветут, крокусы. Запах в лесу… сам понимаешь, какой. Наш, шампанский. А ты сидишь тут, в этой большой выгребной яме, не видишь ничего…
Кретьен обернулся от окна, в светлых глазах его появилось некое подобие живой жизни. Если уж и умирать, то не тут, не тут - только в Шампани! И обязательно перед смертью увидеть Анри.
- Годфруа… Мне надо помыться.
- Ну так помойся. А мне не мешай, видишь, я мелодию вспоминаю.
- Нет, ты не понял… Мне надо совсем помыться, плюнь на свою мелодию и помоги мне… А потом, прямо сегодня, мы уедем отсюда к чертовой матери.
- Я у нее, кажется, уже был недавно, и даже сыночка ее видел, - флейтист зябко содрогнулся. - Это Берта, помяни мое слово, и давай мы лучше к ней не поедем. А поедем к тебе. В Труа. Вообще в Шампань.
- В Шампань… Ах, Провен… Ярмарка, carole, хороводы… Замок. И скорее… А твой знакомый Жервэ…
- Э, стоп, а где же наш славный парень Жервэ?
Но давнего знакомого уже не было, а так же не наблюдалось и одной из бутылок, и недоеденной Годфруа жирной утки, и даже металлического блюда для резки, принадлежавшего хозяйке дома. Ну, что ж поделаешь. Каждому свое счастье.
Годфруа схватился за бок - кошелек был на месте. И на том спасибо.
- А насчет денег ты не волнуйся, при бережливой жизни мы с тобой и на то, что осталось, вдвоем прекрасно до дома доберемся… Ну да, конечно, вдвоем. Я же с тобой пойду. Уж не думаешь ли ты, что мы, потомки древнего дворянского рода, бросаем последних оставшихся в живых друзей, да еще и великих поэтов, в беде и одиночестве? Ну и что ты морщишься, как водяная крыса? Лучше покажи, что ты тут за это время написал. Вот уж не верю, что ты просто так в постели валялся!.. Тем более что все умерли, даже и говорить было не с кем… А в тюрьме, ты там что-нибудь писал? Ну как там вообще, очень страшно или так, средне?..
И Кретьен, к стыду своему, понял, что опять плачет. Нипочему - просто что-то случилось с глазами за время болезни, в них совсем не держалась вода… Рыцарь Камелота, ты должен быть тверд, повторял он себе, отвернувшись к стене, чтобы слез не увидел Годфруа. Ты должен быть тверд, раз уж поклялся… А друг, не замечая ничего - старый добрый Годфруа! - уже дудел в свою грустную флейту, и Кретьен сквозь поволоку солнца и тоски опять успел подивиться, насколько музыка Годфруа нежнее и тише его самого.
Глава 4. Но этот день - твой…
Замри у огня
И слушай меня,
Грусти в ожидании нового дня -
Я песню спою
Про земную любовь мою.Не златом богат
И ею лишь свят,
Я плачу, но слезы меня не смутят -
Я славлю ее,
Мое горе и солнце мое.Проснется она
Наутро от сна,
И в мире за окнами будет весна -
Ничего не вернуть,
Но трава покрывает нам путь.Что будет потом,
Когда мы уйдем -
Кто знает, и кто нам расскажет о том?
Но этот день - твой,
И мы в одном мире с тобой.И лето придет,
И в рог твой нальет
Холодную воду и солнечный мед -
Бояться ль зимы,
Пока еще истинны мы.Осталось семь дней,
Зови же гостей,
Меня там не будет, но будет светлей -
И в песне моей
Сохранится тепло тех дней.Ни смерть, ни беда
Не ступят сюда,
Пока жив огонь, и над домом звезда,
Пока я пою
Про земную любовь мою.Кто знает ответ,
Что даст нам рассвет,
Мой спутник и друг - только тайны в том нет,
Там дождь за окном,
И печаль не вернется в твой дом.
1
Кретьен одного боялся - что это окажется уже не тот Анри.
Да и шутка ли - почти десять лет прошло!.. Даже надеяться на то, что в Шампани ожидает прежний друг, здоровенный золотоволосый рыцарь с лицом как солнышко, порывистый и щедрый юноша, столь скорый на милость и столь страшный во гневе - даже надеяться на такое чудо было бы дерзостью. Время меняет всех, а графов - в первую голову. А Анри теперь стал графом, одним из "магнатов" севера - владетель одного из самых огромных доменов. Конечно же, Кретьен боялся. Ведь он слишком хорошо помнил своего друга и сеньора, чтобы спокойно потерять его еще при его жизни.
А когда они уже ехали по Шампани, Кретьена просто дрожь пробирала - все сильнее по мере приближения к дому. Мало того, что он здесь столько лет не был… А Годфруа радовался жизни вовсю (насколько позволяли это делать оставшиеся деньги). Впрочем, он и без денег умел радоваться, и его незатыкающаяся флейта радостно звенела без умолку - то ли в самом деле, то ли уже у Кретьена в израненой мелодиями голове… Он еще не совсем оправился после болезни, а родной воздух и музыка мая действовали так одуряюще, что его часто качало в седле из стороны в сторону. Лошадь у путников была одна на двоих, и та - сущая кляча; звали ее, к большому сожалению, Геньевра - раньше ей владел некий начитанный, но вовсе не обладающий благородством нрава школяр. Назвал он эту бедолагу неизвестной породы так ради красивого, по его мнению, выраженья - "Прокатиться на Геньевре"; но чувство юмора покупателя - Кретьена - сильно отличалось от его собственного, и новый хозяин называл кобылу просто Женни. Чаще всего он сам на ней и ехал, по двум сторонам луки болтались сумы с небогатыми пожитками, в основном книги да рукописи, да немного одежды… Годфруа, предпочитавший ходьбу верховой езде, бодро шагал у стремени, и насколько этот тип казался разбитным и неуместным в городе - настолько красивым и тихим был он в лесу. Его зеленые одежки уже не выглядели кричаще, даже старая шляпа из вечного вызова обществу превратилась в весьма своевременное сооружение. Из дырки в шляпной макушке торчал прекрасный свежесорванный крокус.
- Создан из материи слабой, легковесной,
Я как лист, что по полю гонит ветр окрестный…
Ранит сердце девушек чудное цветенье,
Я целую каждую - хоть в воображенье!
Воевать с природою, право, труд напрасный:
Можно ль перед девушкой вид хранить бесстрастный?..
Над душою юноши правила не властны -
Он воспламеняется формою прекрасной…
Жилистые ноги привычного к бродяжничеству голиарда меряли шаги, нередко даже опережая клешнястые копыта старушки Женни. Мир, судя по походке Годфруа, принадлежал исключительно ему, и своему назначению - развлекать и радовать - полностью соответствовал. Если бы надо было проиллюстрировать эту школярскую песенку, Годфруа идеально бы подошел - factus de materia levis elementi… Кретьен трясся в седле, и, чтобы не размышлять о своих тревогах, думал с досадою, что не мешало бы кушать хотя бы два раза в день, и если бы не похожденья этого… медика недоучившегося - Кретьен имел бы все шансы именно так и поступать. Эх, Годфруа, Годфруа, интересно, сколько у тебя детей по белу свету?.. Наверное, ведь тот - не единственный… Люди рождаются - взамен тех, которые умирают. И каждому матушка, наверное, когда-нибудь сообщит не без тайной гордости, что папенька у чада был дворянин. Потому что я никогда не поверю, Радость ты Божья, что ты умалчивал о сией скромной особенности твоего происхождения перед прекрасными дамами!
"О мой любезный Годфруа,
Гроза Шампани и Блуа…
Подобен ты Гаргантюа!
Я… рад, что ты не из Труа…"
- Из Ланьи, - дружелюбно согласился идущий впереди зеленый спутник, и Кретьен со смущением понял, что последнюю фразу произнес вслух. - В Труа, кстати, вечером будем, если поторопимся. А если не поторопимся, то заночуем в лесу, и в Труа будем утром. Как ты думаешь, сильно ли сеньор нам обрадуется? И не разозлится ли он, что я буду с тобою в замке жить?..
- Ых… Гм, не знаю, - с сомнением ответил Кретьен на оба вопроса. Было ему, признаться, нелегко - с того самого дня, как проехали Витри-Сожженный. Хорошо еще, Годфруа ничего не знал, совсем ничего. Например, что у Кретьена здесь есть - по крайней мере, были - родственники. И не потащил его по этой причине в гости к тетке Талькерии - неотразимый Годфруа, который и предположить не мог, что кто-то может оказаться ему не рад! Впрочем, получилось еще хуже: в город заезжать совсем не стали, а для ночевки спутник - святая простота - выбрал отличное местечко на берегу реки. Кретьен этой реки, оказывается, совсем не мог видеть. И то состояние - серединка на половинку - в котором он пребывал всю ночь, и сейчас еще не совсем оставило его. Маленький мальчик, сирота, потерявший брата, никому не нужный, даже и самому себе - этот мальчик Ален, которого рыцарь погибшего Камелота так старательно в себе давил в течение десяти лет, внезапно оказался живехонек и теперь вовсю заявлял о себе. Чтобы вновь не оказываться на берегу, взывая и взывая в неохотно расступающуюся пустоту и жар, Кретьен с горя подбирал рифмы ко всему, что видел вокруг, на пути. "Домой", - с тоской думал он, лежа без сна спина к спине с громко сопевшим Годфруа, - "Домой… Немой… Прямой… За кормой. Просто стихи о Палестине… Взбурлила пена за кормой, а он стоял, немой, прямой, шепча безгласное - "домой"… Ужасные стихи. Стихи, грехи, мхи… Блохи. Я за подобные стихи не дал бы и живой блохи. Настолько, брат, они плохи… Брат. Брат, взгляд, назад… Горят. Свят. Брат. Господи, о чем же это я снова, не надо, пожалуйста, не надо… Почему к смерти Ростана я привык так скоро, а к этому не могу, никогда, наверное, не смогу привыкнуть?.. Пусть прекратится этот проклятый бред! Бред, свет, поэт, Этьенет… НЕТ!.. Я не хочу туда!!"
Он даже и вскакивал, не боясь разбудить Годфруа - тот спал, как бревно, хотя и мог просыпаться мгновенно по причинам очень странным - вроде долгого безмолвного взгляда со стороны. Вскакивал, и молился на коленях прямо у вод реки, в кустах, коленями на глинистой земле - а река, узкая и темная, теплая по ночам, тихо шумела, неся свою зеленоватую воду мимо, куда-то к устью… Все реки впадают в море, как это ни странно.
Когда же он все-таки заснул, ему снились странные, тревожные, тревожащие вещи - вода, наверное, вода, и кто-то звал его, и он куда-то бежал и оказывался наконец в воде - и так несколько ночей подряд, и ничего не понятно, и ничего с этим всем не поделаешь… Да тут еще и проклятый страх насчет Анри.
Несколько раз за время пути Годфруа успевал познакомиться с разными девушками - в основном то были служанки на постоялых дворах, где путники останавливались, когда у них еще оставались деньги. Но слишком далеко ни одно из таких знакомств не пошло - присутствие Кретьена, мрачно смотрящего за каждым движением друга, не смущало Годфруа, но мешало девицам. Однако весна была столь хороша, и погода до того безоблачна - ну, дождик брызнул пару раз, это ерунда - что странническая душа Годфруа не могла не радоваться, несмотря на отсутствие дамской благосклонности. Кроме того, такое ли уж отсутствие, размышлял Кретьен - пару раз прекраснейший из голиардов куда-то пропадал из его поля зрения, и все по ночам; возможно, не все в жизни так просто… Впрочем, Годфруа был из тех, кто живет одним днем, кто, заработав хоть один денье, радостно его пропивает с нынешними - может, и верными до завтрашнего дня - друзьями и возлюбленной, чтобы завтра проснуться к новому дню и с первым лучом солнца запеть, как жаворонок… И единственное, может быть, достоинство и талант такого вот Годфруа - что он радуется. Просто живет по завещанию апостола - "Всегда радуйтесь", и исполняет его, как может. А кто сказал, что этот талант - хуже других?.. Просто он куда-то девается у тех, кто хоть одну неделю пробыл в тюрьме.
Господь дает дары. И каждому - именно такие, без которых тот не смог бы. Годфруа Он подарил новую флейту, купленную за жалкие гроши у пьяненького жонглера в кабаке в Сансе; а для Кретьена припас совсем особенный, самый желанный подарок. Потому что когда на пороге рыцарской залы, куда ввел его незнакомый молодой парень с рожком дозорного на поясе, Кретьен на миг зажмурил глаза, чтобы перекреститься в своем сердце - в следующий миг непрочный в последнюю неделю мир перевернулся-таки с головы на ноги. Потому что первое, что сделал широкоплечий, скуластый человек с ярко-синими глазами, волосы которого и здесь, в замке, были словно откинуты назад сильным ветром - это заключил пришлеца в объятья. И когда они так постояли немного, в удивленном молчании древних стен, помнящих все об этих двух людях, помнящих, кто из них есть кто - медведеобразный незнакомый человек, оказавшийся самым настоящим Анри, разомкнул-таки свои железные руки. И пришлец, чьи глаза стали совсем мокрыми, однако же разглядел сквозь воду, что и лицо хозяина мокро, и что глаза его - как мокрые звезды, а широкий рот улыбается.
- Ну вот, - сказал шампанский граф, отстраняя недоучившегося легиста от себя, взглядом длинным, тревожным и неосмысленным вбирая в себя последние признаки болезни на его заострившемся, весьма небритом лице. - Ален, ну вот ты и вернулся. Ты мне был нужен дома. Здесь.