И положение действительно улучшилось после серьезной реорганизации всей системы ухода за детьми. Когда принцесса Виктория была единственным ребенком в семье, вся ответственность за ее воспитание ложилась на плечи вдовы адмирала Саути - достойной, ответственной и слегка старомодной леди, которая резко отрицательно относилась ко всем современным идеям по воспитанию детей и по-прежнему носила какой-то древний парик. Несмотря на то что она была рекомендована на эту должность архиепископом Кентерберийским, она тем не менее всегда была недовольна своим положением старшей воспитательницы, и уж тем более когда детей стало двое. Кроме того, хотя она и не любила жить в Виндзорском дворце, но все же не без удовольствия болтала в свободное время с баронессой Лецен. Часто покидая дворец, перекладывала всю ответственность по уходу за детьми на простых служанок и нянечек. Более того, не утруждала себя неукоснительным соблюдением рутинных правил в отношении детей, которые заключались в том, чтобы никогда и ни при каких обстоятельствах не оставлять их без присмотра, не допускать к ним посторонних людей без разрешения родителей, не нарушать традиционных правил воспитания, строго придерживаться раз и навсегда установленного распорядка дня и регулярно докладывать родителям о малейших изменениях в развитии чад. При этом, разумеется, особое внимание она должна была уделять рекомендациям детского врача и неукоснительно выполнять все его предписания. Однажды королева пожаловалась лорду Мельбурну, что миссис Саути "совершенно ле соответствует" своей должности и что дети часто остаются на попечении людей низшего сословия - нянек, служанок и горничных, которые отличаются вульгарными манерами и часто ругаются между собой. Лорд Мельбурн посоветовал королеве подобрать для детей более надежную главную воспитательницу, которая обладала бы аристократическим происхождением, соответствующим образованием и высоким положением в обществе. Только такая воспитательница, по его мнению, могла бы держать под контролем упрямую и вспыльчивую принцессу Викторию и обеспечить хорошее воспитание подрастающему принцу.
Такого же мнения придерживался и барон Штокмар, который снабдил родителей весьма пространным меморандумом на тридцати страницах, который завершил выводом о необходимости заменить миссис Саути какой-нибудь леди с высоким аристократическим титулом и авторитетным положением в обществе. После длительных бесед и консультаций с самыми разными советниками было принято решение, что столь важный пост главной воспитательницы детей королевской крови вполне можно доверить леди Литтлтон - одной из придворных дам королевы, старшей дочери второго графа Спенсера, вдове третьего барона Литтлтона и матери пятерых детей. Не будучи состоятельной, она очень обрадовалась, узнав, что получает высокий придворный пост и соответствующее ему жалованье. Правда, королева была не очень довольна тем, что леди Литтлтон слишком набожна и регулярно посещает церковь, поскольку сама относилась к религии равнодушно и не хотела, чтобы ее дети были слишком привязаны к церкви. Тем более что родной брат леди Литтлтон, который изредка появлялся при дворе, являлся священником римско-католической церкви и главой католического ордена пассионистов.
Выбор леди Литтлтон в качестве старшей воспитательницы королевских детей оказался чрезвычайно удачным. Это была одаренная женщина, чуткая, понимающая, добродушная, спокойная и в высшей степени ответственная. Все свои придворные обязанности она выполняла неукоснительно и с чувством такта, а кроме того, очень любила Виндзорский дворец, благоговейно относилась к принцу Альберту и была высокого мнения о самой королеве, всегда подчеркивая ее твердый характер и недюжинное самообладание.
Леди Литтлтон полагала, что королева слишком ревниво относится к воспитанию детей и балует их дорогими подарками и другими излишествами. По ее мнению, принцесса, которую королева ласково называла "толстушкой Вик" или просто Пусси, слишком обременена чрезмерной родительской опекой, окружена навязчивой заботой врачей и нянечек, и поэтому ей нужно жить "простой жизнью, есть простую пищу и вообще быть проще".
Поначалу принцессе Виктории новая воспитательница очень не понравилась. Она часто плакала и относилась к ней с нескрываемым раздражением, однако позже леди Литтлтон преодолела эта трудности с присущим ей тактом и терпением. Что же до принца, то с ним таких проблем не было. На радость родителям, он вел себя превосходно, быстро подрастал и демонстрировал добрый характер и завидное спокойствие. Когда ему исполнилось два года, леди Литтлтон не без удовольствия сообщила родителям, что самым "худшим его прегрешением" было желание выбрасывать игрушки из окна детской комнаты. Но по ее мнению, эта шалость никак не могла угрожать появлению "опасных наклонностей" у принца в будущей жизни. Вместе с порядком, установленным старшей воспитательницей, в королевскую семью пришло спокойствие. Королева считала леди Литтлтон "самим совершенством" и вынуждена была принимать во внимание все ее советы. Однако главная причина наступившего при дворе умиротворения заключалась в том, что было принято решение о необходимости ухода баронессы Лецен. Правда, по мнению барона Штокмара, это решение предложила она сама, прекрасно понимая, что проиграла битву за королеву. "Было довольно глупо с ее стороны, - отмечал Штокмар, - соперничать с принцем Альбертом за влияние на королеву. Она так и не смирилась с теми переменами, которые произошли в королевской семье и в ее собственной жизни... Если бы она уступила принцу и не стала бороться с ним, то могла бы оставаться при дворе до конца своей жизни".
Добившись успеха в устранении одного из Паджетов, который компрометировал двор своим аморальным поведением и при этом неизменно находил поддержку у баронессы Лецен, принц Альберт решительно потребовал от королевы удалить от себя Лецен и избавиться от ее пагубного влияния. К концу сентября 1842 г. он добился от нее уступок и сделал все необходимые приготовления для отправки баронессы в Германию. Она должна была переехать к сестре в Бюкебург с весьма щедрой пенсией в размере 800 фунтов в год.
Королева подарила баронессе на прощание дорогую карету и в конце концов согласилась, что ее отъезд будет во благо как ей самой, так и королевской семье. И она с облегчением вздохнула, когда баронесса Лецен сама призналась, что отъезд в Ганновер пойдет ей на пользу и поможет поправить здоровье. К тому же баронесса вынуждена была признать, что Виктория "больше не нуждается в ее помощи и поддержке". А когда подошло время прощаться, королева решила, что не пойдет ее провожать, так как это было бы "слишком болезненно" для нее, а лучше напишет ей потом письмо и все объяснит. "Я была очень рада, - писала она в дневнике, - что избежала столь болезненного для меня расставания, хотя, конечно, очень сожалею, что под конец не смогла обнять ее".
Во время своих последующих визитов в Германию королева Виктория лишь дважды встречалась с баронессой Лецен, но более регулярные отношения с бывшей гувернанткой осуществлялись посредством переписки. Королева регулярно писала баронессе вплоть до ее смерти в 1870 г. в возрасте 86 лет. После отъезда ее имя редко упоминалось в разговорах между королевой и принцем Альбертом, а когда это все же случалось, то королева с большим сочувствием относилась к претензиям мужа и даже брала на себя ответственность за все те споры и конфликты, которые случались в их семье из-за баронессы. "Я беру на себя всю вину за свою слепоту в отношении Лецен, - писала Виктория в дневнике. - Меня даже дрожь пронимает, когда я вспоминаю, через какие трудности пришлось пройти моему любимому Альберту... У меня просто кровь закипает от этого".
Правда, при этом королева продолжала считать баронессу Лецен "восхитительной гувернанткой". "Я многим обязана ей, - писала она в дневнике. - Она восхищалась мной, а я восхищалась ею, хотя и побаивалась немного... Она посвятила мне всю свою жизнь и служила мне с такой самоотверженностью, которая редко встречается в наше время. За все эти годы она не взяла ни единого выходного дня и все время находилась со мной". Однако королева признавала тот печальный факт, что в конце концов баронесса сама испортила свою придворную карьеру.
Уход Лецен стал переломным моментом в жизни королевы Виктории.
20.ОСБОРН
"...Мы с Альбертом заговорили о необходимости покупки какого-нибудь собственного дома".
"О, если бы я могла выразить словами нашу счастливую жизнь!" - писала королева в дневнике в самом начале ноября 1844 г. Теперь ее не пугала даже перспектива снова забеременеть и родить еще одного ребенка. Единственным желанием было, чтобы это блаженное состояние "безграничного счастья" продолжалось как можно дольше. Этому были посвящены и все ее молитвы, в которых она умоляла Бога распространить на них "свою защиту и покровительство". А за два года до этого, то есть вскоре после отъезда баронессы Лецен, она "внимательно просмотрела и подкорректировала" некоторые предыдущие записи в своем дневнике, которые сейчас не вызывали у нее "столь приятных воспоминаний". Другими словами, она призналась, что вся ее предыдущая жизнь была во многом "искусственной". Многое из написанного в дневнике вызывало у нее чувство стыда или раскаяния, а больше всего неприятных воспоминаний доставляли ей те места из дневника, где она рассказывала о бестактном поведении баронессы Лецен в отношении принца Альберта. Кроме того, королева Виктория пересмотрела те записи, которые относились ко времени ее наибольшего восхищения лордом Мельбурном и свидетельствовали о ее страстном желании найти верного друга и советника в решении важных вопросов, причем не только государственных, но и глубоко личных. "А мне казалось тогда, что я счастлива, - отметила королева в дневнике. - Спасибо Богу, что сейчас я наверняка знаю, что такое настоящее счастье!"
Что же до принца Альберта, то он по-прежнему оставался для королевы "пределом совершенства и истинным ангелом". Она не любила расставаться с ним даже на короткое время, горько сожалела о том, что он часто бывал занят политическими делами и что она не может видеть его чаще. Для нее Альберт являлся не только превосходным, добрым мужем, но и защитником, покровителем, помощником и руководителем во всех семейных и государственных делах. Королева признавала позже, что "никто и никогда не оказывал на нее такого глубоко влияния", как ее дорогой и любимый муж.
Дневник королевы тех лет заполнен множеством похвальных отзывов о принце Альберте. Она благодарила его за исключительную доброту, за способность понять ее в трудную минуту, за его неиссякаемую любовь к детям и т.д. "Он так хорошо относится к ним, - отмечала она в дневнике, - и постоянно уделяет им время для игр и прогулок". Такого же мнения придерживалась и леди Литтлтон. "Далеко не каждый папа, - говорила она, увидев, как принц Альберт помогает дочери одеться, - имеет столько терпения и доброты по отношению к собственным детям".
А в Рождество его часто видели в королевском саду, где он с детьми сооружал огромную снежную бабу, играл в хоккей на льду, катался с ними на санках и наряжал рождественскую елку.
На каждое Рождество в королевскую гостиную, где уже находилась наряженная рождественская елка, вносили канделябры и зажигали свечи. Праздничный стол ломился от самых изысканных блюд. А в соседних комнатах стояли другие рождественские елки, вокруг которых собирались группами все Придворные Виндзорского дворца. На каждой елке обязательно висели поздравительные открытки, подписанные лично королевой Викторией. "Все здесь, - говорил брату принц Альберт, - было сделано, как в Германии".
Когда умер отец принца Альберта, королева Виктория горевала не меньше мужа и с сочувствием относилась к тому, что он долго еще вспоминал свое счастливое детство и годы, проведенные в отцовском доме. "И все это, - говорила леди Литтлтон, - из-за любви к принцу".
"Господь Бог принес нам много страданий, - писала королева своему дяде Леопольду. - Мы чувствуем себя разбитыми, подавленными и с трудом переносим такую тяжелую утрату. Мы потеряли человека, который заслуживал всяческой любви и восхищения не только со стороны детей и семьи, но и со стороны других людей... Вы теперь должны стать отцом для нас обоих, для своих несчастных и разбитых горем детей... Я всегда любила его и смотрела на него как на своего собственного отца. И вот теперь мы никогда больше не услышим его ласковых слов. До сих пор я еще не знала настоящего горя, и это трагическое событие произвело на меня ужасное впечатление".
"Мой дорогой муж остался совсем один, - сообщала она в письме барону Штокмару, - и совершенно безутешен в своем горе... Он говорит (простите меня за мою рукопись, но слезы застилают мне глаза), что я теперь означаю для него все на свете. О, если бы я действительно могла заменить для него весь мир, я была бы счастлива это сделать".
Королева Виктория даже думать боялась о том, что теперь принцу Альберту придется поехать в Германию, чтобы помочь своему брату уладить все оставшиеся после смерти отца дела. Но когда принц все-таки уехал, то сделал все возможное, чтобы смягчить боль от разлуки. Он писал ей письма каждый божий день, причем первое из них он отправил из Дувра в день отъезда. "Моя дорогая, - писал принц Альберт, - я нахожусь здесь уже больше часа и ужасно сожалею, что не могу провести это время с тобой. Любовь моя, сейчас ты, наверное, уже готовишься к обеду и найдешь свободным мое место за обеденным столом. Однако я очень надеюсь, что мое место в твоем сердце по-прежнему будет занято только мной... Сейчас мы с тобой далеко друг от друга, но наша разлука уже на полдня короче, а к тому времени, когда ты получишь это письмо, пройдет уже целый день, который приблизит нашу встречу. Оставшиеся тринадцать дней пролетят как этот первый, и я снова окажусь в твоих объятиях. Твой верный Альберт".
А в день его возвращения королева радостно встречала своего мужа, "повисла у него на руках" и долго не могла произнести ни слова. "Я приехал в Виндзор в шесть часов вечера, - писал позже принц Альберт, - и испытал невероятную радость".
К этому времени королева Виктория и принц Альберт полюбили Виндзорский дворец, несмотря на все его многочисленные недостатки и порой затхлый запах. Правда, в более поздние годы королева стала отзываться о нем пренебрежительно и часто называла его "похожим на тюрьму" мрачным зданием, в котором практически невозможно жить. Виндзорский дворец действительно было трудно назвать уютным и удобным для проживания местом или "семейным гнездышком", как предпочитали говорить в королевском семействе. Еще меньше для нормальной жизни был приспособлен Букингемский дворец, в особенности после того, как его перестроили по приказу короля Георга IV. Отец Георга IV купил этот дворец для создания лондонской королевской резиденции, однако с тех пор прошло немало времени и он превратился в совершенно непригодное для жизни место. Королева постоянно жаловалась премьер-министру Роберту Пилю на отсутствие самых элементарных удобств для проживания своего "небольшого, но быстро растущего семейства". При этом она добавляла, что если ремонт королевского дворца "начнется этой осенью (1845), то в нем вряд ли можно будет жить до весны 1848 г., когда принцу Уэльскому исполнится семь лет, а принцессе Виктории - восемь. К этому времени детей уже нельзя будет держать только в детской комнате. Стало быть, - подчеркивала королева, - все необходимые решения нужно принять в этом году". А для дальнейшей жизни королевской четы и воспитания детей требуется какой-нибудь другой дом, более приспособленный. "Что-то необходимо сделать еще в течение этой парламентской сессии", - настаивала королева.
Просьба королевы была охотно поддержана Эдуардом Блором, архитектором короля Вильгельма IV, который нанял его для завершения реконструкции дворца, начатой еще Джоном Нэшем во времена Георга IV, но так и не законченной из-за смерти короля Вильгельма. Эдуард Блор подтвердил, что в королевском дворце практически не было комнат, пригодных для проживания и воспитания принцев королевской крови. "Для этого понадобится отремонтировать несколько комнат под скатом крыши, в которых раньше проживали слуги. Более того, все комнаты для официальных приемов пришли в негодность и не соответствуют тем требованиям, которые предъявляются к королевским апартаментам. Во дворце не было даже комнат для размещения высоких иностранных гостей. Принц Альберт, - отмечал Эдуард Блор, - безусловно, прав, когда говорит, что королевский дворец является "позором для монархии и всей нации"".
Эдуард Блор предложил полностью переделать королевский двор, обновить фасад здания, соорудить там балкон, который выходил бы на Мэлл, и передвинуть мраморную арку в сторону улицы Парк-лейн. Было подсчитано, что для проведения такого ремонта потребуется не менее 150 тысяч фунтов. Часть этой суммы парламент уже утвердил, а остальная часть должна быть получена за счет продажи старой королевской резиденции - "Морского павильона" в Брайтоне.
Королева пришла к выводу, что дворец в Брайтоне совершенно не соответствует привычным нормам жизни королевской семьи, так как просто не позволяет ей сохранять хотя бы самую малость частной жизни. Во время очередной поездки в Брайтон зимой 1845 г. "толпы людей вели себя намного хуже, чем раньше, и были похожи на своры голодных собак", которые, по словам журнала "Панч", сопровождали королевскую карету до самого дома. "Во время прогулки в городе, - жаловалась королева, - нас всегда преследовали толпы мальчишек, которые громко орали и норовили заглянуть под мою шляпу. Они относились к нам так, как обычно относятся к заезжему военному оркестру, приехавшему на парад. Нам пришлось спешно покинуть город и вернуться домой".
К счастью, к тому времени принц Альберт наконец-то нашел место, которое могло обеспечить им частную жизнь и удовлетворить любые потребности. К тому же там были такие удобства, которых они никогда не имели в Брайтоне, в Лондоне и даже в Виндзоре.
"Во время одной из наших привычных утренних прогулок, - отметила королева в дневнике в 1843 г., - мы с Альбертом заговорили о необходимости покупки какого-нибудь собственного дома, в котором можно было бы проживать вдали от городской суеты и досужего любопытства окружающих. Тогда нам пришла в голову мысль, что таким домом вполне мог бы стать замок Норрис". Надо сказать, что королева Виктория еще с детских лет восхищалась островом Уайт, а потом, когда стала королевой и смогла позволить себе любую прихоть, ее не покидала мысль о покупке уютного дома на этом отдаленном острове. "Боже мой, с каким бы огромным удовольствием я жила бы там со своим любимым Альбертом и нашими детками! Это было бы тихое и спокойное место, - писала она королю Леопольду, - недоступное для посторонних глаз и пронырливых газетчиков". Чуть позже аналогичные мысли она высказала своим немецким родственникам: "С каждым годом мне все меньше и меньше хочется жить в городской суете и наслаждаться "мировыми удовольствиями". Если бы не моя официальная обязанность давать приемы и устраивать балы и банкеты, я бы с удовольствием уехала в сельскую местность вместе с мужем и детьми".