- У меня есть еще небольшой должок, отдать который мне особенно приятно в этом доме. Прапорщик Зборович! За доблесть, проявленную при захвате складов оружия, вы произведены были нынче в первый офицерский чин. Награждаю вас за отвагу при отражении вражеских контратак орденом святого Георгия третьей степени и назначаю вторым адъютантом нашего штаба.
Полковник умолчал, что целый ящик Георгиевских крестов был обнаружен на складе… Присутствующие не знали этой подробности и наградили новоявленного кавалера овацией.
- Вас, господа Зборович и Стельцов, не хочу похищать сегодня у милых барышень в этой зале. Извольте завтра к восьми утра явиться в штаб для исполнения служебного долга. Нам же с полковником Зуровым приходится спешить на позиции. Надеюсь, господа, вскоре иметь возможность побыть подольше в вашем приятном обществе!
Старшие офицеры уехали на своем "непире", а повеселевшие гости устремились к столам…
От выпитого вина, хороших папирос и добрых вестей артистка Барковская находилась в очаровательном чаду. Но в банкетном зале вскоре сделалось душно. Тряслись от разрывов стекла в заложенных снаружи оконных рамах; за обоями все время что-то противно шуршало, будто там возились мыши. Вино в бокалах невольно напоминало благородную кровь, проливаемую на соседних улицах во имя возвышенной цели: чтобы на веки веков всякий сверчок знал свой шесток, ну и чтобы у артистки-патриотки Барковской тоже появился свой особнячок в тихих переулках Арбата, а может быть - чем черт не шутит! - и небольшая вилла в Ницце! Ведь французские офицеры так близко! Седеющий колонель уже командует своими гренадерами на деревянных мостовых Архангельска… Сереют у низких берегов Северной Двины, пахнущих солью и рыбой, громады миноносцев и транспортов под стенами петровского Гостиного двора. А сам колонель, верно, мечтает о прекрасной российской женщине, ожидающей его с таким нетерпением… Слава богу, отозвали куда-то этого несносного Фалалеева!..
Адвокат Мешковский похлопал в ладоши, прося внимания.
- Господа! Позвольте открыть вам маленькую тайну! У нашей любимицы есть новая песенка. Умолчу об авторе слов и музыки… Просите… Умоляйте! У рояля - ваш покорный слуга.
Он пересел к роялю и заиграл вступление.
Артистка рассмеялась, вышла на середину зала и, слегка пританцовывая, пародируя военный шаг, запела:
Городовой… как чудно это слово!
Какая власть, какая сила в нем!
Ах, я боюсь: спокойствия былого
Мы без тебя отчизне не вернем!Мечтой небес, миражем чудной сказки
Всегда встает знакомый образ твой,
И вижу я, что без твоей указки
Нам не пройти житейской мостовой.Где б ни был ты - ты был всегда на месте,
Всегда стоял ты грозно впереди,
В твоих речах, в твоем державном жесте
Один был смысл: "Подайся! Осади!"Нет без тебя порядка никакого,
Вокруг сплошная драка и скандал!
О, как хочу скорей городового,
Чтоб он меня тащил и не пущал!..
Иван Савинов, сперва снисходительно улыбавшийся в усы, под конец песенки нахмурился и кидал неодобрительные взгляды на Мешковского. Меньшевистского лидера смутила бестактная выходка товарища по партии: адвокат переборщил! Тоска по городовому! Надо же позволить себе эдакую откровенность!
К исполнительнице подлетели два офицера с бокалами.
- Вы пригубите? Сочтем за счастье!
- Благодарю вас, господа! Как вас зовут, подпоручик? Михаил Стельцов? А, адъютант штаба!.. Рада, мерси! А вас, пан Владек, я не успела и поздравить с новым крестом. Убеждена, что не последний. Господа, хочу из этого душного зала на воздух, к реке. Опасно? С такими кавалерами, как Мишель и Владек? Разве не за храбрость вы получили свой крест? Достаньте лодочку, милый Владек, мне пришла фантазия покачаться на волнах…
Тихая ночная Волга отражала столько пожаров, что казалась потоком багрово мерцающей лавы. Стрельба притихла в эту глухую пору. Изредка бухало орудие, озаряя вспышкой Волжский мост или тучу над крышами. Вперемежку с орудийными вспышками мелькали зарницы надвигающейся грозы. Против артиллерийских вспышек они были бледны и слабоваты.
Женщина спускалась с откоса к воде. Стельцов поддерживал ее под руку, ощущал, как колотится ее сердце. Грозовая ночь и легкое опьянение отнимали ощущение реальности…
- Вниз, вниз, Мишель, ведь я сумасбродка! Смотрите, там наш Владек и в самом деле поймал какую-то лодку, я его сейчас же за это расцелую!.. Боже мой, но кто-то в ней прячется, мужик какой-то?.. Фу, противный, как напугал! Да не трогайте его, господа, он еще совсем, оказывается, мальчишечка!.. Ну-ка говори скорее, кто ты такой, а то мы сейчас живо тебя…
Стельцов грубо держал за ворот куртки незнакомца, пока тот неловко выбирался из лодки. Что-то знакомое почудилось Стельцову в этой фигурке. Да и сам подросток пробормотал испуганно и смущенно:
- Отпустите, пожалуйста, мой воротник, дядя Миша!..
- Макарка? - Стельцов совсем, опешил. - Откуда ты взялся?
Мальчик промямлил нечто малосвязное о стерлядках для пани Зборович и записке для полковника Зурова. "А черт, принесло же не вовремя!" - в сердцах досадовал про себя подпоручик, но находчивая пани Барковская сама поспешила ему на помощь…
- Вот что, юноша Макар, берите-ка вашу кошелку с рыбой и ступайте за паном Владеком наверх, - тон ее не допускал возражений. - Пусть Фалалеев, как вернется, поговорит с юношей, ву компроне муа? А потом, если нужно, отведет его в штаб к Зурову. Мы же с Мишелем покараулим здесь лодку… О реву ар, мои милые юноши!.. Мишель, смотрите, собирается гроза! Какой мистический вечер! Я мерзну, садитесь ближе!.. И не кажется ли вам, что мы любуемся этим несчастным городом, как некогда Нерон - пожаром Рима, им самим подожженного?
3
На барже смерти погибли уже десятки заключенных. На шестые сутки плена Вагин, Павлов и другие активисты подняли узников на постройку бруствера из единственного подручного материала - поленьев. Их выкладывали впритык к доскам борта, делали правильные перевязки, чтобы "баррикада" не осыпалась. Даже у людей-призраков артельное дело пошло быстрее, чем надеялись инициаторы.
В носовой части трудился работник ярославского музея, знаток города. Он нашел силы говорить соседям о научных и художественных ценностях, которым грозят пожары и взрывы. Самое горькое, что именно сюда, в библиотеку Демидовского лицея, саму по себе весьма ценную, буквально на днях привезли из прифронтового Петрограда еще более ценные рукописи и книги, подлинные сокровища науки!
И люди-узники с бескровными лицами, слушая знатока, таскали тяжелые поленья и складывали из них бруствер словно для того, чтобы укрыть от варварства хрупкие ценности родного города. Люди и здесь сознавали себя его охранителями. К вечеру бруствер был готов. Под его защитой стало возможно похоронить убитых.
Отодрали от борта широкую доску. Первым положили тело Василия Чабуева. Под защитой бруствера выдвинули доску с телом за борт. Помвоенкома Полетаев негромко сказал:
- Прощай, товарищ! Пролетарский гимн и салют над тобой и всеми честными бойцами, погибшими за революцию, прозвучат после нашей полной победы!
Два человека шестом снизу приподняли конец доски…
Как только за бортом раздался всплеск, с берега ударил губановский пулемет. Пули с треском вспарывали обшивку баржи, били по торцам поленьев, вздымали брызги у бортов, но никого не задело: за бруствером люди стали неуязвимы для ружейного и пулеметного огня.
Перед вечером дымно-туманное марево над городом стало плотнее, и предзакатный ветерок будто завяз в этой густой едкой пелене. Она осела на рёку и город, мешала дышать, скрадывала очертания даже близких предметов. Облака, тоже похожие на дым, наплывали с севера, и казалось, что они хотят совсем укутать город, сделать невидимым то, что в нем творилось. Над баржей повизгивали и жужжали пули.
За тусклой дымовой завесой неслышно подкрались мглистые сумерки. Хлопки винтовочных выстрелов стали как будто еще ближе. И все чаще подергивались края неба багровыми вспышками, земля вздрагивала, и сразу же где-то на городских улицах раздавался такой грохот, словно рушился на булыжник каменный дом. После каждого такого разрыва Антонине казалось, что уж никакая жизнь долее невозможна в этом несчастном городе, где все живое расстреливается, все деревянное пылает, а все каменное рушится в преисподнюю с нечеловеческим грохотом.
Антонина лежала на спине и следила за каждым действием Александра Овчинникова. Тот вдвоем с Бугровым залезли наверх, к оконному проему под кормовой полупалубой. Они готовились плыть к берегу и наблюдали за рекой.
Течением несло бревна, обломки строений, поваленные деревья и столбы с обрывками проводов. Иногда проплывал мимо баржи вырванный с корнем куст или измочаленная крона прибрежной ивы - следы пушечного обстрела берегов.
Ольга на всякий случай дала Овчинникову и Бугрову адрес: особняк на Волжской набережной, близ паромной переправы и недалеко от Флотского спуска, в прошлом - полковника Зурова; на втором этаже спросить бабку Пелагею Петровну, ткачиху, Ольгину мать. Если старуха жива, она, может быть, раздобудет у городских пекарей хлеба для пленников на барже. Только надо быть осмотрительнее с нижними жильцами: спекулянт-поляк с семейством, нынешний владелец дома. Лучше там обратиться к прислуге, а в крайнем случае к девочке Ванде, она добрая. Хуже всех сама пани Элеонора. Эта обязательно выдаст!
Днем Антонина подозвала Сашку к старцу Савватию, мол, хочет он что-то прощальное сказать пловцу. Из глубокого кармана рясы старик извлек нечто неожиданное и бесценное: просфору и два кусочка сахару!
- С самой Яшмы сберегаю! - шепнул он Сашке, пораженному неслыханной щедростью. - Господь подсказал до последней крайности приберечь. Подкрепишь силы - тогда, может, и я сподоблюсь пчельничек свой еще увидеть!
Сашка попытался было подсунуть подарок старца Антонине, но та пригрозила, что пожалуется "старшим": не ей, мол, задано Волгу переплывать! Она сама обняла Сашку на прощание, поцеловала и спрятала голову на его широкой груди. Перед прощанием она вместе с обоими пловцами присела на краю поленницы, как принято у людей русских перед дальней и трудной дорогой.
Наверху оба пловца съели до мельчайшей пылинки разломанную просфору, успевшую почти окаменеть в кармане Савватия, и сжевали сахар. Пустые желудки, растревоженные малой порцией еды, болезненно заныли, но уже через десяток минут оба признались друг другу, будто и в самом деле силушки несколько прибыло.
Оба выросли на реке, знали ее хорошо, сразу распознавали любой предмет, проносимый течением. И почти одновременно разглядели они, что из-под моста, сверху, плывет не то челнок, не то лодка… Пустая ли?
Сашка ухватился за стойку оконного проема, готовясь к прыжку, но бдительный пулеметчик Иван Губанов заметил движение проема и тотчас полоснул очередью. Сашка мигом скатился на бревна баррикады, оглянулся на Тоню. Та лежала внизу как неживая. Бугров указал на кормовую полупалубу: "Может, за рулями сумеем!"
Они добрались до Погребальной доски, сгибаясь, перешли вдоль фальшборта к рулевым брусьям. Ступая на палубный настил, Сашка махнул Антонине - теперь он терял ее из виду.
Оглядевшись, пловцы отыскали на рябоватой, уже темнеющей поверхности Волги знакомую лодочку. Скоро поравняется с носом баржи…
- Плыть как можно дольше за нею. Хорошо бы с поленом. Надо, чтобы пулеметчик упустил ее из-под обстрела.
На корме валялось несколько крупных иссохшихся поленьев. Сашка выбрал сухую суковатую лесину. Бугров полена не взял - слезать неловко.
Глубоко внизу, между лопастями рулей, булькала и быстро струилась маслянисто-черная в тени баржи вода. Сверху казалось - баржа плывет… Носовой стальной трос был туго натянут, кормовой, пеньковый, давал слабину…
- Пошли! - шепнул Бугров. - А то лодку упустим.
За рулевыми брусьями пловцы беззвучно слезли к воде. По сравнению с жижей на дне баржи волжская вода показалась обжигающе холодной. Течение сразу подхватило обоих.
На барже тотчас отрядили наблюдателей. Смоляков и Павлов вполголоса сообщали остальным пленникам:
- Нырнули оба. Несет их шибко! Верно, уж за сотню сажен. Рябь на воде. И темнеет быстро. Небось с берега вовсе незаметно!
Ошибались наблюдатели!
Подъесаул-пулеметчик был терпелив и хитер. Перхуровское начальство знало, кому доверить старшинство на посту, охранявшем баржу с заложниками! В темное или ненадежное время при малейших подозрительных признаках подъесаул сам ложился за пулемет и не спускал глаз с баржи… Сейчас он давно присматривался к пустой лодочке вдали и следил в бинокль, не отважится ли какой смертник с баржи воспользоваться этим шансом на спасение. И вот не один, а даже два смельчака… Две головы среди ряби. Сперва - обмануть их мнимой безнаказанностью!
Беглецы осмелели, пошли на сближение с лодкой. Их торопила погода - лодку подгонял ветер с верховьев. И когда лодочка заметно качнулась - это Сашка прицепился к корме, - стрелок взял ее на мушку, заранее определив расстояние по сетке бинокля…
В следующий миг второй пловец ухватился за борт, и Сашка подсадил его в лодку. Потом и сам показался над бортом.
Смоляков успел бодрым голосом воскликнуть: "Сели! В лодку наши сели!" - как пулеметчик дал длинную точную очередь. Пробитая десятком пуль лодочка набрала воду и перевернулась.
При звуке пулемета Антонина, спотыкаясь в длинном своем одеянии, кинулась наверх. Смоляков подтянул ее к себе, и девушка, не таясь, выглянула из проема.
Она не сразу поняла творящееся там, ниже по течению, в отсветах городских пожаров. Потом догадалась: плавный веер всплесков - это работа пулеметчика с берега. Она успела различить, как среди всплесков показалось из воды и опять погрузилось в нее что-то черное, днище лодки. Больше там, рядом, ничего не было - взблескивала вода и плыло в некотором отдалении от всплесков белое полено.
Значит, застигнутые в лодке смертоносной свинцовой струей гребцы погибли, и Волга взяла их на дно, к остальным жертвам с баржи…
Пулеметчик приостановил огонь, гордясь отличной своей работой. Ни один не вынырнул!
И вдруг он услышал пронзительный женский крик отчаяния, прозвеневший в сумерках, доселе наполненных лишь звуками боев и привычными шумами реки. Пулеметчик повел стволом налево, нащупал темную массу баржи и дал короткую очередь по ней: тах-тах-тах!
Может, ему потребовалось сменить ленту или остудить воду в кожухе, только очередь по барже не повторилась. Да сделалось там опять спокойно. Кричавшую, видимо, уняли свои…
Угодив под пулеметную очередь, Сашка нырнул. Он еще не успел совсем забраться в лодку, выпал из нее мгновенно, а под водой сразу метнулся в сторону.
Но очередью его задело, только пуля в воде потеряла силу и вошла Сашке в правое плечо уже ослабленной. Все же удар был тяжел, тупая боль сразу ошеломила Сашку, правая рука онемела и сделалась чужой. Сгоряча он уходил под водой от новых пуль, загребая одной левой рукой и стараясь как можно дольше не выныривать на поверхность.
Дыхания хватило ненадолго, и он выглянул из воды, пока веер пуль еще добивал лодку. На ее дне лежало тело Бугрова - через мгновение лодка с трупом черпнула всем бортом… Долетел до Сашки и пронзительный женский крик, но сознание работало так смутно, что он не узнал голоса… Внезапно пулеметчик куда-то перенес огонь… Александр и не ведал, что это Тоня нечаянно отвлекла огонь на себя.
Без поддержки он не сможет плыть с онемевшим плечом. Где полено? Пловец заметил его немного впереди, добрался до него, приладил между сучками раненую руку, а левой стал выгребать, старался отдаляться от опасного Правобережья. Стали проясняться мысли.
Значит, Бугров убит наповал, а сам он с незажившей раной на правом бедре и пулей в плече очутился посреди Волги в одиночестве. На нем одном лежит теперь ответственность за всех людей на барже, за Тоню…
Справа ярко пылало огромное красивое здание со многими колоннами по фасаду. Вспомнился нынешний рассказ на барже. В воздухе сгущался запах жженой бумаги, даже что-то вроде хлопьев черного снега оседает на воду. Сашка сообразил, что пылает Демидовский лицей с драгоценной библиотекой и редкими рукописями, перевезенными из Питера. Черный снег - пепел сгоревших книг. Сашка подумал, что собственная его смерть значила бы мало в сравнении с гибелью столь великих сокровищ. Вот только ответственность за товарищей, провожавших его с такой надеждой…
Пловец не сразу заметил, как поравнялся с песчаным Нижним островом. Похожий на отмель, заросший ивняком, остров темнел слева, но Сашка все внимание обращал на правый берег, где не стихал огневой бой. Пловца несло к отлогой песчаной косе острова, он уже задыхался от усталости и едкого дыма, не замечал спасительной полоски суши рядом… Полено его прошуршало по песку. Куда это его прибило?
Последние проблески сознания на миг отметили темный рыбачий шалашик в лозняке… У самой воды - что-то темное. Пень или человеческая фигурка? Как будто мальчик? Собирается чайником зачерпнуть речной воды?..
Явь или бред? Мальчик-то вроде знакомый, яшемский? Макаркой зовут, попадьи тамошней племянник. Откуда он здесь, в Ярославле? Значит, бред…
…Черные хлопья повалили на Сашку, тучей понеслись в его глазах. Слились в сплошное пятно, потом пятно превратилось в бездонный провал.
Очнулся он в шалаше. Тяжелая тупая боль давила тело, а нога и плечо были словно налиты, накачаны этой болью. Двое взрослых мужчин ладили ему перевязки. Давешнее видение яшемского мальчика Макарки Владимирцева оказалось не бредом - вон он, живой, вихрастый, в ситцевой рубахе тащит весла к большой лодке, похоже, бакенщицкой. Лодку держит женщина - не Макаркина мать ли?
Мужчины, видимо, давно пытались о чем-то расспросить очнувшегося, но Сашка ничего, ничего не мог припомнить - ни о-плавании своем, ни о ранениях, ни о чем-то таком важном, про что нужно сказать этим людям во что бы то ни стало, хотя бы ценою всего остатка жизни…
И вдруг его озарила мысль о Тоне, о людях на барже. Только бы не потерять эту нить, не уйти опять в забытье, ведь он - посланец смертников… Он должен вспомнить адрес, который давали ему "товарищи старшие", давала девушка Ольга.
Он из последних сил борется с надвигающимся беспамятством. И трое Сашкиных спасителей слышат его шепот:
- Особняк на Волжской набережной… На втором этаже спросить бабку Пелагею, Олину мать… Осмотрительнее с нижними жильцами… Можно довериться девочке Ванде… Помирают на барже голодные, с ними и Ольга… Пусть вон Макарушка сплавает, передаст там… Хлеба надо на баржу!..
…Опять поглощает Сашку черная пропасть, всего, целиком.