- Ничто не сможет убить нас, - сказал он. - Мы - народ вечной жизни, потому что мы - народ, избранный Богом.
Я почувствовал, что он гордится тем, что он еврей. Желание защитить своего бога, свой народ и свою веру оживило его. Он проклинал кощунственное безумство, заставившее "разбойников" бросить вызов Риму, империи, выбранной Богом.
Это они, зелоты, сикарии, это они были предателями, а не он, носивший имя римского императора Флавия Веспасиана. Эти разбойники, чья пагубная деятельность привела к разрушению Иерусалима и, возможно, даже Храма, будут наказаны и уничтожены. Но - Иосиф Флавий был в этом уверен - еврейский народ Иерусалима возродится в божественном великолепии.
- В Иудее, - добавил он, - трава всегда пробивается сквозь камни.
30
Иосиф Флавий сидел на корточках, как это часто делают кочевники. Сгорбив спину, сложив ладони как на молитве, он слегка раскачивался взад-вперед и, казалось, не слышал меня. Он действительно молился, опустив голову, закрыв глаза, подавленный рассказами нескольких беглецов, которых мы выслушали. Он добился от Тита обещания, что эти люди не будут отданы палачам.
Это были священники, которые узнали Иосифа бен-Маттафия. Он жал их руки, благодарил Бога за то, что они смогли уйти от зелотов, сикариев и римских наемников-потрошителей, которые продолжали рыться во внутренностях своих пленников, несмотря на наказание, которое им за это грозило.
Эти люди с серой кожей и исхудавшими лицами рассказали, как Иоханан бен-Леви разграбил священные запасы продовольствия Храма, украл вино и масло, которые хранилось для жертвоприношений. Как все население города, за исключением разбойников, умирало от голода.
- Мы роемся в нечистотах, - сказал один из них. - Ищем в старом коровьем навозе хлебные зерна, остатки того, что можно съесть. В обычное время мы отворачиваемся, чтобы не видеть нечистоты, а сейчас это сокровище, за которое люди дерутся.
Тит выслушал прошение Иосифа Флавия и позволил отправить священников в прибрежный город Иоппию, где вокруг них собирались ученики, чтобы молиться, изучать Закон и предписания Торы.
Я спросил Иосифа Флавия, сколько поколений должно смениться, чтобы зеленые ростки надежды пробили себе дорогу сквозь каменистую почву, оскверненную гноем и кровью трупов, на этом разоренном месте, на котором сейчас высится лишь лес из крестов и город, пахнущий смертью и обреченный на разрушение, если бог не вступится за него.
Иосиф взял меня за руку, и мы пошли вдоль укрепления и земляных насыпей, которые Тит велел возвести снова, чтобы задушить город, перед тем как атаковать его в последний раз.
Осадные машины, скорпионы, баллисты и катапульты были в действии, свист орудий смешивался с тяжелыми ударами таранов, разрушавших последнее укрепление.
- Евреи оказывают сопротивление, - сказал Иосиф. - Зелоты исказили представление о твердости нашей души, но даже эти разбойники проявляют качества нашего народа. Ни бунт, ни голод, ни война не могут заставить нас исчезнуть. Даже если земля Иудеи уйдет из-под наших ног, у нас останется наш Закон, наша вера, наша Тора. Слова молитвы станут нашей родиной. Каждый из нас станет священным городом и Божьим храмом.
- Сколько пройдет времени, прежде чем здесь сможет возродиться жизнь? - спросил я снова, указывая на город и укрепление, у подножия которого шла битва.
Евреи предприняли новую попытку поджечь осадные машины, но наши солдаты отбросили их.
- Только Бог управляет временем, Серений. Для верующего человека, как и для верующего и верного народа, время - не что иное, как непрерывная череда молитв в ожидании Мессии.
- Христа, для тех, кто верит в этого Бога? - спросил я.
- Там находятся нетерпеливые сыны нашего народа, - сказал Иосиф Флавий. - Они погрязли в заблуждении и святотатстве. И Бог покинул их, несмотря на то что они - дети избранного народа.
Внезапно часть последней стены с грохотом обрушилась, и наши солдаты сквозь клубы пыли ринулись в брешь.
- Бог покинул вас! - сказал я.
Иосиф Флавий покачал головой.
- Бог оставляет только тех, кто предает Его и высмеивает, оскверняет Храм и забывает Закон.
Вдруг легионеры обратились в бегство, ринулись назад от пролома, и я подошел к центурионам и трибунам, которые, сжимая в руках оружие, покрытые землей и кровью, собрались вокруг Тита. Они рассказали, что за проломленным укреплением обнаружилась еще одна стена, менее высокая, но им кажется, что ее невозможно взять. К этой стене нельзя подтянуть осадные машины и тараны. Брешь в первой стене слишком узка, солдаты могут протискиваться лишь по нескольку человек и станут легкой мишенью для многочисленных евреев, собравшихся на вершине второй стены.
Тит подошел к трибунам и центурионам, посмотрел каждому в лицо и поднял меч.
- Подъем на стену непрост, - объявил он низким голосом. - Но боги на нашей стороне. Голод, мятежи, осада, укрепления, которые падают под нашим натиском - что это еще может означать, как не гнев, который боги обрушили на головы евреев? Боги помогают нам. Возможно, нам придется умереть, чтобы взять это укрепление. Возможно, душа умрет вместе с телом, если смерть не была славной! - почти прокричал он. - Может, среди вас найдется храбрец, который не знает этого: души, освобожденные от тела железом оружия в битве, превращаются в самые чистые элементы вселенной, эфиры! Они занимают место среди звезд и воины, погибшие таким образом, становятся добрыми гениями, героями, которые являются своим потомкам и защищают их. Их души бессмертны.
Он изменил тон, на его лице отразилось отвращение.
- Но, - продолжал он, - души, которые зачахли в больных телах, падают в глубокую бездну забвения. Они умирают вместе со своей телесной оболочкой. Славным воинам - бессмертие, остальным - забвение. Сегодня вам предстоит сделать выбор!
Он указал на пролом в стене. В сумерках виднелось второе укрепление и фигуры евреев, охранявших его.
- Я сгорю от стыда, - добавил Тит, - если не награжу того, кто проложит путь, так, как он того достоин! Если он вернется живым, то будет командовать теми, кто сейчас с ним на равных. А тех, кто падет в бою, мы провозгласим бессмертными!
Трибун Плацид вышел вперед, прижал руку к сердцу и сказал:
- Цезарь, я отдаю тебе себя с радостью и первым поднимусь на укрепление. Я хочу, чтобы к моей силе и воле добавилась удача. Однако, если судьба будет неблагосклонна ко мне, знай, что я не был застигнут врасплох поражением, а сам решил умереть за тебя.
Около десяти мужчин схватили оружие и вошли в пролом вместе с Плацидом. Он вскочил на стену, отталкивая евреев. Выпущенные в него стрелы блестели, вонзившись в его щит. Но он оступился, и евреи с победоносным криком кинулись на него.
На вторую ночь двадцать наших солдат застали врасплох и зарезали еврейских часовых, уставших после сражений.
Зазвучали трубы, в знак того, что последнее препятствие взято и можно атаковать крепость Антонию, разрушить ее и добраться до Храма. Ничто больше не помешает нашим легионам завоевать и разрушить Иерусалим.
Последующие битвы и убийства уже ничего не изменили в судьбе города.
Я шел рядом с Иосифом Флавием вдоль подножия крепости Антония. Тит попросил его в последний раз призвать Иоханана бен-Леви, Симона Бар-Гиору и Элеазара прекратить сопротивление, или, если они хотят продолжать его, покинуть город с оружием и людьми и выступить против римских легионов вне Иерусалима, чтобы сохранить Храм и горожан, укрывшихся в Верхнем городе.
Это случилось на семнадцатый день августа. Иосиф Флавий подошел к стенам города.
- Я умоляю вас, выбравших мрачный путь войны, послушать и принять слова Тита. Огонь уже охватил стены Храма. Нужно спасти его. Нужно возобновить искупительные жертвоприношения, которые мы обязаны приносить Богу.
Евреи выкрикивали в ответ оскорбления, кидали камни и пускали стрелы.
Иосиф опустил голову. Он рыдал и стонал.
- К вам обращается ваш соотечественник, еврей, который клянется вам, что обещания Тита будут исполнены! Вы могли бы покинуть город, сражаться, если вы так решили, но Храм был бы спасен.
- Этот город принадлежит Богу, - крикнул кто-то, возможно, Иоханан бен-Леви. - Храм никогда не будет взят и никогда не будет разрушен! А если будет, Бог сделает из всей вселенной наш храм.
- Город и Храм наполнены трупами, - ответил Иосиф Флавий. - А пророки сказали, что Иерусалим будет разрушен тогда, когда евреи станут убивать евреев. Так и произошло. Бог был терпелив, но Он сделает так, что римляне очистят Храм огнем и снесут этот город полный позора. Бог на стороне римлян.
Я смотрел на башни крепости Антония, стены Храма и дворца Ирода, по углам которых тоже стояли башни. С высоты укрепления я видел крыши над террасами домов Верхнего города. Там еще прятались десятки тысяч горожан, рядом с трупами они рыли землю в поисках зерен или мусора.
Именно в тот день, семнадцатого августа, один священник, которому удалось сбежать из города, тяжело опустился перед Иосифом на землю и рассказал, что женщина по имени Мария собственными руками убила свое дитя и поджарила его на огне. Половину она съела. Привлеченные запахом, прибежали разбойники. Они угрожали ей смертью, если она не отдаст им запасы продовольствия. Она указала на останки ребенка и крикнула: "Это сделала я! Ешьте, потому что я уже насытилась!"
Священник упал ниц на землю, раскинув руки. Он рыдал. Иосиф Флавий поднял его, прижал к себе, разделяя его отчаяние.
Услышав этот рассказ, солдаты подошли ближе. Некоторые сочувствовали страданиям евреев, но большей частью негодовали, проклинали народ, который пожирает собственных детей.
Я думал о Леде, о наших победах в войне, которая стала причиной стольких безумств и ненависти. Я молился Христу, Богу, страдавшему на кресте как самый смиренный из людей.
Но вокруг я слышал только проклятья, солдаты кричали, что следует покончить с этим народом, городом и Храмом.
Тит склонился над священником, попросил рассказать, что ему известно, и ушел. Он постоял какое-то время в одиночестве, а потом обратился к солдатам:
- Я беру в свидетели богов моей родины и божество, каким бы оно ни было, которое охраняло нас здесь, на этом месте, - сказал он. - Я беру в свидетели мою армию и евреев, окружающих меня: не я хотел осквернить этот город и длить сражения до тех пор, пока изголодавшиеся женщины не станут яростнее волчиц. Я неповинен в этом преступлении, поскольку предлагал мир и прощение. Но некоторые евреи предпочли мятеж миру и вовлекли свой народ в эту пучину. В ее глубине, там, где они сейчас находятся, есть женщина, которая питается плотью собственного ребенка. Но я больше не позволю этому городу, в котором происходят такие чудовищные преступления, созерцать солнце. Боги помогут нам захоронить под руинами даже саму память об этом нечеловеческом поступке.
31
В течение августа и сентября я видел столько, что моя память задыхалась от всех этих зрелищ. Преступление обезумевшей матери, которая носила ребенка, любила и вскармливала своим молоком, а потом съела, было всего лишь одним из множества, порожденных иудейской войной и завоеванием Иерусалима. Наступило время ненависти и убийств, огня, охватившего Храм и пожиравшего тела, время мечей, пресекавших жизни. Я был свидетелем всего этого.
Когда Тит приказал своим солдатам снести наконец завоеванную крепость Антонию, когда я увидел, как он отбирает из каждой центурии тридцать лучших солдат и ставит в их главе трибуна. Я знал, что он намерен делать.
Это было время ночных рукопашных схваток, когда даже день казался ночью, настолько плотной была пыль, поднимавшаяся над руинами, и дым от пылающих костров застилал небо. В городе, охваченном огнем, ни на минуту не смолкали стоны.
Слышались военные кличи, вопли мятежников. Жители Верхнего города превратились в обезумевшее стадо, которое неслось на легионеров, думая, что те обратятся в бегство, и это стадо стонало, когда на него, на детей, женщин и стариков, обрушивались копья, пики и мечи.
Я словно попал в царство смерти. Трупов было так много, что под ними не видно было земли, и солдатам, преследовавшим побежденных, приходилось взбираться на груды мертвых тел, среди которых я боялся узнать Леду.
Я был рядом с Титом и Иосифом Флавием. Лицо первого выражало одновременно решимость и отчаяние. Когда он обернулся к Иосифу, его взгляд говорил: "Я не хотел этого, но должен исполнить это".
Иосиф плакал.
Я присутствовал вместе с ним на собрании военачальников, которое Тит созвал в своей палатке. Генералы стояли плечом к плечу, в золоченых латах, в шлемах, надвинутых на глаза.
Тит сидел посреди палатки. Он спрашивал Тиберия Александра, командующего генеральным штабом, и генералов, своего друга Фронтона, который командовал двумя легионами Александрии, и Марка Юлиана Антония, прокуратора Иудеи. Каждому он задавал один вопрос: что делать с Иерусалимским Храмом, со священным зданием, в котором евреи поклоняются своему богу? Следует ли совершить кощунственный акт и разрушить его?
Он повернулся к Иосифу Флавию, но не спросил его.
Военачальники колебались.
- Сжечь, - ответил Тиберий Александр.
Разве не евреи превратили этот Храм в крепость? Теперь следует применить военный закон, поскольку евреи никогда не прекратят устраивать мятежи, до тех пор пока существует Храм, где они собираются со всех концов страны и даже из других провинций империи.
- Сжечь, - повторил другой военачальник. - Нужно, чтобы огонь навсегда уничтожил память этого народа.
Тит поднялся.
- Я никогда не мщу людям, разрушая их памятники, - заключил он. - Я никогда не обращу в пепел здание такой красоты. Богов, какими бы они ни были, следует почитать. Этот Храм станет одним из украшений империи. Он не должен быть уничтожен.
Но я видел, как поднимается пламя, как рушатся балки, как плавятся серебряные и золотые ворота. Говорили, будто какой-то солдат бросил факел в Храм во время сражения, а остальные последовали его примеру, настолько сильны были их ненависть и желание победить, смести наконец с лица земли восставший город и евреев, которые осмелились сопротивляться.
Огонь уничтожал евреев. Победа родилась в огне.
Евреи кидались в самое пекло, пытаясь потушить огонь.
Они кричали, когда поняли, что святилище и все здания вокруг, где хранились сокровища этого народа, золото, одежда священников и подсвечники, будут разрушены, а их бог ничего не делает, чтобы остановить огонь.
Азарт поджога и убийств охватил наших солдат. Они подхватывали горящие головни и с воем закидывали их в помещения, еще не охваченные огнем. Они подожгли ворота, покрытые драгоценными металлами, и галереи, где укрывались женщины с детьми, послушавшиеся священников, которые заверили их, что в этом священном месте они будут в безопасности. Теперь они тысячами бросались в огонь.
Тит, с непокрытой головой, без лат, подбежал к святилищу, он кричал, что следует остановить огонь и спасти это священное место. Но солдаты не слышали его.
Я был рядом с ним, среди генералов, когда он отдал приказ центурионам наказать легионеров, совершивших поджог. Солдаты, казалось, не чувствовали ударов древком, которыми награждали их центурионы. Они будто не видели ни Тита, ни трибунов. Они продолжали бросать в Храм горящие головни. Они хотели войти в святилище, чтобы добить евреев, которые продолжали сражаться посреди бушующего пламени.
Не слушая приказов Тита, они продолжали поджигать и убивать. Вновь прибывшие солдаты толкали тех, что находились впереди, так что некоторые из римлян падали в огонь, и сгорали вместе с телами, лежавшими на ступенях святилища.
Легионеры поджигали, убивали, грабили подземные помещения Храма. Открывали сундуки, полные монет, и набивали ими карманы.
Никогда еще в руки солдат не попадалась такая добыча. Двадцать девятого августа от еврейского сопротивления не осталось ничего - ни стен, ни высоких ворот, ни святилищ, ни дисциплины. Все евреи, независимо от того, кем они были, убиты. Храм сожжен дотла.
Никто не мог удержать этих сорвавшихся с цепи людей, и Тит в конце концов отказался от мысли подчинить их.
Вслед за ним вместе с трибунами я вошел в святая святых, еще не тронутое огнем. Это была небольшая квадратная комната, и наступившая тишина раздавила меня. Ни один звук снаружи не проникал сюда. Но это длилось всего мгновение. Внезапно комнату заполнили дым и вой, и мы вышли.
Огонь не пощадил ни одного закоулка, и кровь текла ручьями.
Тит стоял неподвижно и смотрел прямо перед собой, на Верхний город, где укрылись выжившие евреи, где снова возобновились бои. Нужно было завоевать каждую улицу, каждый дом и три башни - Гиппика, Фасаила и Мариамна. Эти башни охраняли дворец Ирода.
Нужно было снова убивать.
Тит опустил голову, когда во двор Храма принесли эмблемы легионов. На поясах и шеях солдат висели мешки с монетами, украденными из сокровищницы Храма. Солдаты еле волочили ноги, так тяжела была их добыча. Награбленные вещи складывали в огромную кучу в углу двора, которую охраняли центурионы.
Внезапно все подняли мечи и закричали: "Император Тит!", снова и снова повторяя эти слова.
Тит протянул руку, приветствуя солдат и указывая на город на дворец Ирода и на башни вдалеке, которые еще оставались в руках восставших.
Когда он повернулся к Иосифу Флавию, я увидел его осунувшееся лицо. Это было лицо не одержавшего победу полководца, а серьезного, озабоченного человека, который скорее подчинялся событиям, принимая их, чем управлял ими.
Иосиф Флавий опустил голову. Он не отрываясь смотрел на огонь, который уже полностью охватил Храм.
- Сегодня, - сказал он, - годовщина того дня, когда Навуходоносор, вавилонский царь, разрушил Храм.
Его голос заглушили крики солдат: "Император Тит!".
- Бог решает, жить или умереть, - добавил Иосиф, когда восстановилась тишина, и были слышны только треск огня и грохот рушащихся стен.
Из окутанных дымом руин вдруг вышла группа священников. Их одежда и лица были покрыты сажей.
Солдаты подогнали их к Титу, подталкивая древками копий. Они нашли их в святилище, объяснили они. Стараясь уйти от огня, те спрятались на вершине одной из последних стен, которые еще не были разрушены. Священники узнали Иосифа Флавия и смотрели на него с мольбой.
Тит вышел вперед и встал между ними.
- Время прощения прошло, - сказал он.
Он указал на пламя и развалины алтаря.
- Ваш Храм разрушен. Вы были священниками в нем. Почему вам захотелось выжить, когда он погиб, почему вы не спасли его?
Он протянул вперед руку с опущенным вниз большим пальцем, и солдаты увели священников. Я видел, как хлынула кровь и обезглавленные тела бились в агонии на земле.
Тит долго смотрел на Иосифа Флавия, который стоял, опустив голову.
Не только боги могли решать вопрос жизни и смерти.