Гурьев ненадолго пересидел в министерстве патрона. Главным образом по причине невоздержанности языка. И неодолимой тяги к печатному слову. Высказываясь, разумеется печатно, на насущные темы финансов после назначения Коковцова на место Витте, пошутил между прочим, что приход в министерское кресло недостаточно к тому подготовленного лица напоминает ему газетные объявления, где кухарки предлагают свои услуги за повара. Не каждый мог простить дерзость, как Витте. Новый шеф оказался обидчив и остроты не оценил, или, вернее, как раз оценил, но настолько сурово, что обратил Гурьева из чиновников министерских в вольные щелкоперы… Только лишь когда граф Сергей Юльевич сделался председателем Совета Министров и задумал официальную газету, правительственный орган, Александра Николаевича вновь призвали на службу.
Желательно, даже необходимо было давать обществу разъяснения совершавшихся событий. Прочие газеты буквально кишели нелепыми выдумками. Нельзя было оставлять их без внимания, без ответов, без опровержений. Идэя, как произносил Сергей Юльевич, такого издания принадлежала Сергею Спиридоновичу Татищеву. Сергей Юльевич за нее ухватился и предполагал Татищева редактором. Но тот, к несчастью, неожиданно умер. Пригодился палочка–выручалочка Гурьев.
На его назначение, однако, не согласился царь, по–видимому получив о нем неблагоприятные сведения (уж не от Коковцова ли?), и соизволил решить, пускай Гурьев будет в действительности редактор, но чтобы подписывал газету кто‑либо еще…
Другой бы на его месте хлопнул дверью, Гурьев же только пожимал плечами: чем скромная его персона могла не угодить государю?.. Неужели вce–таки этой давней его "кухаркой за повара"… или, может быть, статьями о японской войне?.. Ответа на свой вопрос он, разумеется, не получил, зато газета таким образом издавалась все время, пока Витте возглавлял правительство, проводя его линию, его мысли.
Называлась газета "Русское государство".
13. Среди министров
Хоть и остроумничали в Петербурге, что при министре финансов Витте правительство стало писаться через два "т", сам Сергей Юльевич еще до Горемыкина понял: ключевой в правительстве пост - министр внутренних дел. Конечно, и от министра финансов зависело многое - и многие. В приемные дни в министерстве на Мойке каких только важных особ не встретить! Князей и генералов, банкиров и министров. Когда удалось сковырнуть Ивана Логгиновича… впрочем, так утверждать было бы преувеличением… когда удалось поспособствовать падению Горемыки, государь оказался перед проблемой, кого выбрать в преемники. На сей раз не стал, как при его назначении, интересоваться мнением Сергея Юльевича, быть может, и потому, что решил воспользоваться прежним советом. Тогда, в глубине души ожидая, что последует предложение ему самому (несомненно, желая этого), Сергей Юльевич назвал, разумеется, не свое имя… У него тогда с государем состоялся памятный разговор.
- Я, - сказал государь, - спросил еще мнение Победоносцева. Он, конечно, высказал мне его. Но я ничего не решил, ожидая вашего приезда из‑за границы…
На вопрос же, каково это мнение, если можно узнать, государь ответил, что предложенных кандидатов Победоносцев определил просто: один подлец, а другой дурак. На что Сергей Юльевич полюбопытствовал, не рекомендовал ли Победоносцев в таком случае кого‑либо еще.
- Да, - с усмешкой сказал государь, - между прочим, он и о вас говорил…
- Представляю себе, что он мог обо мне говорить…
- Как думаете, что же?
- Да приблизительно так, - отвечал Сергей Юльевич как бы наугад. - Когда вы спросили его, он ответил, что единственный подходящий человек - это Витте, да и тот… и здесь выбранился, должно быть, в духе Собакевича из "Мертвых душ" - один, мол, там и есть порядочный человек, да и тот, сказать правду, свинья.
Государь, на это рассмеявшись, сказал, что ответил Победоносцеву, что такое решение; не облегчило бы ему задачи, поскольку пришлось бы искать заместителя Витте.
Больше между ними эта тема не поднималась. А четыре года спустя место Горемыкина занял Сипягин.
Не успело это произойти, как Матильда Ивановна откуда‑то принесла на хвосте стишки про всех предшествующих министров, чуть не с Лориса начиная:
И во всех министрах этих -
Хороша ль, нехороша,
Пребывала непременно
Горемычная душа.
Друг, не верь пустой надежде,
Говорю тебе, не верь! -
Горе мыкали мы прежде.
Горе мыкаем теперь…
В молодости Сергей Юльевич имел массу друзей. И в студенческие годы в Одессе, и позже. У него в Одессе осталась матушка, брат, сестры. Стоило ему появиться где‑нибудь на Дерибасовской, друзья–приятели не давали проходу. И если кто‑то из "одессистов"навещал его в Петербурге, он всегда бывал рад. Но в этом мире, к какому ныне в столице он имел честь принадлежать, коли и существовало понятие дружбы, то в каком‑то совсем ином виде.
Дмитрия Степановича Сипягина он числил в друзьях, и, смел думать, взаимно. Даже на "ты" перешли. Порой встречались почти ежедневно, если в мужском кругу, то чаще всего за обедом у князя Вово Мещерского в Гродненском переулке. Каких только не задевали тем - политических, государственных, почти не таясь друг от друга. Можно сказать, втроем вершили судьбы России… Женщины, однако, по некоторым веским причинам порога дома в Гродненском не переступали. Зато и Матильда Ивановна, и дочь Вера любили гостеприимный дом Сипягиных у Кокушкина моста.
Большой русский барин, гурман, хлебосол, Дмитрий Степанович обожая потчевать гостей блюдами собственного приготовления. Его жена Александра Павловна, массивная, крупная, под стать мужу, в этом смысле Дмитрию Степановичу не уступала. В салоне Александры Павловны, открытом для цвета аристократии, Матильду Ивановну принимали без предубеждений, даром что когда‑то холостяком Дмитрий Степанович немного ухаживал за нею. Матильда Ивановна весьма дорожила расположением Александры Павловны…
Все же центром просторного дома, со вкусом отделанного в русском духе, служила столовая со сводчатыми потолками, расписанная под Палех и обставленная грубыми столами и лавками. Дочь Вера, отдав должное кулинарному искусству хозяина и забавным историям, какие он рассказывал за столом под хохот гостей, нетерпеливо ждала окончания обстоятельной трапезы. После киселя или чая с пирожными начиналось самое интересное. Дмитрий Степанович приступал к роли гипнотизера. Грузный, едва не с папа ростом, с громадной лысиной и добрыми глазами, он приказывал девочке сесть в кресло, а потом, делая движения руками и пристально на нее глядя, повторял что‑то вроде "ты принцесса, принцесса, принцесса…".
Кстати, именно Дмитрию Степановичу Вера была обязана тем, что ее усыновление Сергеем Юльевичем прошло, можно сказать, без сучка без задоринки, несмотря на не очень‑то благородное поведение в этом деле ее родного отца, первого мужа Матильды Ивановны. Впрочем, девочку в эти сложности не посвящали… В свою очередь и Дмитрий Степанович был, к примеру, обязан дружескому участию Сергея Юльевича чудесным превращением его нового, министерского дома просто в сказочный терем со столовой чуть не в виде Грановитой палаты. Вообще стиль ля рюс стал последней модой в верхах, государь на придворном балу появился в платье царя Алексея Михайловича, окруженный своими боярами, Александра Павловна рассказывала об этом с восторгом… какой Матильда Ивановна, увы, лишена была возможности разделить.
Что, казалось бы, связывало Сипягина с Витте? Происхождение, взгляды, даже манера жизни - все разнилось у них, и, однако же, считались друзьями. Дополняли друг друга и друг в друге нуждались. Один всегда помнил о близости другого к престолу, а тот, со своей стороны, ценил в друге советчика, умного, искушенного в бюрократических тонкостях и сплетениях… Человек убеждений, пусть узких, чисто дворянских, пусть "псовый охотник", но уж совершенно не флюгер, Сипягин держался взглядов консервативных и, раз утвердившись в них, уже не менял, был сторонником неограниченного самодержавия, жестких мер к бунтовщикам. Студенческие волнения подавлял без пощады, студентов сажали, сдавали в солдаты… Один из них за своих товарищей отомстил.
Трагедия разыгралась у всех на виду.
В то утро собирались на заседание Комитета Министров в Мариинский дворец. Поднявшись в зал, как обычно перед началом, разговаривали, обменивались новостями. Нестройный шум голосов неожиданно был оборван щелчками… как выстрелы! Все бросились к дверям, к лестнице. Внизу, в вестибюле, лежал распластанный человек, возле него уже хлопотали. Сверху Сергей Юльевич не сразу узнал Дмитрия Степановича. Он был в сознании. Очевидцы передавали, что к Сипягину подошел офицер в адъютантском мундире с аксельбантами и протянул пакет. На вопрос, от кого, ответил, что от великого князя Сергея Александровича из Москвы. Сипягин протянул за пакетом руку, и в этот момент, выхватив браунинг, офицер стал стрелять.
Его раздевали в комнате рядом. Высокого роста, блондин… Военный министр заявил сразу, что это ряженый, а не офицер. Он не стал запираться и тут же сознался, что в самом деле не военный, а анархист.
Раненого отвезли в ближнюю Максимилиановскую больницу. Сергей Юльевич поехал туда следом. Ничего утешительного ему не могли сообщить. Рана оказалась смертельной. Несмотря на старания врачей, через несколько часов Дмитрия Степановича не стало, и все это происходило на глазах потрясенного Сергея Юльевича.
Двух лет, таким образом, не минуло, как вновь надо было подбирать кандидата на должность министра внутренних дел…
Шансы Сергея Юльевича представлялись предпочтительнее, чем у других, когда бы не набрала силу клика его противников при дворе.
Назначен был Плеве.
Ежели следовать давней характеристике едкого Победоносцева - дурака, прости Господи, заменил подлец.
Уж с этим‑то Сергею Юльевичу было непросто смириться. Сколько помнилось, с Вячеславом Константиновичем Плеве они всегда на ножах. Государь однажды попросил Сергея Юльевича откровенно высказаться о вечном его оппоненте. Он ответил на это, что никто, пожалуй, не скажет, каковы убеждения Плеве. Да и сам он, скорее всего, тоже не знает этого про себя. Ибо держится мнений, для него лично выгодных в данный момент, а значит, выгодных также для тех, кто в данный момент в силе. При Лорис–Меликове он был либерал, благодаря чему возглавил департамент полиции. При министре графе Игнатьеве сделался славянофилом, при министре графе Толстом стал молиться на его формулу, при Дурново поддакивал Дурново… Вот уж флюгер так флюгер! Мог служить и Богу и дьяволу, как выгоднее для карьеры. И притом человек умный и, надо отдать ему должное, очень работоспособный, умелый…
За кулисами всякого противодействия его собственным начинаниям неизменно виделся Плеве. Впрочем, тот платил тем же. Умный Плеве при этом весьма глупо, по словам Витте, считал, будто он стремится занять его место. Потому, дескать, всегда возражает против любой его меры. А лишь стоило Витте покинуть Министерство финансов, не постеснялся заявить об этом публично.
После этого Сергей Юльевич заехал к нему объясниться.
Разговор состоялся за несколько месяцев до того, как Плеве убили.
- Не мне вам говорить, Вячеслав Константинович, что петербургский режим создал массу людей, которые травят друг друга ложью и клеветой, - так начал Сергей Юльевич, - и все это ради мимолетной выгоды… Что многие, и на самом верху тоже, поддаются на эти наветы, вы лучше моего знаете.
Вячеславу Константиновичу не требовалось объяснять, на что намекал Сергей Юльевич. Понятно, на то, что чтение чужих писем, перлюстрация то есть, обязанность министра внутренних дел. Не отводя глаз, он молча рассматривал Сергея Юльевича в ожидании, что последует за вступлением. Ведь слухи, что и в отставке Витте, внезапной и унизительной, угадывалась тяжелая рука Плеве, доходили, естественно, До обоих. Только один знал об этом наверняка, другой же не более чем имел подозрения. И жаждал в их достоверности убедиться. В этой встрече вечных недругов один участвовал как победитель, другой, увы, в роли проигравшего. И этим другим был Сергей Юльевич, а он проигрывать не любил, да и не умел.
-…Что я домогаюсь поста министра внутренних дел - беспочвенные опасения, - с вызывающей прямотой продолжал он, - ибо это значило бы с моей стороны быть глупым. Такого, - он усмехнулся, - по крайней мере до настоящего времени, мне никто не приписывал…
Сухой долговязый Плеве молча покачивал головой, по–прежнему вперив в Витте изучающий взгляд, словно видел перед собой диковинное насекомое.
- …Я не раз заявлял публично и не стану вам повторять, что принятый вами политический кур: дурно кончится и для вас и для государства, - занервничал под неживым взглядом Сергей Юльевич. - Скажу лишь, что мои постоянные возражения имеют причиной именно несогласие с вами, сожалею, по большинству государственных вопросов…
И еще досказал:
-…При той политике, которую вы ведете, боюсь, в настоящих условиях вам не избежать… - тут он явно замялся, - не избежать встречи с каким‑нибудь вооруженным фанатиком.
Помрачнев от этакого предсказания, Плеве, однако, и тут не возразил ничего.
И охотно, хотя и достаточно вежливо, пожал протянутую ему руку.
Разговор этот на Плеве, конечно, мало подействовал. Да и Сергею Юльевичу не многое прояснил. Впрочем, нет, явный холод, что буквально сквозил от Плеве, подтвердил подозрения о причине отставки. А вернее, о поводе, подтолкнувшем ее. Потому что причина не вызывала сомнений. Кто же мог допустить, что министр внутренних дел ведет политику вопреки царю?! Несогласие с Плеве означало несогласие с государем.
В самом деле, проявлялось оно во всем, чего ни коснись.
Хоть политики на Кавказе;
Или вопроса крестьянского.
Или еврейского.
И действий дальневосточных тем более.
Потому что именно Плеве стал невидимым стержнем того течения, что стремительно сносило Россию к войне и - стало быть - к революции, укрепляя в царе уверенность, что с легкостью расколотим этих макак…
А когда, уже во время кампании, генерал Куропаткин, за военные неудачи смещенный, упрекнул в этом Плеве, тот ему с невозмутимостью возразил, что генерал плохо знает внутреннее положение. И закончил фразою, которой суждено было стать крылатой: чтобы удержать революцию, нам нужна маленькая победоносная война.
14. Интрига
Как‑то раз князь Мещерский попросил Сергея Юльевича принять полицейского полковника Зубатова. Эта просьба не вызывала восторга, но и отказывать старому знакомому не хотелось.
Князь Вово был влиятелен во дворце и неповторим в своем роде. Внук историка Карамзина, в свое время он был товарищем детских игр рано умершего цесаревича. В память брата император Александр III выказывал особую благосклонность Мещерскому. Да и знал его с детства. Но при всем том князь Вово при дворе не был принят, равно как и в свете. Когда Сергей Юльевич, человек в Петербурге в ту пору новый, случайно познакомился с князем, то был незамедлительно остережен - то ли добрыми людьми, то ли злыми языками, как разберешь, - что князь этот грязная личность и в порядочные дома не вхож. В чем грязь его заключается, люди добрые объяснили не сразу… С императором князь виделся крайне редко, но исправно писал ему письма, обращаясь на "ты", что мало кому дозволялось, и Александр III иногда отвечал князю. Его влиятельность, собственно, этой перепиской и объяснялась. При Николае II она совсем было прервалась, пока при посредстве Сипягина, князю родственника, не возобновилась. А с нею и влиятельность тоже.
Содержание писем напоминало как бы дневник политических новостей. Помимо прочего, известный как публицист, Мещерский издавал и редактировал газету, не менее того известную своим направлением. Субсидировал издание сам государь. Став министром финансов я по долгу службы выплачивая из казны Мещерскому суммы на его "Гражданина", Витте волей–неволей узнал его ближе. Тем более князь Вово, в ряду многих других, искал дружбы с министром финансов…
Ну а что до полковника из полиции… К любимой затее Зубатова - рабочим организациям под опекой- Сергей Юльевич не питал симпатий. Хотя бы по той причине, что своими претензиями к фабрикантам они затормаживали накатанный ход производства. Впрочем, нельзя было не признать, как важен противовес влиянию на рабочих всяких социалистических и анархистских течений. Так или иначе, карьеру полковник Зубатов сделал на этом, под покровительством весьма высоких особ. Министр Сипягин, правда, не принадлежал к их числу, Зубатов вошел в силу уже после него. Однажды Плеве даже сказал Сергею Юльевичу, что в руках Зубатова спокойствие государства…