…Небо затворится и не будет дождя из-за того, что они согрешили пред Тобою. Но когда они помолятся на этом месте и прославят имя Твоё, а от греха своего отвернутся, тогда услышь их с небес и прости грех рабов Твоих и народа Твоего, Израиля, и пошли дождь на землю Твою, которую Ты дал народу Твоему в наследие"".
"Тут наш король, наверное, вспомнил цорянина Габиса, строителя Храма", – подумал писец Офер бен-Шиши, отпил из чашки и продолжил чтение свитка с первой молитвой короля Шломо в Храме:
""…И чужеземца, который не из народа Твоего, Израиля, а придёт из страны далёкой ради имени Твоего, и придёт он, и будет молиться в доме этом
– Ты услышь его с небес, с места обитания Твоего, и сделай всё, о чём будет взывать к Тебе чужеземец".
Когда закончил Шломо молитву, огонь сошёл с неба и поглотил жертвы.
И все сыны израилевы, увидев, как огонь и слава Господня опустились на Храм, пали ниц и славословили Господа, ибо Он благ. И король Шломо, и вся община израилева, собравшаяся к нему перед Ковчегом, принесли в жертву мелкий и крупный скот, который невозможно было сосчитать.
После жертвоприношения и молитвы король Шломо отпустил народ. Иврим благословили короля и пошли в шатры свои, радостные и с весёлым сердцем из-за всего того добра, что сделал Господь Давиду и Шломо и Израилю, народу своему".
Дочитав свиток, писец остался доволен, потому что ничего не забыл из событий того дня, самого важного для народа иврим.
Жрецы и звездочёты при дворцах правителей стран Плодородной Радуги, ещё ничего не знавшие об освящении Храма в Ерушалаиме, отметили удивительную перемену: внезапный покой сошёл на мир.
Свирепый и беспощадный ассирийский царь, много лет готовивший поход на страну Урарту, обнаружил, что в ночь перед самым выходом на войну, все стрелы из его обоза унесли вороны, а муравьи набрались в колчаны, так что те пришлось выбросить, а поход отложить.
Правителю великой страны Хатти, уже три года воевавшему со своим взбунтовавшимся сыном, жрецы капища бога Грозы предсказали землетрясение в горах и нашествие кочевников на побережье, если он немедленно не прекратит войну. Послушный богам правитель Хатти велел своей армии оставить подготовленные для сражения позиции и вернуться домой.
А царь морской державы Угарита вынужден был остановить сражение с соседним морским народом, ибо течение у берегов Верхнего моря внезапно переменилось и непобедимый флот Угарита сел на оголившиеся скалы.
Строители из Цора остановились у подножья Храмовой горы и смотрели на её вершину. В этот день они покидали Ерушалаим и возвращались на родину. Цоряне впервые увидели свою работу законченной.
Они смотрели на Храм и не могли ни оторвать от него взглядов, ни двинуться с места.
Никогда ещё люди не видели, чтобы здание, сложенное человеческими руками, так вознеслось над землёй – будто его притянуло к себе само небо. Цоряне, построившие не одно капище и у себя дома, и в соседхних странах, долго стояли, глядя на парящий над городом Храм. Провожавший их Габис сказал своему подмастерью:
– Вроде и гора – не гора, так, холм какой-то. А вон как высится на ней дом бога иврим!
– Да-а, – согласился подмастерье.
Они ещё долго стояли и покачивали головами, прежде чем пойти к Долинным воротам, где их ожидал верблюжий караван, гружёный товарами и золотом – тем, что цоряне заработали, строя Храм и Дом леса ливанского, а также подарками короля иврим Шломо, многочисленными и дорогими.
Глава 14
Проводник караванов Яцер бен-Барух с отцом и старшими детьми – сыном Элияу и дочерью Отарой – вместе с другими паломниками возвращался из Ерушалаима домой. Добираясь до своих селений, люди присоединялись к их семьям, работавшим на полях и в виноградниках, и когда караван вошёл в надел Ашера, в нём насчитывалось человек пятьдесят, не больше. Среди них был и приятель Яцера бен-Баруха – Омри. Они всегда встречались в Ерушалаиме на праздниках, а познакомились ещё в Леваноне, когда молодым мужчинам из племён Ашера и Нафтали пришёл черёд рубить кедры для Храма.
– Помнишь, – начинал при встрече один из них, – каждое дерево, как столб Боаз перед входом в наш Храм. А мох! Белый, сухой, чистый!
За воспоминаниями приятели не замечали, как проходит время.
Возле Хэлкита семья Яцера попрощалась с попутчиками.
Трое шли по своему селению и бормотали благодарность Богу за благополучное возвращение: никто в караване не заболел, ни разу не пришлось достать копьё или меч ни против зверей, ни против разбойников.
– Мир вам! – приветствовали их соседи, попадавшиеся навстречу, и паломники приглашали их на субботу, обещая рассказать, как праздновали Шавуот в Ерушалаиме.
Яцер бен-Барух глядел по сторонам, улыбался и думал, что подошла пора окапывать виноградник, очищать землю от камней и укреплять изгородь.
После того как паломники совершили омовение и переоделись, семья расселась в тени дома среди расставленных на траве кувшинов с колодезной водой и глиняных тарелок с выпеченным утром хлебом, сыром и овощами. Младшие дети получили подарки – по павлиньему пёрышку и по морской раковине с ерушалаимского базара – и убежали поить верблюдов. А Яцер, его отец, Отара и Элияу, едва перекусив, отодвинули чашки и тарелки, и начались рассказы. Жена Яцера Мирьям, младшие дети и слуги – все хотели услышать побольше об Ерушалаиме и о Храме.
Начал старый Барух:
– Шли мы мимо ячменных полей, где крестьяне сжинали колосья и передавали их идущим мимо караванам – для храмового жертвенника. Ерушалаим выглядел нарядно. Мы смотрели на него с моста через ручей Кидрон и не могли оторвать глаз. Дворец короля – Дом леса ливанского – почти закончен. Говорят, Шломо строил его тринадцать лет!
– Расскажите с самого начала, – попросила Мирьям.
– С начала так с начала, – охотно согласился старый Барух. – Утром наш караван подошёл к Ерушалаиму, и в город послали самого красивого юношу оповестить о прибытии новых паломников.
– Конечно, нашего соседа Ионатана, – подсказала Мирьям и подмигнула Отаре.
– Нет, – покачал головой старый Барух. – Совсем другого парня, ты его не знаешь.
– Рассказывайте дальше, – заёрзали младшие дети.
Барух продолжал:
– С этого момента всю дорогу к Храму перед нами шли левиты с шофарами, и глашатаи выкрикивали: "Вот братья наши! Они пришли с миром!" У подножья Масличной горы мы привязали верблюдов и пошли по мосту к Храму.
– Я шёл впереди, – похвастал Элияу, – и погонял нашу овечку Махли. Отара несла корзину с первинками граната, винограда и ячменя на плече, как положено по Закону. По дороге мы видели, как на другом берегу ручья Кидрон ерушалаимские женщины спускаются с кувшинами к источнику Тихон. Дедушка остановил нас на середине моста и говорит: "Да, наш король Давид выбрал самое лучшее место для главного города иврим. Если появятся враги, стражники подожгут мост, а вскарабкаться по таким обрывистым берегам под стрелами и камнями никому не под силу".
– Дедушка знает, что говорит, – улыбнулся Яцер бен-Барух. – Он у нас старый воин. Рассказывай, Элияу.
– Рядом с нами к Храму шли иврим со всех концов Эрец-Исраэль: с побережья Верхнего моря, с Нагорья, из Изреельской долины – ну, отовсюду! Представляете, весёлая нарядная толпа в белых одеждах, и в ней – левиты из шести городов-убежищ! Музыка, шутки, кто-то на ходу танцует. Все идут со своей жертвой в Храм. Кто, как мы, с овечкой, кто с козой, а кто и с голубем. Внизу мы увидели Храмовый сад. С моста казалось, что до него рукой подать. Мы даже разглядели, что там работают люди. Папа сказал, что это – левиты и что одни прочищают канавы, другие собирают травы для праздничных жертвоприношений на Золотом жертвеннике в Храме, третьи моют собранные растения в проточной воде и раскладывают их на солнце для просушки. Плодов на ветках мы не видели, наверное, их уже собрали к празднику Шавуот. Я попью и расскажу дальше. Там будет самое интересное.
– Пей, не спеши, – сказала Мирьям. – Яцер, как же выглядит храмовый двор?
– Как он выглядит? По обе стороны от входа стоят два медных столба, у них даже есть имена: Яхин и Боаз. На столбах – медные связки веток и плодов граната, точь-в-точь как те, что мы несли в Храм. За воротами начинается двор, и посреди него стоит двухэтажное здание. Через открытые двери мы увидели Двир. Он завешен тяжёлым занавесом, на котором вытканы орлы и львы.
– Я помогал левитам готовить нашу овечку Махли к жертвоприношению, а папа с дедушкой и другими паломниками обходили двор, – вставил Элияу, обтерев рот. – Папа, расскажи, что вы там ещё увидели.
– В углублениях стены, окружающей двор, стоят медные кувшины. Левиты берут из них воду для омовения. А сразу за жертвенником – огромная чаша, её называют Медное море. Мы ходили по двору, а люди всё прибывали. Коэны встречали паломников, расспрашивали о здоровье, о дороге, а босые левиты с частями только что разделанных и обмытых туш бежали по пандусу на жертвенник. От шкур, лежащих на земле возле столов для разделки туш, шёл тяжёлый запах. В воздухе висел чад, пахло пригоревшим мясом, хуже, чем у нас, когда Мирьям готовит, – Яцер улыбнулся жене. – Хорошо, что я увидел левита, с которым познакомился когда-то на севере. Он зачерпнул ковшиком холодной воды и дал нам напиться. А почему Отара наша молчит? Ты что, дочка, уже всё забыла?
– Нет, нет! – И Отара начала рассказывать, помогая себе движениями рук. – Вдруг запели трубы, и к жертвеннику со своими приближёнными подошли первосвященник Цадок и наш молодой король Шломо. Они поздравили народ с праздником Шавуот, пожелали людям благополучия, а потом король высоко поднял руки и принял от Цадока корзину с первинками колосьев и плодов. Там были и два наших граната. Первосвященник Цадок благословил короля Шломо. Я даже запомнила его слова: "Во всякое время да будут белы одежды твои, и да не оскудеет благодать Господня над твоей головой!"
Потом началось жертвоприношение.
– А как выглядит наш новый король? – спросила Мирьям. – Тут один караванщик говорил, будто Шломо похож на свою мать, Бат-Шеву. Такие же курчавые волосы и широкие брови, а глаза, говорит, немного навыкате. Это так?
– Мы-το её не видели, – ответил Яцер бен-Барух, – но в толпе действительно шептались, что король похож на мать.
– Теперь пусть дети расскажут про свадьбу, которую мы видели на третий день праздника Шавуот. Помните, дети? – спросил старый Барух.
– Конечно! – закричал Элияу. – Сперва поставили балдахин для жениха и невесты…
– Не балдахин, а хупу, – поправила Отара. – Ты уже большой, пора знать.
– Пусть хупу, – сказал Элияу. – Но я лучше расскажу не про хупу, а про свадебное представление, которое показали во дворе Храма. Человек двадцать парней и девушек под барабанчики и бубны представляли любовь молодого ерушалаимца и его подруги. Их не отпускали до глубокой ночи, а в толпе говорили, что это зрелище придумал сам король.
– Так оно или нет, но и песни, и танцы были достойны того, чтобы звучать в Храме, – вставил Яцер бен-Барух. – Я знаю, что дети запомнили всё представление слово в слово. Пусть Отара будет за подругу – её звали Шуламит – а Элияу изобразит нам Возлюбленного – он был в маске оленя.
Младшие дети принесли бубен. Элияу взял его, закружился между шкурами, расстеленными на полу, и запел:
– Со мною с Ливана, невеста!
Со мною иди с Ливана!
Спеши с вершины Аманы,
с вершины Хермона -
от логовищ львиных, от барсовых гор!
– Пучок мирры возлюбленный мой, – вступила Огара, -
он у грудей моих пребывает.
Ласки твои слаще вина,
запах ноздрей твоих приятнее всех ароматов!
Их просили повторить чуть ли не каждую сцену. Как и тогда, во дворе Храма, на небе проступили звёзды, взошла луна, но никто не хотел уходить.
– Шуламит спряталась у себя в саду и оттуда подаёт голос, – объяснила Отара:
– Приди, возлюбленный мой,
выйдем в поле, побудем в сёлах.
Утром уйдём в виноградник,
поглядим, распустилась ли лоза,
раскрылись ли почки, расцвёл ли гранат.
Там я буду ласкать тебя.
Яцеру бен-Баруху казалось, что он опять видит среди оранжевого полыхания цветов граната голову Возлюбленного-Оленя, покрытую росой. Кудри у него в ночной влаге, а губы пахнут травами. Яцер бен-Барух стоял в первом ряду и видел Возлюбленного очень ясно. Тот привязал ко лбу две ветки – "рога", у него раздувались ноздри, и он дрожал, точно как олени с горы Кармель, которые водятся в лесах надела Ашера. И был такой же, как они, осторожный: оглядывался, нюхал воздух, готовый убежать в любую минуту при первом же шорохе.
Никто не заметил, когда младшие дети вышли и вернулись в дом. Теперь они были в венках, как ерушалаимские девушки, которые изображали в храмовом дворе цветы среди камней.
А Возлюбленный-Олень продолжал:
– О, как прекрасны ноги твои в сандалиях!
Оглянись, оглянись, Шуламит,
и мы на тебя посмотрим.
– Что вам смотреть на Шуламит,
разве я хоровод Маханаимский? – отвечала Отара.
Потом она изобразила, как нежная Шуламит днём и ночью ищет своего Возлюбленного-Оленя, как обходит все виноградники и горные тропы, ячменные поля, сады и городские переулки, устала, возвратилась домой и заснула.
И тут появился Элияу – Возлюбленный-Олень. Он стал звать свою прекрасную Шуламит:
– Отвори мне, сестра моя, голубка моя, чистая моя!
Но как раз в ту ночь на Шуламит напала непонятная строптивость. Она не вышла навстречу Возлюбленному-Оленю.
– Я сбросила одежду свою, как же надену её?
Омыла ноги свои – как замараю их?
Возлюбленный-Олень продолжал звать, но чем настойчивее он звал, тем холоднее становилась Шуламит.
– Сердца у неё нет! – выкрикнул Элияу и погрозил пальцем.
Яцер бен-Барух не мог вспомнить, слышал ли он эти слова тогда или их только что придумал его сын.
– Наконец, Шуламит спрыгнула с постели и говорит:
"Встала я отворить любимому моему".
– Но поздно – он уже исчез в ночи. С тех пор ушла радость из сердца Шуламит. До сегодняшнего дня бродит она по Эрец-Исраэль в поисках Возлюбленного-Оленя, – заключил свой рассказ Элияу и, вздохнув, добавил: – Я думаю, кого-то из них двоих уже нет в живых. Или Оленя, или Шуламит. А тот, кто остался, так и будет до конца дней звать своего друга.
Когда все ушли спать и Яцер бен-Барух с Мирьям остались одни, она спросила мужа:
– Почему ты не рассказываешь, как зарезали нашу овечку Махли? Говорят, и она плакала, и дети. И ты тоже.
– Махли заплакала первая, – сказал Яцер бен-Барух.
Часть II
ПРИТЧИ
Глава 15
Ерушалаим спит. Тучи закрыли луну, в сыром холоде ночи только факелы стражи на городской стене да свет костра возле храмовых ворот оживляют темноту.
Иддо бен-Элицур вскочил с подстилки и пробрался к выходу из дома, в котором он жил вместе с другими молодыми коэнами. Сполоснув лицо из прислонённой к стене умывальной чаши и пробормотав утренние благословения, он побежал вверх по склону горы, держа путь на пандус жертвенника, отражавший слабый свет звезд. Страх, что его опередит коэн из службы Проверки жертвенных животных, подгонял Иддо.
Приблизясь к воротам, он увидел костёр, ранее скрытый дровами, заготовленными с вечера рабами-хивви. Цепляясь руками и ногами за корни кустов, Иддо вскарабкался на развалины ивусейской крепости Бира. Там, прижав руки к отчаянно колотившемуся сердцу, он огляделся по сторонам и успокоился, даже рассмеялся. Строители Храма выбрали для него место так, чтобы первый луч солнца лёг точно у входа в Двир. Сегодня он, коэн Иддо бен-Элицур, раньше всех увидит этот луч и оповестит священнослужителей, что наступил новый день.
Счастливый юноша пританцовывает на холодных, скользких камнях.
Скоро сто молодых священнослужителей, рослых, крепких, способных в зной и в стужу выполнять тяжёлые храмовые работы, поднимутся по крику Иддо и начнут в радости нести свою службу.
Иддо поворачивает голову направо и сразу морщит нос. Из глубокого оврага под городской стеной, оттуда, где сходятся долины Ха-Гай и Ге бен-Хеном, поднимается едкий дым: в этом месте ночью сжигают шкуры и те части животных, которые не успели сгореть вечером.
Иддо опять вглядывается в горизонт, шепчет:
– Ну, где же ты, заря?!
Легкий, едва народившийся свет окрасил небо над Ерушалаимом в цвет молодого этрога, будто все жители города подняли над головами этот плод, как в праздник Суккот.
Юноша втянул ноздрями воздух, пробормотал благословение, и…
Над Храмовой горой разнёсся крик:
– Рассвет! Рассвет!
В северных областях Эрец-Исраэль опасались, как бы второй год подряд не выдалась сухая зима и не обмелели колодцы.
– Это из-за ерушалаимского Храма, – говорили коэны в наделах северных племён. – Нам запретили приносить жертвы Богу в старых храмах, мы и не приносим. За это Он накажет иврим. Надо поднять народ, пойти и сжечь Храм, построенный язычниками для короля-грешника.
Священнослужители племени Иуды не соглашались с таким объяснением засухи.
– Наш король Шломо построил Храм по велению Господа, полученному от Него Давидом. И обсуждать тут нечего, – говорили они. – А северные коэны во главе с пророком Ахией давно сеют смуту. Они хотят вернуться к тем временам, когда были самыми толстыми священнослужителями в Эрец-Исраэль, потому что каждый день к их жертвенникам приводили овец, и эти люди получали от них свою десятину мяса. Если им мешает запрет приносить праздничные жертвы не в Храме, пусть жалуются первосвященнику Цадоку или самому королю Шломо.
Однако в северных племенах всё меньше и меньше доверяли первосвященнику Цадоку и королю Шломо, считая, что, так как оба они происходят из племени Иуды, то в любых разногласиях будут на стороне "своих". После долгих и горячих споров решено было обратиться к старому пророку Натану, которого уважали во всех без исключения племенах. Как он решит – пусть так и будет.
Прежде чем принять решение, какой ответ дать северянам, пророк Натан три дня постился и ни с кем не встречался. Думал. На четвёртый день он позвал к себе коэна Элицура бен-Аднаха для совета. Целый вечер они вспоминали старинные обычаи, всевозможные толкования Закона и случаи, когда удавалось отвести беду от Эрец-Исраэль.
Наконец, пророк Натан пришёл на встречу с коэнами северных племён и сказал так: