Завершающая часть великой тетралогии Милия Езерского "Власть и народ" об истории Древнего Рима. Борьба убийц Цезаря Брута и Кассия, сына Помпея Великого - Секста - интриги и разврат наследников Цезаря - Антония и Октавиана.
Здесь все три книги (части) романа одним файлом.
Содержание:
Книга первая 1
Книга вторая 23
Книга третья 47
ПРИМЕЧАНИЯ 76
Примечания 80
Милий Викентьевич Езерский
Конец республики
Книга первая
I
Лициния и Эрато каждая по-своему отнеслись к деянию заговорщиков. Лициния думала, что наступило освобождение римского народа от власти великого демагога, этого двуликого Януса, бывшего одновременно и популяром и царем; что республика, которую возглавит Брут, станет колыбелью плебса; что коллегии Клодия придут к власти.
Она вспомнила Сальвия, сподвижника Клодия, - оба были борцы, но Клодий подчинялся Цезарю, который потом обманул коллегии, распустив их, и пошел иными путями. А Сальвий? Что дал ему бунт Долабеллы, кроме разочарования и неизлечимой раны, которая привела к смерти? Однако остатки коллегий тайно продолжали существовать, Лициния знала об этом от друзей Сальвия, изредка навещавших ее.
- Если Брут соединится с Секстом Помпеем, - утверждали популяры, - республика победит: Секст, говорят, друг угнетенных. Испания восхваляет его как честнейшего республиканца.
Лициния не была уверена в том, что Секст Помпей именно тот муж, который должен возродить республику, Не добивается ли он власти, мало помышляя о народе, горя желанием отомстить за смерть отца и получить его наследство?
Она поведала свои сомнения Эрато. Гречанка, пожав широкими плечами, закинула за голову толстые мясистые руки и, зевнув, сказала:
- Клянусь Гестией, ты меня удивляешь, милая Лициния! Чего тебе еще нужно? Все мое - твое. Чем же ты недовольна и почему не благодаришь богов за их милость? Конечно, я огорчена смертью диктатора, который был так добр ко всем нам, но его не вернешь из подземного царства. Ты превозносишь Брута, Кассия и Секста Помпея, а ведь нам известно, что Брут и Кассий - убийцы. Ты говоришь - Секст. А кто его знает? Мой господин Оппий утверждает, что Брут и Кассий - не государственные мужи…
Насмешливые речи Эрато оскорбляли Лицинию.
- О, госпожа моя, - возразила Лициния, - разве ты не была рабыней и вольноотпущенницей? Разве ты не из бедной семьи горшечника, которая нуждалась, притесняемая жадными купцами? Неужели ты забыла прошлое и сердце твое окаменело? Взгляни на римский плебс, сравни его нищету с нищетой илотов и скажи, не скрывая, - разве тебя не трогает участь бедняков?
Эрато рассмеялась.
- Какая ты глупая, - сказала она, усаживаясь на ложе, - что могут сделать две слабые женщины? Спартак и Клодий, мужи сильные и храбрые, не устояли, а ты, женщина, чего-то хочешь, о чем-то мечтаешь… О неужели ты, действительно, думаешь о борьбе? Но где вожди? Назови хоть одного достойного! Где средства? Имеют ли их коллегии Клодия? Где оружие? Много ли его у вас для борьбы с легионами? А самое главное - на какие силы вы рассчитываете?
- О госпожа моя, ты не веришь! - вскричала Лициния, - Но клянусь Громовержцем! - кроме Брута и Кассия, будут у нас новые вожди из среды плебса; средства и оружие найдутся - нам помогут добыть их наши единомышленники, а силы… О, их много… Плебс Италии и провинций будет на нашей стороне…
- И легионы Секста Помпея? - презрительно вздернули плечами Эрато. - Увы, Лициния! Секст - не Спартак, и, если бы даже он был им, не устоять ему против Рима!
Лициния молчала. Неверие Эрато в победу плебса наполнило ее сердце неприязнью к случайно возвысившейся рабыне. Чувствовала, как высокая и крепкая стена вражды вставала между ними.
- Меня, госпожа, не может удовлетворить эта праздная жизнь… Благодарю тебя за твою доброту - пусть боги воздадут тебе радостью и такой же мирной жизнью, а я не могу так жить…
- Чего же ты хочешь?
- Я уйду, госпожа, к вождям коллегий… Может быть, к Бруту…
Эрато всплеснула руками.
- Ты много старше меня, Лициния, и опытнее в жизни. А на этот раз ты ошиблась… и друзья Сальвия ошиблись… Консул Антоний науськивает народ на Брута и Кассия…
- О, боги! - прошептала Лициния. - Ты шутишь, госпожа, ты хочешь удержать меня…
- О, нет, Лициния, разуверься, - холодно сказала Эрато. - Иди к популярам, поброди по улицам, прислушайся, что говорят плебеи и ветераны… И еще сегодня ты вернешься в мой дом…
- Нет, госпожа, нет!.. Ну, а если ты ошиблась, пойдешь ли со мною…
- Я, с тобою? - возмутилась Эрато. - Не хватало еще, чтобы женщины ввязывались в политику, несли на себе тяготы войны! Кому нужна, Лициния, твоя борьба? Человек живет один раз, и глупо играть своей головой ради сомнительного блага будущих поколений! Ведь и вы не уверены, что победите. А если бы у вас и была эта уверенность, я не пошла бы подставлять свою грудь под стрелы, копья и мечи легионариев…
- Ты предпочла бы жизнь рабыни?
- Конечно. Все же это была бы жизнь, а не смерть. Повторяю, мы живем один раз, и глупо жертвовать жизнью ради мечты.
Лициния вскочила, - на бледном лице ее выступил румянец.
- Госпожа, ты была рабыней и осталась ею! - вскричала она. - Твоя трусливая философия ранит мое сердце… О, Эрато, Эрато!..
Гречанка нахмурилась.
- Не тебе жалеть меня… Это я должна тебя жалеть… Многого ли добился твой Сальвий? Он сгорел в борьбе против власти. А я видела Власть в лице Цезаря. Один муж держал в своей мощной руке миллионы жизней, делал, что хотел… Сенат повиновался ему, боги поддерживали его. Это власть. А вы? Ничтожные черви, которых он мог легко растоптать. Вот почему я не верю в успех вашей борьбы!.. Мне живется хорошо, и я не откажусь от этой жизни, да и никто не откажется… А о бедняках пусть заботятся глупцы и мечтатели, которым терять нечего…
- Госпожа, что ты говоришь? - воскликнула Лициния и бросилась к двери.
Эрато не удерживала ее. И, когда дверь за Лицинией захлопнулась, спартанка подошла к клетке, в которой сидел зеленый попугай, и стала дразнить его. Взбешенная птица бросалась на клетку и кричала хриплым голосом:
- Дура, дура!
Эрато хохотала.
II
Улицы были запружены народом, спешившим на форум. С крыш ломов смотрели на толпы гордые матроны в столах, дети с локонами до плеч, одетые в белые легкие туники, спускавшиеся до колен, учителя и педагоги, вольноотпущенницы.
Толпы двигались со всех сторон, выливаясь из улиц и переулков, сталкиваясь на площадях, наполняя улицы многоголосыми криками. Здесь были разрозненные остатки коллегии Клодия, лишенные единства и силы, и Лициния, присоединившийся к ним, видела, что друзья Сальвия преувеличили значение их, и вспоминала насмешливые слова Эрато; шли ремесленники, вольноотпущенники и мелкие торговцы, не рассчитывавшие на помощь республики, не уверенные в хлебе и жилище на завтрашний день; они поносили грубыми словами богачей и квартирных хозяев; за ними двигались, звеня оружием, ветераны, призванные совсем еще недавно Цезарем для участия в парфянском походе. Теперь, когда вождь был убит, они думали, что аристократы лишат их милостей, дарованных им, и с озлоблением посматривали по сторонам, готовые с оружием в руках отстаивать свои права. "Цезарь убит, - говорили ветераны, - но остался консул, правая рука императора, и он позаботится о нас". Они шумели больше всех, ударяя по мечам, и звон и крики наполняли улицы, пугая Лицинию:
- Проклятье убийцам Цезаря!
- Смерть злодеям!
- Его закололи люди, которым он верил!
- Которых любил!
- Которых возвысил!
Лициния слушала с ужасом: вот плебс подхватывает угрозы ветеранов, и уже коллегии кричат, надрываясь, проклятья, и уже весь народ - даже рабы и невольницы возносят хвалу Цезарю, величая его отцом и благодетелем.
Форум кипит. На ростре стоит бородатый консул, и ветерок играет его черными волосами.
- Квириты, - говорит он громким голосом, когда народ умолкает, - великий Цезарь оставил завещание, и я, его друг и коллега, хочу объявить вам волю императора…
Он читает завещание при гробовом молчании народа. И, когда называет имена заговорщиков, которых Цезарь осыпал милостями, и упоминает имя Децима Брута, второго наследника в случае смерти Октавия, толпа неистовствует, а ветераны кричат: "Смерть убийцам!"
- Где справедливость? - воздевает руки к небу Антоний. - О, Цезарь, отец наш! Видишь ли бедняков, притесняемых презренными сторонниками убийц? Слышишь ли вопли и стоны голодных? О, вождь наш, друг Клодия, убитого палачами! И тебя поразили преступные руки! А чьи? Руки друзей, которым ты верил и которых любил! О горе! Где ты, дружба, любовь, благодарность, честность, милосердие?
Еще большее впечатление производит забота диктатора о народе. Антоний уже не говорит, а кричит на весь форум, на все улицы, на весь Рим:
- Большие деньги завещал популяр Цезарь римскому народу: каждый квирит получит по триста сестерциев. А плебс, кроме того, в вечное пользование сады за Тибром! Но берегитесь людей, которые посягают на милости, дарованные вам императором…
В наступившем молчании слышно, как всхлипывают седые ветераны, видно, как они утирают слезы заскорузлыми руками.
- Слава Цезарю! Антоний кончил чтение.
- Все на похороны! - воскликнул он, и толпа подхватила его возглас.
Лициния спросила молодого популяра Понтия, что он думает об Антонии, и тот, не задумываясь, ответил:
- Демагог.
Она выразила удивление, почему коллегии Клодия присоединились к ветеранам, требовавшим убийства заговорщиков. Понтий пожал плечами:
- Цезарь называл себя популяром, был другом Клодия, и ветераны верили императору как популяру, а он оказался демагогом. Поэтому я не мог поддерживать ветеранов и отошел от них. Мы работаем в цирке, объезжая диких коней, участвуя в состязаниях колесниц. Я учусь побеждать в цирке, чтобы потом побеждать на форуме и бороться с оружием в руках.
- Что цирк? Не это нужно делать.
- А что?
Лициния не знала. Вспомнила пожар на форуме - как это было давно! - и Сальвия, зажигавшего факелом погребальный костер Клодия.
- Когда Цезарь распускал коллегии, ты говорил, что вы сильны. А я смотрела сегодня на остатки коллегий и не чувствовала силы в их рядах. Нет, популяров мало, они не объединены. Как же они думают продолжать борьбу?
- Они еще не решили.
- А Брут? Посоветуй им договориться с ним.
- Я отошел от них, но, если это нужно для нашего дела, мы встретимся и обсудим, нужно ли связываться с Брутом, - сказал Понтий.
"Они не знают, захотят ли коллегии поддерживать Брута, бывшего сторонника Помпея? - подумала Лициния. - Не есть ли убийство Цезаря - месть помпеянцев? Ведь Эрато говорит, что Цицерон подстрекал Кассия и Брута…"
Усталая и голодная, возвратилась она в дом Оппия.
Эрато стояла на пороге лаватрины. Она только что вышла из цистерны и, крепкая, здоровая, сверкала наготою; одни рабыни вытирали ее, другие готовились умащать благовониями.
- Я так и знала, клянусь Герой! - воскликнула Эрато. - Разве женщины способны на подвиг? Наше дело - подвиги любви, правда, Лициния? Ты краснеешь? Но ты еще не стара, сколько тебе лет? Более тридцати? Говорят, римлянки умеют любить до глубокой старости.
Они уселась в кресло и протянула коленопреклоненной рабыне ногу, покрытую темными волосками. Невольница раскрыла коробочку, вынула черепок острацита и принялась гладить кожу.
- Брось его! - крикнула Эрато, ударив ногой рабыню в зубы. - Разве не знаешь, что я предпочитаю эольскуь пемзу? - И, обратившись к Лицинии, которая вспыхнула от негодования, добавила: - Эта скотина настолько бестолкова, что только хороший удар проясняет ее мысли.
- Госпожа моя, ты несправедлива. Вспомни, что и ты была…
- Замолчи!
В то время, как одна рабыня сглаживала волоски с ее тела, другая приводила в порядок ногти на руках и ногах, придавая им круглую форму и полируя их, третья натирала лицо, чтобы придать ему хороший цвет, тестом, замешанным на молоке ослицы, а четвертая покрывала лицо смесью из бобовой и рисовой муки, Лициния молчала, наблюдая за работой невольниц. Ей было стыдно и досадно на себя, что, живя у спартанки, она не замечала ее повадок - повадок щеголихи-блудницы, занятой только уходом за своим телом.
- Заговорщики сидят взаперти, так сказал мне господин мой, - заговорила Эрато, внимательно присматриваясь к своему лицу в серебряном зеркале. - Они укрепились в домах, боясь нападения черни. Когда похоронят Цезаря, им придется бежать из Рима, иначе ветераны и коллегии Клодия, - подчеркнула она, - растерзают их в клочья…
Лициния молчала.
- Вот, Лициния, ты и вернулась, - продолжала Эрато, следя за невольницей, выводившей узенькой кисточкой на ее груди бледно-голубые жилки, - а вернулась потому, что у вас нет вождя…
- Ты ошибаешься, госпожа, - солгала Лициния, - я зашла к тебе по дороге… по старой привычке… А вождя и не искала, потому что он у нас есть - это доблестный Брут.
- Брут? И ты веришь этому мягкому, безвольному человеку? Его место у Цицерона за свитками папирусов и пергаментов…
Лициния смутилась. Ни Брута, ни Кассия, ни Цицерона она не знала. Правда, Цицерона она видела после заговора Катилины, - старый, поджарый, длинноносый, с холодными насмешливыми глазами и тощими ногами, он напоминал журавля, был неприятен. А Брут и Кассий? Она никогда их не видела. Но если Цицерон - друг заговорщиков, то могли ли Брут и Кассий бороться за плебс, стать вождями?
Как бы угадывая ее мысли, Эрато встала, оглядела себя в зеркале и сказала:
- Все они, вместе взятые, ничего не стоят. Республику и свободу может спасти муж твердый и жестокий.
- Секст Помпей?
- Не знаю его. Муж твердый должен непременно явиться, иначе республика развалится.
- Ты повторяешь слова Оппия…
- А разве они несправедливы?
Задумавшись, Лициния вспоминала свою жизнь во Время деятельности триумвиров. Тогда жил Сальвий, борясь рядом с популярами, и жизнь казалась наполненной, как чаша вином. А теперь? Все отживало, клонилось как будто к упадку.
Молча она простилась с Эрато и направилась к двери.
III
После похорон Цезаря волнения в городе продолжались. Несколько раз толпа пыталась взять приступом дома Заговорщиков, но рабы и клиенты отбивали нападения.
Брут и Кассий не могли выйти из дому и приняться за отправление магистратур.
Время близилось к полудню. В атриуме горели светильни, потому что комплювий был закрыт ставнями, - толпа осыпала дом Брута камнями.
- Неужели делом наших рук воспользуются аристократы? - Волнуясь, говорил Брут, шагая из угла в угол, одергивая на себе тогу и прислушиваясь к угрожающим крикам снаружи, - Неужели казнь Цезаря не изменит положения в республике?
Он был удручен и говорил, ни к кому не обращаясь. Кассий, щурясь, просматривал рукопись, изданную недавно Аттиком: на тонком пергаменте были выведены киноварью крупные письмена с затейливыми завитушками "Tимей" Платона, переведенный М. Т. Цицеронрм. Порция, прижимая руки к груди, вздрагивала от ударов в стены и каменного дождя, стучавшего по крыше.
- Беда в том, - отозвался Кассий, - что все растеряны. Саллюстий и Бальб дрожат за свои богатства, Оппий просит поддержки у Цицерона, а Гиртий, говорят, бежал из Рима. Испуганный Лепид пишет нам дружелюбные письма, консул Антоний возбуждает против нас ветеранов и одновременно заискивает перед сенатом. Я говорил, что его следовало убить, а ты, Марк, воспротивился.
- Я и теперь не жалею об этом, - мрачно сказал Брут, пощипывая бородку. - Если у власти окажемся мы…
- Но мы бессильны так же, как и цезарьянцы. Кто же восстановит республику? Цицерон? Я никогда не любил его… Он остался помпеянцем.
- А мы?
- Если мы и заблуждались, то республика от этого не пострадала.
- Теперь плебс должен выдвинуть вождя, - заметил Брут, прислушиваясь к удалявшимся крикам толпы.
- Он уже выдвинул Герофила, этого проклятого коновала, лже-Мария, изгнанного Цезарем. Герофил возбуждает народ против нас, требуя мести за диктатора и вопя на перекрестках: "Смерть Бруту и Кассию!"
- Мне кажется, муж мой, - вмешалась Порция, - что вам обоим небезопасно оставаться в Риме. Ветераны озлоблены, и боги одни ведают, что может случиться, если вы пойдете на форум.
- Смерть? Мы ее не боимся, - сказал Кассий. - Может быть, смерть лучше такой жизни. Боюсь, что мы оказали Цезарю большую услугу, освободив его от волнений и борьбы с недовольными…
Брут остановился. Темная складка, залегавшая у него между бровей, выделялась резче, чем всегда; голос упал до шепота.
- Молчи. Он мне снится каждую ночь…
- Ты много думаешь о нем, муж мой, - прервала его Порция. - Жалеть Цезаря значит жалеть, что Рим лишился царя и власти Клеопатры.
- Я не жалею, - твердо сказал Брут, - магистрат, стремящийся к диадеме, должен быть казнен. Не я один повинен в смерти Цезаря, а весь Рим.
"Слова Цицерона", - подумал Кассий, свертывая пергамент.
Вошел раб, низко поклонился:
- Какая-то женщина желает видеть господина. Она говорит: "Мне нужен Брут".
- Пусть войдет.
Раб ввел Лицинию. В плебейской одежде, в грубой обуви, она стояла перед Брутом, вглядываясь в него, стараясь угадать, тот ли это человек, который назначен Фатумом бороться за плебс.
Брут тоже смотрел на нее, думая, что нужно этой женщине, а Кассий и Порция внимательно разглядывали ее лицо.
Каждый думал по-разному. "Вольноотпущенница", - решил Брут; "Искательница приключений", - подумал Кассий; "Голодная плебеянка", - сказала себе Порция и подошла к ней:
- Кто ты?
Рассказав о своей жизни, Лициния добавила:
- Ты видишь, что я - женщина честная, а не обманщица. Впрочем, ты можешь справиться обо мне у Оппия. Я оставила госпожу свою Эрато, чтобы бороться за свободу, ибо я сжилась с плебеями и благо их стало целью моей жизни… Я помню заветы популяров и мужа моего Сальвия… И я готова, господин мой, - обратилась она к Бруту, - пойти за тобой, куда ты меня поведешь, лишь бы ты боролся за свободу и счастье народа.
Брут просветлел.
- Сядь, госпожа моя (Лициния смутилась, - так обращались к ней впервые, и ей было стыдно и приятно), рядом с моей супругой. Ты много пережила, и я прошу богов вознаградить тебя за твои страдания. Ты ждешь от меня выступления против угнетателей, а я еще не готом к борьбе.
Лициния села на биселлу.
- Я пригожусь тебе, господин мой, - сказала она, - и привыкла к тяжелой жизни, стала выносливой и нетребовательной. Я умею работать мечом и копьем.
- Ты?! - вскричал с изумлением Кассий. - О, Минерва, слышишь? Не женское дело возложила на свои плечи эта женщина, и вынесет ли она…