- Княже, узрели мы сокрушение и гнев во взоре твоем. Мы понимаем, что превышена мера терпения и снисходительности, отмеренная тобой; стало ясно нам, что хоть и сокрушаешься ты от этой мысли, но покараешь виновников. Они посягают на святыню, восстают против обрядов и оскверняют память мученицы. Из-за их дикости гибнет дело рук твоих, их злоба сотрясает мир твой и мир Генриха, так что, ежели ты промешкаешь с наказанием, нам не останется ничего другого как ждать, что меч обрушится на твой народ. Потом будут разорены мирные поселения, разогнаны мирные игрища и настанет время всеобщей гибели. Так мужайся, княже! Нет сомнений, в Священном Писании сказано, что любовь беспредельна, что она - само милосердие и всепрощение, однако, чтоб любовь воцарилась в мире, надобно ей десницу свою сделать тяжелою. Пусть карает она, пусть уравнивает пути человечьи, пусть судит совершенные поступки!
Сердце Вацлава было исполнено гнева, но князь немотствовал. В молчании прошло несколько мгновений, после чего князь взял с поставца Писание, отыскал в нем отмеченное место и велел его прочитать. И место это как раз подходило моменту, что сейчас истекал, ибо говорилось там о зложелателях и милосердии.
Когда отзвучал голос диакона и прошло еще одно мгновение, снаружи послышался шум, и два молодых священника ввели в залу, где собрался совет, истерзанного, истекающего кровью человека. Он оказался немцем, над которым толпа совершила насилие, поправ справедливость. Кровь, не успевая подсыхать, обильно струилась из ран, и, едва начав говорить, он смолк из-за слабости, впав в смертельный обморок. Единственное слово, произнесенное им, было имя Драгомиры, и, выговорив его, несчастный скончался.
Убитый был муж в высшей степени достойный и благородный. Дружеское расположение связывало его с теми, кто окружал князя, дружескую приязнь питал он и к самому Вацлаву, и еще прежде, до его возвращения в Чехию, князь разговаривал с ним. Когда он скончался от ран, меж святых отцов раздались стенания, и в стенаниях этих слышались слова, обвиняющие Драгомиру.
Князь про себя отметил это, но все еще хранил молчание и молился, ибо молитва служила ему щитом.
Он стоял, коленопреклоненный, предаваясь неотступным размышлениям, и внезапно ощутил, словно в груди его проснулась необоримая сила, словно то упорство, с которым он так долго ее превозмогал, теперь служит ее укреплению. И, поднявшись, молвил он:
- Пусть отныне бойцы отвечают бойцам, и меч - мечу.
А далее повелел он схватить всех поборников противной стороны.
Возрадовались советники Вацлава и восславили Бога на небесах за то, что наставил князя на путь истинный. И вот вспыхнула война меж теми, кто держал сторону князя, и теми, кто был привержен Драгомире. И погибло тогда великое множество народу. Жестокость той поры заслонила любовь, и во мраке этом светилась лишь печаль Вацлава. Он страдал от ударов, которые наносил сам, однако не прекращал яростного сражения.
Когда война завершилась и Вацлав одержал победу, в плен были взяты все, кто уцелел. Была схвачена и Драгомира, родительница Вацлава. Тут Вацлав, без меча, лишь в облачении сыновней покорности отвел её в свой замок и долго говорил с нею. И ничто более не соответствует истине, и нет ничего легче, чем поверить тому, что он, заломив руки, взывал к ней; то настаивал, а то - любви Божеской ради - сызнова молил, чтоб отреклась она от злобы и уверовала в мудрость, которая рассылает своих посланников меж языческие народы, дабы - будь то убеждением или силою - привести их в царствие любви.
Однако ни настояния, ни мольбы, ни упоминания святых образцов не смягчили сердце Драгомиры. Как была, так и осталась она княгиней-воительницей. Осталась княгиней, исполненной ненависти, и прокляла Генриха.
И увидел Вацлав, что неисповедимым Провидением отказано матери в познании чего-либо подобного его вере, осознал он, что не в его силах ни речью, ни сердцем открыть ей свет, который сам Господь Бог от нее сокрыл. Посему повелел он ей оставить те края, где царствовал, и не воспротивился, когда Драгомира пожелала поселиться в замке, носившем название Браниборж, что возвышался в земле Стодоранской. В этом замке она узрела свет света и туда же теперь устремилась. В те поры в Полабских краях снова вспыхнули войны, и княгиня, сгорая от нетерпения, желала как можно быстрее очутиться там. Она спешила, и князь Вацлав дал знак дружине не чинить препятствий матери. Никто не смел мешать ей, даже если бы она вознамерилась отправиться к племенам языческим или к вражеским. Такова была воля князя. Кроме того, повелел Вацлав - вопреки обычаям войны - не предавать казни тех, кто действовал заодно с Драгомирой и кто разделял ее устремления. Они могли уйти, могли последовать за своей повелительницей и тем спасти свои жизни; всем им была дарована свобода.
Именно в ту пору Генрих и вынашивал свой замысел, именно в эту пору скликал он свои войска у бродов Лабских и на отмелях, где легко может пройти пеший воин, опираясь на свое копье и коня. Дальше, в излучинах, где лениво застаивается вода, королевское войско валило лес. Одни подкатывали срубленные стволы к низкому берегу, друтие пускали их прямо по течению, а третьи связывали ствол со стволом, строя плоты и надежные сооружения для переправы.
Когда работы были закончены, войско перебралось через реку и вторглось в земли ободритов и ратарей. И взметнулось за тем войском невиданное облако пыли. На лугах, по которым шел походом король, вместо травы оставалась голая земля, луга и перелески отступали перед ним, и ржаные поля исчезали под его ногами. Так вел наступление Генрих, так проникало в глубь страны его войско, так катилось оно вперед по равнинному краю, неслось по полям и лугам, открытым со всех сторон. И никто не мог остановить эту силу, никто не мог поставить ей заслон, никто не мог оказать королю серьезного сопротивления - разве лишь пастухи бодричей да те, кто добывал себе пропитание, возделывая землю, - одним словом, как раз все, кто не имел понятия об искусстве войны, как раз те, чьим оружием были дубина да пастушеский посох - вот они-то и сбились в кучу и оборонялись до последнего издыхания. Ни один из них не ударился в бегство, ни один не отступил, не дрогнул, не разжал кулака. И все были перебиты. Гибель и разрушение обрушились на их земли, однако дух сопротивления не был сломлен. Напротив, этот дух крепчал и, распространяясь вширь и простираясь вдаль, коснулся снова пределов Чехии.
Драгомира со своими советниками обосновалась в Браниборже. Она была в глубоком изгнании, ни до кого не доходили ее воинственные призывы, однако глас, подобный гласу княгини, по собственной воле зазвучал, разнесся по земле. Эхо его раскатывалось по городам и весям, и был он внятен всем вплоть до пахаря, шагавшего за плугом. Вот и случилось, что лишь малая часть чехов разделила святые устремления князя Вацлава. Люди отвращались от него, приклоняя слух к князю другорожденному, ибо тот славен был своей воинственностью и готов был дать отпор королю Генриху.
А Генрих, окончательно расправившись с бодричами и ратарями, повел дружину дальше на восток. Шла она по долам и по холмам, но воякам то и дело приходилось вступать в бой, а схватки и сечи замедляли их продвижение вперед. Вопреки ожиданиям и людской молве так храбро сопротивлялись супостатам славянские племена, что князю пришлось воевать все лето. Когда же войско добралось до пределов земли Стодоранской, ударили морозы. Тут поспешил князь в Браниборж, поспешил в замок, чтоб укрыться самому и дать роздых бойцам, которые валились с ног от усталости и с трудом держали меч в ознобленных руках.
Наконец, подошли они к городищу, увидели его валы. Валы оказались не слишком велики и не очень надежны, и померещилось воякам, что еще в тот же день замок может стать их добычей. И взвеселились они, и надежда вселила в них силы. И со всею силой двинулись они на крепость. Однако счастье изменило им. И вот тот, кто почти забрался на крепостные стены, уже катится вниз, ломая руки и ноги, и стынет в сутробах. Потемнел снег, напитавшись кровью, и ледовая равнина обратилась в поле смерти. Еще долгие недели склонялась победа на сторону защитников крепости, но мороз, эта сука, что лижет щеки беднякам, мороз и страшный резкий ветер, мороз и снег в конце концов обратились против стодоран. Те мерзли, не в силах удержать в руках ни меча, ни палицы, ни копья. И заметно было, как побелели от мороза кончики их пальцев, и видно было, как из рук караульных валится копье и как неодолимая усталость клонит к земле их головы. Мороз пересиливал защитников. Они стыли на ветру, их бросало в сон, а сон был преддверием смерти.
В эту студеную зиму от трескучих морозов славянского люду погибло без счету, но и королевского войска поубавилось изрядно. Сказывают, что королевские наемники сами искали смерти; они страшились остаться в живых, предпочитая смерть невыносимым мукам. От этого будто бы и ринулись как безумные на приступ. Вероятно, войско ошалело от морозов, нападавшие вал за валом хлынули к городищу и с такой яростью били по воротам, били по крепостным валам, что в сравнении с их неистовством даже ведьма - сущий цыпленок.
С самых первых дней осады королевская рать принялась валить лес, спускала деревья вниз, разжигала костры, чтобы хоть изредка по крайности можно было согреться. А вот в Браниборже, твердыне стодоранской, кончились припасы и вместо топлива осажденные жгли уже все подряд. Зима брала над ними верх. Надвигались мрачные дни, подступал голод, которому тщетно противиться. Браниборж был обречен.
Когда силы защитников, измученных морозом и невиданным голодом, были на исходе, немецкие вояки предприняли последнее наступление. И копьем взяли крепость Браниборж. Расщепили ворота, захватили крепостной вал; однако, и побеждая, несли страшные потери. Тот, кто взломал ворота, не смог переступить их порога; кто первым взобрался на крепостную стену, был сброшен вниз, и только воинам из девятых, десятых рядов удалось удержаться. Из сгодоран никто не остался в живых, никто не был подвергнут суду и расправе - пали все. Все остались лежать с продырявленной грудью или животом, никому не удалось бежать, кроме нескольких конников, а с ними вместе - и Драгомире.
Когда королевская рать восстановила силы, когда прекратились морозы и наладился в войске порядок, двинулся король по землям нынешней Саксонии, где обитало племя гломачей и, продолжая беспощадную войну, опустошая землю и грабя жителей, подступил к замку под названием Ягно. И обложил его, и стоял перед ним, пока само время не принесло победы. После этого король ослабил узду и отдал эту землю своим подручным на разграбление. Спустя некоторое время, когда войска снова стянулись к чешским рубежам, Гломачская земля осталась лежать пустынной и безвидной. Напрасно занимался над нею день. Напрасно подступала весна.
И селяне, и князья, и просто все те, у кого хватало сил спастись от меча Генриха, в пору этих напастей бежали в Чехию. Являлись туда в самом плачевном виде. У одного - отсечена десница, у другого - обезображено лицо, третий, лишенный зрения, брел на ощупь. Кого-то вели дети, кто-то ощупывал колдобины концом палки, а кто-то не мог и этого. И сжалился чешский люд над искалеченными братьями, проклял Генриха и возроптал против святости своего князя. Народ жаждал мести. Требовал, чтобы другорожденный князь повел их на бой. И вот снова вошло в обычай выкликать имя Болеслава.
Меж тем Вацлав-князь денно и нощно читал молитвы и клал земные поклоны, прося Господа Иисуса Христа наставить его на путь истинный и научить, что теперь делать. Молился князь и, жарко веруя в идею святости, ждал озарения свыше. А озарения все не было, и тогда мысленным взором окинул он поле брани и обнаружил вдруг, что дело смерти почти завершено. Узрел он силу Генриха, узрел святой крест над его ратью и уверовал, что, оплаченные пролитой кровью, явятся людям мир и познание Господа. Верил он, что, познав Господа, люди станут покойны и счастливы. И больше уж не мучился никакими вопросами. Никакие сомнения не смущали более его душу. Святость вдохнула в него уверенность, что для него лучше не поднимать меча, обойтись без жестокости и восславить торжество истинной веры.
Вдохновясь этой верой и доверяясь ей, вышел князь Вацлав навстречу королю. Когда же немецкое войско подступило к Пражскому граду, князь поклонился Генриху, признавая его силу. Король ответствовал ему столь же низким поклоном. Пожелав здоровья друг другу, они разговорились как друзья и соратники.
Слушая речи чешского князя, Генрих не мог не поддаться его очарованию. Чудилось ему, будто какая-то особенная, невиданная черта угадывается в этом лике, и черта эта милее, чем сама прелесть. Чудилось ему, будто некая непостижимая сила сокрыта в руках Вацлава, и угадывал он, что сильнее они дланей ратника. И еще почувствовал король, что дана Вацлаву способность распознавать тайное и сокровенное и уверенно говорить о том, чего он не знал и не видел. И почудилось королю, что Вацлаву до самых глубин открыты человеческие сердца и ведомы лицо и изнанка людских поступков.
Придя к мысли о святости великой и необычной души Вацлава, король в раздумий замер. Очнувшись, снова попросил Вацлава не лишать его своей дружбы и в знак того, что сам он ни к кому не питает более искренних чувств, повелел, чтобы его прелаты выдали князю мощи святого Вита. Святой Вит почитался высочайшим патроном и заступником саксов. Вацлав с благоговением принял этот великий дар и поблагодарил короля, молвив, что покровитель саксов отныне и навсегда будет оберегать дружбу чехов и немцев.
После того как союз с Генрихом был таким образом скреплен, казалось, мир в Чехии сохранится на долгие годы. Казалось, что княжество Чешское так и останется покорным вассалом Генриха, однако люди, что глашатаями отмщения хлынули из краев Полабских, так же как и те, кто держал сторону Драгомиры, неустанно делали свое дело и, переходя от града ко граду, твердили, что лучше погибнуть в муках, нежели прозябать в покорстве и отречься от возмездия. Подобных взглядов придерживался и Болеслав. И указывали недовольные князья на другорожденного сына и поставили его во главе сторонников войны. И стал он вершителем мести, и снова имя его громко зазвучало во всех концах Чешской земли.
Приближался год девятьсот двадцать девятый, когда покоренные полабские славяне поднялись на новый бунт, когда ратари из племени лютичей ворвались в главную крепость немцев и, приступом овладев ею, разрушили крепостные стены и устроили сечу на его подворьях.
Тут Драгомира, княгиня, жаждавшая возмездия, явилась пред очи чешского князя и молвила:
- Тебе, Вацлав, вручен меч. Что же ты предпримешь? Как поступишь в этот решающий час, когда твои братья по крови бьются с королем, королем-супостатом, поработителем и погубителем нашим? Что сделаешь, как поведешь себя? Неужто промешкаешь? Седлай же наконец-своего гнедого, и пусть он вихрем несет тебя, взметенного гневом!
Говоря так, заломила Драгомира руки, но князь немотствовал, и тогда она яростным возгласом разъяла это молчание.
Казалось, некий ангел явился с весами в руке. На одной чаше весов лежала вера Вацлава в мир и покой, на другой - жажда возмездия. И перевесила чаша вторая, и ангел, отвратив лик, не остановил ее.
Такой приговор был вынесен по делам, коим предстояло свершиться. Мнения чешских князей разделились. Одни взяли сторону мира, другие - войны, и меч, и неприязнь пролегли между ними.
Когда же король Генрих в тяжелых сражениях с полабскими славянами захватил город под названием Лончина и, перебив всех полоненных, готовился вернуться в Чехию, дабы укрепить власть Вацлава и покарать тех, кто желал с немцами войны, наступил звездный час Болеслава. Другорожденному князю выпал черед действовать. Он обязан был сохранить всех, кто разжигал гнев против Генриха. И кликнул он мужей, преданных делу войны, и молвил так:
- Убейте Вацлава! Пырните его елико возможно сильнее клинком, что всего надежнее, рассеките ему грудь, дабы королевский дружок испустил дух и не поднялся больше!
Сказывают, будто князь Вацлав прознал о сговоре, будто кто-то предупредил его об этом. И тем не менее с добрым расположением духа принял он приглашение Болеслава, отправился к нему в замок и веселился, ел и пил у него на пиру. Когда же в веселии и утехах прошла ночь, приблизился к Вацлаву некий старец и еще раз упредил: "Ненавистники подстерегают тебя, князь, хотят убить". - "Верую в мир и покой", - будто бы молвил ему в ответ князь Вацлав и, осиянный верою, с улыбкой пошел к заутрене.
В хрониках говорится, будто удар убийцы настиг князя на ступеньках храма. И далее в той же записи упоминается, будто Вацлав, падая, ухватился за дверной косяк. И умер, едва коснувшись ногами пола. Вот так, сраженный коленопреклоненным, но и вознесенным над землею, он и по сей день живет в легендах и старинных преданиях.
