Прозаический шедевр народного писателя Чехо-Словакии Владислава Ванчуры (1891–1942) - "Картины из истории народа чешского"- произведение, воссоздающее дух нескольких столетий отечественной истории, в котором мастер соединяет традиционный для чешской литературы жанр исторической хроники с концентрированным драматическим действием новеллы. По монументальности в сочетании с трагикой и юмором, исторической точности и поэтичности, романтическому пафосу эта летопись прошлого занимает достойное место в мировой литературе.
В первый том включены "Картины" - Древняя родина, Государство Само, Возникновение Чешского государства, Великая Моравия, Обновитель, Космас, Рабы, Крестьянский князь.
На русском языке издается впервые, к 100-летию со дня рождения писателя.
Содержание:
Владислав Ванчура - Картины из истории народа чешского - Правдивое повествование о жизни, делах ратных и духа возвышении 1
ДРЕВНЯЯ РОДИНА 1
ГОСУДАРСТВО САМО 4
ВЕЛИКАЯ МОРАВИЯ 6
ВОЗНИКНОВЕНИЕ ЧЕШСКОГО ГОСУДАРСТВА 15
ОБНОВИТЕЛЬ 33
КОСМАС 41
РАБЫ 53
КРЕСТЬЯНСКИЙ КНЯЗЬ 56
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 69
Люди не могут жить без веры в благородство 69
Примечания 70
Владислав Ванчура
Картины из истории народа чешского
Правдивое повествование о жизни, делах ратных и духа возвышении
VLADISLAV VANČURA
OBRAZY Z DĚJIN NÁRODA ČESKÉHO
1939
I
Перевод с чешского
ДРЕВНЯЯ РОДИНА
В глуби веков лес покрывал северные границы знаемого мира и тянулся вширь и вдаль по его пределам. Непроходимые чащи ограждали бескрайние пространства. Дремучие леса стеной окружали ту огромную землю, и люди, населявшие ее, жили обособленно. Между бассейном реки по названию Висла и той рекою, чье имя - Днепр, лежит древняя родина славян. На севере спускается она к низменному берегу Балтийского моря, с полуденной стороны ограничил ее горный массив, получивший название Карпаты. Край пологих холмов, край стоячих вод, край озер, прудов и трясин, край, где трижды в год разливаются полые воды, край медленно струящихся рек, что обтекают островки и ветвятся бесчисленными протоками, изобильными рыбой. В том краю лесные чащобы во многих местах уступили водам, и болота пролегли между едва поднявшимися над ними возвышенностями, между лесами и рощами. Разнородная живность кишела в глубинах и на мелководье: лосось проплывал по стрежню, аист стоял на болоте, стаи птиц кружили над тростниками.
В лесах росли хвойные деревья: сосна, ель, кедр, густой еловый подлесок. Из лиственных деревьев встречались березы, буки, клены, бересты, вязы, грабы, ольхи, тополи, осины, ясени и липы. Ствол жался к стволу. Тела вывороченных деревьев повисали на ветвях соседей, и новые стволы поднимались из трухлявых груд.
На более открытых местах зыблились в травах колоски проса, ржи, овса, пшеницы, кустики лебеды и медунки.
Рыскал в чащобе зверь, и многослойные тени укрывали птиц. Сокол, ястреб, лунь кричали в ветвях. Стада буйволов паслись на прогалинах, и с ними - олень, серна, лось. Медведь бортничал в дуплах, рысь скакала по деревьям, выдра и бобер жили у рек, кабан продирался топью, крался волк в тени зарослей, где обитали звери помельче.
И сколь страна славян была дикой и могучей, столь диким и могучим был сам народ. Сила его переливалась через край, и множился он, взрастал и, в восхищении обильным током жизни, чтил плодородие, плодоносные дожди, землю, ветер и солнце.
К силе, что принуждает прорастать семена, взывали как к божеству, и жизнь, обновлявшаяся в чреве женщин, возвысила матерей над прочими. Люди с почтением слушали их голос и собирались вокруг них семьями В родами. Тогда все было общим и свободным - общение между женщинами и мужчинами.
В девственном лесу сделался славянин охотником. В лесном бездорожье подстерегал он добычу и, пока не изобрел верши, бил острогой больших рыб в омутах. Охотился, пас стада и, корчуя и выжигая лес, постепенно научился возделывать землю. Зной, наводнения и морозы научили его ставить хижины. Голод вынуждал трудиться, и земля, в достатке плодородная, давала ему зверя и плоды. По этой причине славянам не было нужды стремиться к завоеваниям, покидать свои места, и оставались они в знакомых пределах. Общий труд внушал сознание равенства, и не было у них властителей: все имели голос в делах совместных, но каждый был сам себе господин. В собраниях же первенство принадлежало старейшим женщинам.
На равнине, где река Буг принимает могучий приток и сама разделяется на шестьдесят девять рукавов, лежала страна по названию Стремба. То был край торфяников и низкорослого леса. Единственная возвышенность поднималась над плоской низиной, и много веков рос на том холме дуб. Окрестные леса, чьи корни тонули в болотах, оставались низкорослыми, но дуб этот наливался Силой и рос, все выше и выше поднимая свою крону. Протекли руслом реки несметные массы воды; тысячу раз замерзала она, и тысячу раз таяли ее льды - тогда истлел ствол гигантского дуба и высохли некоторые ветви его. Издалека были видны костлявые рамена дуба, рисующиеся на сверкающей глади вод или на грозовом небе. Неразличимо стало само дерево ни с плоской земли, ни с высоких облаков, и молнии били в его вершину, и грозы вели с ним разговор. И страх воцарился окрест дерева.
Но когда разливались воды, выгоняя зверей из низин, все живое стремилось к холму и укрывалось на нем в дни наводнений. То было место счастливой охоты; место, где спасался и человек, заблудившийся на болотах; место страха и спасения, место смерти и надежды, гнева и милости.
Род, чье название забыто, пришел некогда к этим болотам из страны высоких лесов; пришел со своими баранами и овцами, ибо настало время зноя, и пастбища пересохли. Голод принуждал людей спешить. Шли они, подгоняя блеющие стада и таща волокуши, груженные шкурами и плетнями, из которых ставили жилища. Поверх шкур и плетней лежали дротики, рыболовные снасти, молоты, кувалды, стрелы и луки. Солнце жгло, и волокуши с трудом двигались по высохшим травам. Вроде саней были они. Мужчины и женщины, уперев руки в оглобли, шли по сторонам, все дальше и дальше толкая эту великую тяжесть. За волокушами и стадом шли те, кто на голове, на плечах и в шкурах, обернутых вокруг бедер, нес пожитки свои и грудных детей. Так шли они, тянулись по краю, названием Стремба, шли к болотам, где стоял на возвышенности старый дуб, - их вела надежда, что в этих сырых местах найдется немного травы для голодной скотины.
В полдень, когда еще увеличился зной, во главе толпы остановилась Старуха и, сбросив с плеч поклажу, велела своему народу отдыхать. Мужчины и женщины последовали ее примеру. С криками скидывали они на землю бремена, с криком бросались пить из источника, с криком рассеялись по тенистым местам, а скот бродил, склонив голову, выискивая кустики травы. Трава здесь была колючей и кислой, какой и бывает трава на болотах. Видно, плохо выбрала направление Старуха. Видно, не найдет здесь скотина пастбища, и ребра ее еще сильнее проступят под обвисшей кожей, и высохнут вымена, как трут. Казалось, само солнце снизится, спалит всякую жизнь - и страх охватывал людей.
Второй день и третий прошли в опасениях, женщины причитали, и много детишек сомлело от плача. Солнце палило. Короткие тени легли у изножия дерев, день склонялся к полудню. В тот час напали на одну из женщин родильные муки. Раздался ее крик. Громко кричала она, и Старуха обернулась в ту сторону, а мужчина, что спал ночью рядом с той женщиной, прервал ловлю рыбы и, отложив вершу, посмотрел на Старуху. Он видел - медленно встает она, неспешно шагает к месту, откуда раздались крики, и грудь его стеснило мрачное предчувствие.
Старуха шла к роженице, и все смеркло в ожидании. Мужчина прислушивался. Склоняясь над потоком, глядел он на серебристую вереницу мальков. Мысль рыбака была занята ловлей, но где-то в глубине души его отзывалось тяжелое чувство.
Тем временем женщина родила. И Старуха дошла до нее.
И тогда - а рыбак уже опять погрузил вершу в неглубокую воду - снова послышались жалобные крики. Послышались плач, нарекания и хрип борьбы. И пролилась кровь новорожденного между обеими - между матерью, родившей дитя, и Старухой, его умертвившей.
В неурожайные годы слишком много детей приходит на свет, и одна лишь Старуха решает, которому из них жить. Если б спрашивала она матерей, не было бы конца ссорам, ибо матери своих детей не считают. Не видят, что у сыночка - глаз, который может принести племени гибель, не видят искривленной ручки или слабеньких ножек. Матерям безразлично, сколько у племени ртов, они не думают о голоде. Одна Старуха печется о еде. Она одна решает вопросы жизни и смерти. Когда ударят морозы и нагрянет зима, когда голод и лишения погонят племя искать становища, брошенные ранее, когда племя столкнется с другим племенем, отступающим перед теми же лишениями, перед теми же невзгодами и тем же врагом - тогда вдвойне лишним будет новый рот. Если б все было иначе, если б сошел на землю теплый дождь и зазеленели пастбища, если б сосуды наполнились зерном, которое можно смолоть и превратить в еду, в напитки, в опьянение - тогда подошла бы Старуха к роженице со смехом и со смехом отмерила бы ей молока. Но засуха, летние жары спалили все живое. Вымена коров пусты, тощие козы обгладывают кустарник, рыба ушла в глубину, звери стали осторожны. По этой голодной причине и двинулось племя Старухи к Стрембе, в край надежды и страха, целыми двумя временами раньше, чем следовало. По этой причине должно теперь склониться на сторону смерти. Потому и убивали родившихся до возвращения весны. Впоследствии племя будет благословлять руки, оделявшие смертью. Благодарить будет Старуху. Будет хвалить ее, ибо хорошо ведет она. Будет ее хвалить, ибо в час засухи идет она к водам, избегая мест, где встают из болот испарения, окидывающие сыпью тела; будут хвалить ее, ибо в час отчаянья направляется она к дереву, над которым витает страх, чтобы принести людям медовые соты и в жужжании мудрых пчел услышать совет.
Упорна роженица в плаче, упорен мужчина в рыбной ловле, но Старуха не обращает на них внимания. Она идет к своей цели - к могучему дубу. Близится к месту, которое люди обходят стороной. Идет к дереву, которое называют надеждой и гибелью. Идет одна.
Голос матери, потерявшей дитя, уже ослабел, затерялся в кустарнике, в листве низкорослых берез. Сомкнулись над ним вода и стебли пшеницы, и проса, и мягкого льна, и звучит он уже только в ушах рыбака. Он отбрасывает вершу. Ступив на тропу Старухи, идет за нею, след в след.
Они идут молодым подлеском. Ветки уступают дорогу Старухе, мужчину же хлещут по лицу, но он не останавливается. В одной руке лук, в другой стрела, а у Старухи - ни дротика, ни дубинки. И все же она шагает вперед. Идет открыто, выпрямившись. Рыбак скрывается. То в глубокой воде, то среди листвы мелькает его нога, сухая хвоя трещит под его подошвой - а шаг Старухи бесшумен. Мох ложится под ее ступни, заросли пропускают ее, позволяя приблизиться к самому дубу, с которым ведут разговор грозы, в котором живут пчелы. Старое дерево похоже на гигантский улей. В нем отзывается тайна. В жужжании пчел звучат названия стран, рек и имена предков. Трепещет в нем тайна речи, и тайна эта, и эта речь тихонько звенят над ухом Старухи. Течет в ней монотонное повествование о забытых вещах, о вещах без памяти, о вещах, сотканных из снов, - и, едва коснувшись слуха, исчезает, как дыханье цветов, растрепанных солнечным жаром и хоботками насекомых.
Меж тем рыбак, следовавший за Старухой до самой границы меж зарослями и открытым пространством, оставался в укрытии, наблюдая за ее действиями. Он видит: рой пчел кружит над ее поднятым пальцем, она же склоняет голову, прислушиваясь к словам, вылетающим из дупла. Понял рыбак - Старуха есть сама тайна, и хотел уже отбросить лук и стрелу. Уже выпрямился он, чтоб бежать от этих страхом овеянных мест, но хрустнула под ногой ветка и, взвившись змеей, задержала его шаг. Рыбак застыл без движения. Тут услышал он треск и, вглядевшись, увидел, как с противоположной стороны продирается через кусты медведь. Зверь высмотрел полный улей. Вот он уже за спиною Старухи, но та, словно покинув на время собственное тело, слушает только слова, что в жужжании пчел вылетают из дупла. Рой все кружит над ее пальцем, и склоненное ухо ее по-прежнему вслушивается. А медведь присел уже на задние лапы и медленно встает на дыбы.
Тогда громко крикнул рыбак. Натянул лук, спустил тетиву, стрела просвистела по воздуху и, трепеща, вонзилась в ствол дуба. Пробила кору и на три пальца вошла в древесину.
Странная охота, при которой охотник пожертвовал стрелу дереву, а добычей зверя стал человек.
Рыбак, в чьей груди жило темное чувство, ждет в укрытии. Стоит он над тайной, поглотившей Старуху, и просит, и молит, чтоб тайна не проронила ни слона. Пусть крепко стиснет она зубы! Пусть сожмет кулак! Пусть склонится с вниманием над тою, кого поглотила!
Время шло, и мужчины, женщины, дети - все племя ждало возвращения Старухи. Много прошло времени, минуло без числа мгновений, и ночь настала, и настало утро.
Какие ужасные вести слушает Старуха, что еще не вернулась?
Мужчины в испуге кричат, чтоб она не задерживалась долее, женщины причитают. Забыли жестокость Старухи, и по всему становищу разносятся жалобы.
Пусть вернется! Пусть найдет свою тропу! Пусть назначит, какую из коз удавить в этот голодный день!
Тогда выбежал к племени рыбак, знавший о смерти Старухи. Он помчался впереди мужчин, и прыжки его походили на прыжки оленя и прыжки лисицы. Так, бегом, повел он племя по тропе ужаса к самому холму, на котором рос старый дуб. Мужчины следовали за ним с трепетом, а из женщин многие отставали.
Когда подошли к дубу, с которым беседовали грозы и вещие пчелы, увидели: лежит Старуха, раскинув руки, бездыханная. И увидели стрелу рыбака, торчащую в стволе, а потом и медведя, что медленно уходил в березовый подлесок.
Когда солнце на пути совсем выплыло к высшей точке, когда короткие тени легли к изножию кустов и возросли страх и растерянность, племя двинулось. Женщины и мужчины подняли свою поклажу, и крики закружились над становищем. Смятение охватило лагерь. Сбивало в кучу животных, людей, бросало их на колени, сплетало их руки и ноги. Гроздья тел повисали на. волоках, груды тел валились на сухую траву. Казалось, племя не в состоянии выбрать тропу.
Тогда выступила вперед сестра Старухи, крикнула, приложив ладони ко рту, и, ухватившись за первые оглобли, двинулась на восток.
После старой женщины вышел вперед мужчина. Вышел рыбак, знавший тайну; он вышел вперед и потащил свою поклажу в противную сторону. Торопится он, идет беглым шагом и громко кричит, и волокуша легко скользит за ним.
Рыбак - самый сильный. Его стрела торчит в дереве, с которым ведут разговоры молнии. Он видел тайну - и, может быть, знает, где есть зеленые пастбища.
Кое-кто из мужчин и женщин последовал за сестрою Старухи, другие поворачивают свои возки за рыбаком. Племя разделилось надвое. Корзины, волокуши, груз на плечах заколыхались в двух направлениях, и кучки людей постепенно сливаются в два цельных, удаляющихся друг от друга потока. Старая женщина шагает к восходу. Мужчина идет на закат. Он один тащит самые тяжелые возки. Слышит шум толпы, следующей за ним. Лямки врезаются ему в плечо, и грудь его распирает дикая, орущая радость.
Удивительно пересекается время человека со временами солнца, и долог век деревьев и людей. Через много лет встретит человек дочь своего брата и без труда назовет ее по его имени, ибо время сохраняет человеческий образ. Братья и сестры, мужчины, женщины и старики похожи друг на друга - не отличишь, ибо род продолжается в едином облике, от отца к дочери, от матери к сыну.
Что такое десять, двадцать, пятьдесят, сто лет? Матери, что наблюдает за своим младенцем, время это кажется слишком отдаленным будущим, а тому, кто говорит о времени, в котором не жил, - слишком далеким прошлым; в бесконечности же времен это лишь краткий миг.
Человек, видевший, как поглотила Старуху тайна, человек, ставший во главе племени, человек, впрягшийся в тяжелые волока, так что лямки врезались ему в плечо, a в грудь проникла дикая радость, - этот человек еще живёт-. Живет в своей дочери, во внуке своем п. в его детях. Они похожи на него. Кочуют из края в Край; часто пересекая собственный след, ОТКЛОНЯЮТСЯ от него и возвращаются снова. Старец, что ведет племя, до сих пор напоминает обликом того рыбака - он так же коренаст и силен, и волосы не темные и не светлые.
Тем временем дуб постарел немного. В теле его сосчитаны все минувшие весны. Время его течет неторопливо, и от века заключено в нем дыхание жизни. Дуб живет, но не распознает, что встал под ним уже не тот человек, mi о сотню лет назад. Человеку же, хотя он впервые пришел сюда, кажется, будто он уже видел и место это, и это дерево. Он в этом уверен, ибо память о путях и краях переходит от человека к человеку. Иначе мог ли бы он узнать могучий дуб, с которым беседуют бури?
В глубинах чужой памяти сохранилось, что дуб, охраняемый медведицей, стоял тут издревле. Медведица брала из его дупла пчелиный мед, и никто не осмеливался мешать ей, когда она поедала соты. Никто не подходил к медведице-одиночке, которая уже не водила детенышей. Никто не смел пересечь ее путь, но Старуха, чье лоно уже не родило, вошла с ней в общение и беседовала с нею. В лето, когда окот и люди падали от голода, между зверем и Старухой был заключен уговор. Через этот уговор, через смерть Старухи и через человека, знавшего скрытое, племя набрело на зеленые пастбища. И рассказывают: медведица-то была не медведица, а медвежья собака. Позже говорили о медвежьем быке, а там и о медвежьем человеке, который положил начало новому пути и указал людям новые края.
Так расходятся предания о медведице и медведе. Так сливаются толки. А место, где случились дела необычные, и само необычное дерево сохранились в человеческой памяти.