Глава 18
Опять от крика "Рассвет! Рассвет!" пробудились обитатели Храма. Они поднимались с подстилок, приводили себя в порядок и готовились к будней службе. Все священнослужители Эрец-Исраэль были разделены на двадцать четыре "череды", и каждый месяц две череды приходили в Ерушалаим проводить службу в Храме. А на праздники все двадцать четыре череды сходились и вместе несли храмовую службу.
За порядком в Храме следил старший по возрасту коэн. День начинался с того, что священнослужители в его присутствии бросали жребий. Работ, распределявшихся по жребию, было три вида: уборка пепла, принесение ежедневной жертвы всесожжения и воскурение ароматических трав на Золотом жертвеннике. Считалось, что те, кто выполняют эти работы, особенно угодны Богу. Коэны усаживались в круг, и каждый поднимал палец: людей считать у иврим запрещено, а пальцы – нет.
Сели, договорились, с кого начнут счёт.
– Вон кто-то идёт в нашу сторону! – заметил один из коэнов.
– Да это же Михаэль, – отозвался другой и шёпотом добавил: – Самый глупый человек во всём Ерушалаиме.
– Мы же его не в Школу Мудрости приглашаем, – сказал третий коэн и крикнул: – Михаэль, окажи услугу, назови нам какое-нибудь число.
– Двадцать три, – сказал Михаэль и пошёл дальше.
– Двадцать три, двадцать три, – бормотал старший коэн, входя в круг и начиная считать пальцы.
Коэны знали: тот, на ком закончится счёт, получит сегодня желаемую работу.
Ежедневные службы в Храме шли своим чередом, ерушалаимцы начали привыкать к молитвам. Шломо запомнил первую ночь новогоднего праздника – "Ночь коронации". Возвышенный и пылающий напев молитвы не сопровождался музыкой. Король раскачивался и пел вместе со всеми. Для тех, кто тогда находился в Храме, это была первая в их жизни молитва, первый разговор с Богом, и от новизны переживание было особенно волнующим.
Осенью, вскоре после праздника Суккот, Шломо оказался в горах, окружающих Ерушалаим. За день до этого пролился первый дождь и умастил замученную зноем природу. Смягчились грубые трещины земли, посветлели отмытые от пыли камни; птицы, растения, букашки – всё ожило, запело, задвигалось, зазеленело и разложило под небом сбережённую от летнего солнца красоту.
Раньше всех очнулись от зимнего сна цветы со странным названием "дождинки". Среди скал на лесных полянах приподняли они над землёй белый ковёр, под которым виднелся ещё один, серебристо-зелёный из похожих на сердечки листьев.
Шломо остановился, не смея ступить на цветы, и тут он заметил девочку, собиравшую дождинки в большую корзинку, сплетённую из прутьев.
Остановилась и девочка, с удивлением глядя на появившегося из-за скалы незнакомца.
Шломо улыбнулся ей и помахал рукой.
– Ты собираешь цветы? – спросил он. – И корни?
Девочка кивнула.
– А ты? – спросила она.
– Я собираю мудрость.
– Что же ты будешь делать с мудростью, когда наберёшь её много?
– Не знаю, – развёл руками Шломо. – Может, тогда я стану счастливым. А что будешь делать с цветами?
– Лекарства. К нам приходят больные люди, и отец продаёт им порошки и мази.
– От чего же помогают дождинки?
– Они выгоняют из тела отраву. Нужно выжать из цветка сок, влить в воду, в которую с вечера добавили немного мёда, выпить, а потом лечь и накрыться большой шкурой. Тогда всё тело покроется потом, а моча станет тёмная. Утром человек поднимется ещё слабым, но уже здоровым.
– А корни?
– Корни, – девочка достала из корзинки один, перепачканный землёй и приплюснутый, – очищают кожу и сводят веснушки. Ещё мы запасаем их на зиму, чтобы лечить трещинки от холода на руках и на ногах.
– Ты столько знаешь! – удивился Шломо. – Совсем как лекарь. А если бы дождинки не лечили, ты бы всё равно их собирала? Ну, просто за красоту?
Девочка задумалась.
– Нет, – сказала она. – Зачем мне их столько? Да и жалко рвать так просто. Бог украсил землю, чтобы… Нет, я не знаю зачем.
– Ладно, – сказал Шломо, пожалев смутившуюся девочку. – Мне пора. Да пребудет Бог с тобой и с твоей семьёй!
Ему так хотелось сказать: "Передай отцу привет". Но от кого? "Эти люди, может, никогда не бывали в Ерушалаиме и не видели короля. Да и видели бы, не узнали", – подумал Шломо, поглядев на свои босые ноги.
Он махнул девочке рукой, пошёл и вскоре скрылся за скалой.
Писец Офер бен-Шиши, столкнувшись с королём Шломо в дверях Дома леса ливанского, от удивления разинул рот, но не посмел ни о чём спросить.
– Хочешь знать, где я был? – рассмеялся король.
– Ты же слышал, люди говорят, что у меня тысяча жён. Вот у них я и был сегодня ночью.
Глава 19
Король Шломо пребывал в дурном настроении безо всякой причины. Он отправился в королевскую молельню в Доме леса ливанского, куда уже собралось десятка два домочадцев и слуг. Там вместе со всеми Шломо произнёс утреннюю молитву, воспевавшую Властелина мира:
"И после того как всё исчезнет,
Он один, грозный, будет царствовать.
Он был. Он есть.
И Он будет в великолепии своём…"
Позавтракав, король Шломо вернулся в зал Престола, где его уже ожидали командующий Бная бен-Иояда, первосвященник Цадок и советники. Вместе с ними король выслушал новости.
Первым докладывал начальник городской стражи. Ночью его люди поймали трёх злоумышленников. Те хотели бросить огонь в оставленный цорянами запас кедровых досок. Пламя могло перекинуться на стену Храма.
Сбежалось много народу, и злоумышленников убили бы на месте, если бы дело не происходило на Храмовой горе, где разрешалось проливать кровь только жертвенных животных.
– Мы передали негодяев в суд, пусть там с ними разберутся, – закончил начальник стражи.
– Они пытались спрятаться, убежать? – спросил король Шломо.
– Нет. Стояли с факелами, в глазах ненависть, кричат: "Мы всё равно сожжём этот языческий дом!" Так они называют Храм из-за того, что его строили цоряне.
– Думаю, я знаю, кто они, – сказал король Шломо. Видно было, как опечалило его ночное происшествие.
– Все знают, – вздохнул начальник стражи.
– Конечно. Это – ученики пророка Ахии, – вмешался командующий Бная бен-Иояда. – Я уже несколько раз предупреждал его, чтобы сидел у себя в Шило и ни он, ни его люди не показывались в Ерушалаиме. Но Ахию опять видели на Масличной горе. Он не успокоится, пока будет стоять Храм.
– Ты приказал бы… – начал начальник стражи.
– Ты можешь идти, – перебил его король Шломо.
Теперь он знал, что у Храма есть смертельные враги среди иврим.
Выходивший из зала начальник городской стражи столкнулся в дверях с запыхавшимся вестовым. По цепочке пограничных крепостей передали, что фараон решил выдать свою дочь Витию за короля иврим. Египетский караван – принцесса, её слуги и приближённые вместе с отрядом охраны – уже движется по Морскому тракту и через несколько дней прибудет в Ерушалаим. До их прибытия король Шломо может полюбоваться изображением Витии.
Волнуясь, Шломо развернул оранжевые полоски мягкой коры и увидел маленькую дощечку, а на ней – женское лицо. Короля окружили приближённые. Это было первое изображение человеческого лица, которое увидели иврим, и никто из них не сомневался, что фараон прислал королю свою живую дочь, втиснутую колдунами в деревянную дощечку. У принцессы был большой приоткрытый рот и верхняя губа смещена относительно нижней, но это замечалось не сразу, потому что она улыбалась. Ямочка на подбородке добавляла Бигии миловидности, весёлые карие глаза излучали лукавость. Наверное, она только что отбросила со щёк длинные светлые волосы, отчего открылся высокий, незагорелый лоб, острые скулы и широкий подбородок. Шломо почудилось, что сейчас эта девушка продолжит движение, на котором её прервали колдуны. Он зажмурился и задержал дыхание, испугавшись, что лицо фараоновой дочери сейчас вспорхнёт и улетит обратно в Египет.
– Ты знаешь, господин мой король, – сказал за спиной у него командующий Бная бен-Иояда, – египтянки долго выглядят молодыми, но потом сразу превращаются в старух. Нос у них становится длинным, голос мужским, они то и дело жалуются на запоры и пьют отвары из трав.
– Я возьму её в жёны, – король Шломо разжал веки. – Вы можете идти.
Все пошли к выходу. Король Шломо передал изображение Витии писцу, велев завернуть и хранить.
– Постой, Бная! – окликнул он командующего. – Ты же должен был сегодня знакомиться с пополнением.
– Вчера познакомился, – сказал командующий, с поклоном возвращаясь к креслу короля.
Теперь один месяц в году войско иврим составляли солдаты из одной области, следующий месяц – из другой, и так пока не кончался год. Правитель области посылал своих солдат в города и пограничные крепости, а один отряд – в Ерушалаим, в помощь городской страже. Этот отряд подчинялся командующему Бнае бен-Иояде, и он его придирчиво проверял.
– Откуда солдаты? – спросил Шломо.
– С севера, из наделов Нафтали, Звулуна и Ашера. Но не только. Те, о которых ты спросил, прислал правитель области Дор Авинадав – муж твоей дочери Тафат. Солдаты как будто неплохие, но надо будет испытать их в деле.
"В Гезере, – подумал король Шломо. – Пришла пора разрешить Бнае хорошенько проучить кнаанеев Гезера, чтобы оставили в покое иврим в пограничных селениях".
– Вот видишь, а ты говорил: после разделения на области будет хуже, – засмеялся он.
– Нет, – покачал головой командующий. – Я говорил, что ты хочешь поставить племена иврим в одинаковое положение с племенем Иуды. Сейчас на тебя злятся на севере, зато на своё племя ты можешь опереться. А чтобы весь народ был доволен королём, так не бывает, – добавил он и тоже засмеялся.
В тот вечер Шломо советовался о Бигии с первосвященником Цадоком.
– Взять её в жёны ты можешь, – сказал первосвященник, – но построй для неё дом на другом берегу Кидрона, а не в Ерушалаиме, потому что с тех пор, как сюда перенесён Ковчег Завета, место это сделалось священным.
Так и поступил король Шломо. К прибытию Бигии в Ерушалаим, её ждал дом со слугами и рабами, построенный на изрытом пещерами берегу ручья Кидрон. Главный город иврим был разукрашен, толпа горожан высыпала из домов посмотреть на дочь фараона.
Командир отряда, охранявшего караван Бигии, в точности исполнил приказ фараона передать в подарок будущему зятю Гезер – пограничный участок земли на западе Эрец-Исраэль. О жителях в приказе ничего сказано не было, и египетские солдаты перебили всё население Гезера, включая младенцев, сожгли дома вместе с капищем местного бога, после чего опустошённая земля была передана королю Шломо в придачу к приданному дочери фараона Битии. За что пострадали самые верные подданные фараона в Кнаане, никто так никогда и не узнал.
Через некоторое время пророк Натан продиктовал писцу свой сон:
"Когда Шломо взял в жёны дочь фараона, с небес сошёл архангел Габриэль и опустил тростинку в Верхнее море возле устья одной из рек. Вокруг тростинки образовалась мель, на ней вырос огромный лес, а потом на этом месте возник город, из которого в Эрец-Исраэль пришли армии железных людей. Они принесли много горя потомкам Авраама и Храму".
– Страшный сон, – сказал писец.
– Или вещий, – заметил пророк Натан.
Глава 20
Караваны, идущие по Плодородной Радуге, знали, сколько дней нужно идти от одного оазиса с колодцем до другого, когда колодцы полны и когда они оскудевают, какую плату берут за воду местные племена и много ли верблюдов, ослов и овец можно напоить там за время стоянки. Проводники по Морскому и Царскому трактам помнили не только места, где есть колодцы, но и могли посоветовать, какие пожертвования оставить местному богу Воды и как добраться до ближайшего базара. Воду повсюду старались сохранять чистой и свежей, а чтобы она не испарялась, колодец прикрывали камнем, сдвинуть который одному человеку было не под силу. Караваны рассчитывали время в пути так, чтобы прибыть в оазис к тому часу, когда местные пастухи пригонят с полей стада и напоят их. После этого воду пускали в жёлоб, ведущий к общей поильне для скота.
Все проводники знали, что дороги и тропы в центральной и южной частях Эрец-Исраэль пролегают там, где есть источники, где дождливой зимой реки и ручьи переполняются, а долгим сухим летом хоть и пересыхают, но вода на дне самых глубоких водоёмов всё равно сохраняется. Особо ценными были родники и ключи, бившие круглый год, обильно орошая такие оазисы, как Иерихон, Эйнот-Цуким и Эйн-Геди.
Филистимский караван направлялся к Иордану за солью, необходимой на побережье Верхнего моря для засолки рыбы. Казалось бы, живя у моря, можно выпаривать из него сколько угодно соли, но морская соль не годится для приготовления и сохранения рыбы. Поэтому раз в год каждое селение филистимлян отправляло большой караван, и он пересекал Эрец-Исраэль с запада на восток, чтобы на базаре в оазисе Эйн-Геди у кочевых племён, владевших соляными ямами, выменять кораллы и ракушки на большие корзины, полные твёрдых светло-серых комков, которые растворялись в пресной воде, превращая её в драгоценный рассол.
Дорога, по которой филистимский караван пересекал Эрец-Исраэль, привела его к источнику Тихон, бурлящему круглый год под стенами Ерушалаима. Купцы знали, что вода в Тихоне превосходная, что источник никогда не пересыхает и так обилен, что его хватает и для жителей города, и для караванов, приходивших на базар. В тот день филистимляне появились, когда стража уже заперла ворота, и купцы решили переночевать под городской стеной, а утром войти в главный город иврим, продать на базаре несколько овец и посмотреть, что за Храм построил король Шломо для своего бога. Караванщики разбили лагерь, поджарили зерно, запекли в золе козлёнка и, пока рабы поили верблюдов и устраивали ночлег, купцы под холодным ночным небом принесли жертвы богу Дагону, а потом сели у костра.
– Говорят, что у короля Шломо всё из золота: и престол, и стены храма. Серебро у него ценится, как простые камни, а кедры – как вон те сикоморы, – сказал молодой купец. – Откуда у него столько богатства?
– А я ещё слышал, – добавил начальник караванной охраны, – будто у короля Шломо тысяча четыреста колесниц и двенадцать тысяч всадников.
– Может, и мы завтра увидим его богатства, – размечтался молодой купец.
И тут раздался дребезжащий голос старика – хозяина каравана.
– Король Шломо, – сказал он, – ни во что не ставит ни золото, ни дорогое дерево. Больше всего он ценит мудрость.
Караванщики повернулись к старику. Он продолжал:
– Я захотел побывать в Ерушалаиме после того, как услышал, что король Шломо устроил там Школу Мудрости, где молодых обучают такие мудрецы, как пророк Натан. Вся Плодородная Радуга знает имена законоучителей из этой Школы. Но самый мудрый среди мудрецов – сам король Шломо. Говорят, он продиктовал писцам три тысячи притчей и пять тысяч песен. Цари из разных стран приходят послушать его или посылают своих наследников набраться у него мудрости. И ещё я слышал, будто король Шломо иногда незаметно исчезает из Ерушалаима, бродит по Эрец-Исраэль, и разговаривает не только с людьми, но и с оленями, с полевыми мышами, голубями, даже с деревьями и с камнями. И все они передают ему свою мудрость. Вот такой дар ему дан от бога иврим – всех понимать.
В тот вечер купцы ещё долго сидели у костра. Ночная прохлада сползла с Масличной горы на берег ручья Кидрон и убаюкала филистимлян. Последним ушёл к себе в палатку хозяин каравана.
Филистимские купцы не могли знать, что в это время Шломо не спит у себя во дворце. Всякий раз, вернувшись из Школы Мудрости, он записывал всё, что услышал там за день. Иногда он останавливался, смотрел на фитилёк, плавающий в оливковом масле – хорошем масле, не дающем копоти, – потом опять окунал в тушь заострённую палочку и продолжал писать: "Учитель мудрости сказал: О двух вещах прошу Тебя – не откажи мне прежде, чем умру. Суету и ложь удали от меня. Нищеты и богатства не давай мне. Питай меня хлебом насущным, дабы я не присытился и не сказал: "Кто Господь?" и дабы обеднев не начал я воровать и осквернять имя Бога моего".
Шломо сделал из волокон льна новый фитиль, опустил его в масло и зажёг от другого светильника. Лён плохо впитывал масло и давал слабый свет. Тогда Шломо придвинул к себе глиняную миску с семенами "Содомского яблока", похожими на мохнатые нити, взял несколько штук и скрутил их, продолжая думать. Семена очень хорошо впитывали масло, но сгорали слишком быстро. Зато они давали много света. Шломо взял новую палочку и продолжал писать:
"Ни одно занятие не обессиливает меня так, как размышления о смысле всего, что создал Господь. Тело короля так же болит и так же умирает, как тело раба; человек с малолетства может отличить доброе от дурного; природе Господь придал бесконечную доброту, но злоба стихии губит жизнь… Почему Он так создал?"
Первыми жителями Ерушалаима, которых филистимские купцы увидели в открывшихся утром Овечьих воротах, были сонный нищий Розовый Шимон и две немолодые женщины, Ренат и Азува, предлагавшие караванщикам остановиться в их доме, "ну, совсем близко от нового базара!"
Но филистимские купцы не слышали ничего, потому что их уже коснулось сияние с Храмовой горы. Над суетой проснувшегося города, над запахами кож и выкриками пастухов, над перезвоном бронзовых колокольчиков у входов в дома и над звуками ударов друг о друга кремней, высекающих искру; над криками детей, выбежавших на улицу, и над голосами соседок, обсуждающих, чем сегодня кормить домашних, – надо всем этим парил Храм. Глядя на него с юга, купцы могли видеть за оградой только самые высокие строения – Хейхал и Двир, но и это зрелище осталось у них в памяти навсегда.
Филистимляне очнулись и начали развязывать пояса, чтобы заплатить налог за вход в Ерушалаим.
Глава 21
Король Шломо заболел. Его уложили поближе к очагу, укрыли шкурами. Он бредил, никого не узнавал, звал свою Нааму. Лекари не отходили от короля всю ночь, поили его настоями горных трав, натирали мазями. В Храме принесли жертву от всего народа, прося Бога о выздоровлении короля. Под утро он уснул и проспал целый день и всю ночь, а на следующее утро проснулся без жара, ещё слабый, но уже мог улыбаться. С него сняли пропитанную потом рубаху, умыли, переодели и напоили цветочным бальзамом. Шломо попросил хлеба, и лекари поняли, что король пошёл на поправку.
Пока король Шломо болел, всех принимал Завуд – начальник правителей областей. Гостей было много, и они приносили с собой богатые дары: серебряную и золотую посуду, одежду из виссона, оружие и благовония.
А уже после того как король Шломо выздоровел, в Ерушалаим вошёл многочисленный караван из Мариба – главного города государства Шева, расположенного где-то далеко на юге от Эрец-Исраэль. В караване шли верблюды и ослы самой выносливой породы – таких разводили только в Марибе.