По мере взросления девочки ее упрямство, настойчивость и независимость духа становились более заметными. А вместе с ними проявлялись и другие черты характера, такие, например, как нетерпеливость, сила воли, взрывной темперамент и редкостное правдолюбие. В состоянии крайнего раздражения она могла, например, топать ножками и даже разрыдаться, если ее просили сидеть смирно и уделять больше внимания на уроках чтения. А однажды в порыве гнева она запустила в гувернантку ножницами. Был и такой случай: когда ее мать спросили перед началом уроков, вела ли себя Виктория хорошо в то утро, герцогиня ответила: "Да, сегодня утром она вела себя довольно сносно, но вчера она была похожа на маленький ураган". "На два урагана, - тут же поправила ее девочка, с ранних лет привыкшая говорить правду и одну только правду. - Один ураган случился во время одевания, а другой - во время мытья". Подобную дерзость она позволяла себе и тогда, когда мать после очередного "урагана" начинала доказывать дочери, что та своим дерзким поведением огорчает ее и портит сложившиеся между ними добрые отношения. "Нет, мамочка, - тут же парировала девочка, - виновата в этом не я, а ты".
Нервная система герцогини и ее темперамент не были приспособлены к такому взрывному поведению дочери. "К стыду своему, я должна признаться, - говорила она, - что по-детски наивна и чересчур восприимчива к ней, как будто это мой перцы и ребенок... Временами она просто сводит меня с ума... Сегодня моя маленькая мышка... была настолько неуправляемой и непослушной, что я чуть было не расплакалась".
Однако эта непоседливая и упрямая девочка была на редкость умной, живой и обладала незаурядной памятью. И все эти способности стали еще быстрее развиваться благодаря умелому воспитанию и обучению преподобного Джорджа Дэйвиса, члена совета колледжа Христа в Кембридже, будущего епископа Питерборского. Дэйвис появился в Кенсингтонском дворце незадолго до того, как принцессе Виктории исполнилось четыре года. Он помог ей быстро научиться читать, записывая короткие слова на отдельных карточках. Позже Дэйвис рассказывал, что после этого он садился в дальнем углу комнаты и "заставлял ее приносить ему те карточки, на которых были написаны произносимые им слова".
По общему признанию, Виктории с большим трудом давалась латынь, а уроки фортепьяно вообще превращались в настоящую пытку. Однажды, когда ей сказали, что к "вершинам музыкальной культуры нет королевской дороги" и что она должна практиковаться в музыке так же усердно, как и все другие дети, она громко захлопнула крышку пианино и сказала: "Еще чего! Я никому ничего не должна!" И только ни уроках истории и географии была терпеливой и внимательной. Кроме того, с большим желанием она училась говорить немного на итальянском, французском и немецком, причем к немецкому была особенно внимательна и старалась говорить с подчеркнуто "правильным произношением". Она быстро выучилась считать. Ее письменный английский был образа новым, а голос - сопрано, поставленный Джоном Сейлом, органистом церкви Святой Маргариты в Вестминстере, очаровательным. Танцевала она с легкостью и грацией. Покорно и внимательно выслушивала наставления мистера Дэйвиса в религии, читала стихи "чрезвычайно великолепно" и понимала, что она читает так хорошо, как в "ее годы и следует ожидать". Она проявляла развитое не по годам умение рисовать, чему ее учил Ричард Уистелл, художник и книжный иллюстратор, а позже обучали Эдвин Лэндсир, Эдуард Лир и прославившийся как акварелист Уильям Лейтон Литч.
В марте 1830 г., когда юной принцессе было еще десять лет, герцогиня решила, что настало время тщательно проверить знания своей дочери, чтобы убедиться, что ее образование идет надлежащим образом. С этой целью в качестве экзаменаторов были выбраны два человека. Первым из них стал Чарльз Бломфилд, епископ Лондона, которого Ричард Порсон, специалист по Греции и профессор Кембриджа, назвал "очень хорошим ученым". А вторым пригласили Джона Кея, епископа Линкольна, который в возрасте тридцати лет был избран магистром колледжа Церкви Христа в Кембридже, а двумя годами позже стал профессором богословия.
Тщательно проэкзаменовав принцессу, эти выдающиеся ученые мужи остались весьма довольны и охарактеризовали ее знания как "вполне удовлетворительные". "Отвечая на многочисленные вопросы, - сообщили они герцогине, - принцесса продемонстрировала хорошие знания наиболее важных событий Священного Писания, истории и главных положений христианской религии в том виде, в каком их преподносит англиканская церковь. Кроме того, она обнаружила неплохую для девочки столь юного возраста осведомленность в вопросах хронологии и знание фактов истории Англии. Столь же удовлетворительными были ее ответы по географии, знанию глобуса, арифметике и латинской грамматике, причем произношение как в латыни, так и в английском правильное и приятное на слух. Нет никаких сомнений, что большое внимание в ее учебе уделялось изучению современных языков. Что же касается рисования, то мы не можем не отметить, хотя это и выходит за пределы нашего испытания, что все рисунки принцессы отличаются той свободой и умением, которые свойственны детям старшего возраста".
Много позже Виктория с грустью вспоминала свое детство в Кенсингтонском дворце, который казался ей слишком мрачным и навевающим грусть и "меланхолию". Она жаловалась: "У меня никогда не было своей комнаты, никогда не было своей софы, даже самого маленького стульчика, и не было ни единого целого, не протертого до дыр ковра". А еда была неприятно однообразной и совершенно неаппетитной. В те годы она дала себе слово, что когда станет взрослой и сможет есть все, что захочет, то ни за что на свете не будет есть на обед баранину.
Но все же события раннего периода ее жизни, как она сама потом вспоминала, не были сплошь и рядом несчастливыми. Конечно, с ней случались неприятные вещи и ей встречались неприятные люди. Так, например, она испытывала "невероятный ужас от общения с епископами", которых всегда видела и странных париках и совершенно нелепых одеяниях. Еще больший ужас вызывал у нее герцог Суссекский, "дядя Суссекс", который, как ей говорили, может неожиданно появиться из своей комнаты во дворце и строго наказать за шум, крик и прочие нарушения. Она вспоминала, что очень боялась его и всегда вскрикивала от страха, увидев во дворце.
Вместе с тем она обожала старика Джона Фишера, епископа Солсбери, доброго и отзывчивого наставника своего отца, который часто опускался рядом с ней на колени и позволял поиграть своим огромным и красивым значком канцлера ордена Подвязки. Кроме того, она любила своего бездетного дядю герцога Йоркского, который был очень толстым, лысым и передвигался так, словно вот-вот споткнется и упадет на землю. Он всегда отличался "большой добротой" к ней и приносил "прекрасные подарки", включая маленьких обезьян. А однажды он устроил в доме своего друга торжественный вечер в честь юной принцессы и организовал замечательное театральное шоу.
Что же касается ее другого дяди, короля Георга IV, то тот не обращал на нее никакого внимания и старался не замечать даже тогда, когда ее мать привела ее для встречи с королем в Карлтон-хаус. Но однажды, когда она стояла со своей тетей, герцогиней Глостерской, возле Виндзорского замка, ее неожиданно повели к находившемуся в замке королю. Тот был в прекрасном расположении духа и протянул ей руку. "Дай мне свою лапку", - весело улыбнулся он и притянул семилетнюю племянницу к себе, позволив поцеловать в щеку. "Это было слишком отвратительно, - вспоминала она более чем пятьдесят лет спустя, - так как его лицо было покрыто толстым слоем грима". Но в то же время ей понравились его "замечательное чувство достоинства и превосходные манеры". Он никогда не упускал возможности проявить добродушие к детям и понравиться им. "На нем был ужасно поношенный парик, - вспоминала она подробности той памятной встречи. - Потом он сказал, что даст мне кое-что поносить. Это была крошечная миниатюра с его портретом, украшенная бриллиантами и прикрепленная к голубой ленте. Принцессы часто носили ее на левом плече, как самый почетный орден. Я была вне себя от радости и очень гордилась тем, что мне доверили такую дорогую вещь. Леди Каннингем (близкая подруга короля и, предположительно, его давняя любовница) собственноручно приколола мне эту ленточку на левое плечо".
На следующий день, когда она прогуливалась с матерью неподалеку от дворца, мимо них проезжал в своем роскошном фаэтоне король вместе с герцогиней Глостерской. Увидев Викторию, Георг IV приказал остановить карету и весело воскликнул: "Подсадите ее!" Девочку тут же подхватили и посадили между королем и тетей Мэри, которая крепко обпила ее за плечи. Девочка была в восторге, чего не скажешь о матери, которая очень боялась, что дочь может вывалиться и;" кареты на дорогу или, чего доброго, ее вообще могут похитить.
Король прокатил ее "вокруг самого красивого места на набережной Вирджиния-Уотер" и остановился возле Фишинг-темпл. "Там была огромная баржа, на которую все поднялись и стали ловить рыбу, в то время как на другой играл духовой оркестр!" После этого король повел ее в свой зоопарк Сэндпит-Гейт, где с удовольствием показал всех своих любимых зверушек. А вечерами, когда принцесса Виктория останавливалась во дворце Камберленд-Лодж, ее часто приглашали посмотреть на выступление танцоров из Тироля или послушать духовой оркестр "дядюшки короля". Однажды Георг IV спросил ее, какую мелодию она хотела бы послушать. Юная принцесса без колебаний и с отменным тактом ответила, что предпочла бы мелодию "Боже, спаси короля". "Скажи мне, - обратился он к ней чуть позже, - что тебе во время этого визита понравилось больше всего?" "Кататься с вами в карете", - столь же быстро и уверенно ответила девочка. Король остался доволен ответом и был очарован юной принцессой.
Леди Шелли, находившаяся в дружеских отношениях с герцогом Веллингтоном, позже отмечала, что Виктория была чрезвычайно благодарна королю за возможность отдохнуть с ним. "Поскольку я не увижу своего дорогого дядюшку в день его рождения, - деликатно сказала Виктория, вручая королю букет цветов, - я хочу сделать этот подарок сейчас". А потом, прощаясь с ним, она не менее трогательно и патетически заявила: "Я пришла попрощаться с вами, сир, но, поскольку я знаю, что вы не любите торжественных речей, я, разумеется, не стану даже пытаться этого сделать". Вернувшись домой, Виктория сделала все возможное, чтобы ее мать не тянула время и немедленно отправила "выражение благодарности и признательности ее дорогому дядюшке королю".
Виктория с удовольствием вспоминала позже те дни, которые провела в Виндзоре в обществе короля, однако с еще большим удовольствием она посещала дом дяди Леопольда в Клэрмонте. Ей так нравилось в этом доме, что она даже плакала каждый раз, когда нужно было возвращаться домой в Кенсингтон. Она до конца жизни помнила те чудные вечера в Клэрмонте, когда слушала музыку и наслаждалась общением с другими родственниками во время вечеринок. Маленькую девочку там любили, окружали заботой и демонстрировали самые теплые чувства к ней. Особое расположение выказывали ей миссис Луи, бывшая служанка принцессы Шарлотты, ее собственная няня миссис Брук и баронесса Шпэт, близкая подруга матери, которая приехала вместе с ней из Германии. Принцесса Феодора отмечала позже, что баронесса Шпэт так обожала девочку, что буквально ползала перед ней на коленях.
Совершенно по-другому относилась к юной принцессе ее гувернантка Луиза Лецен. Несмотря на излишне острый нос и подбородок, это была довольно красивая женщина, умная, эмоциональная, начисто лишенная чувства юмора и постоянно жалующаяся на свои многочисленные психосоматические недомогания, в особенности на головные боли и мигрень. Она часто повторяла, что не знает, что такое чувство голода, и из всех видов пищи "обожала одну лишь картошку". Однако при этом всегда почему-то жевала зерна тмина, и эту странную привычку многие окружающие считали желанием скрыть запах алкоголя.
Будучи дочерью лютеранского пастора из какой-то деревни в Ганновере, в момент получения ответственной должности гувернантки она была уже взрослой женщиной двадцати пяти лет. Как отмечала много позже ее подопечная, Луиза отличалась "большой строгостью", однако принцесса "относилась к ней с величайшим уважением и даже боготворила ее... Она знала, как играть с ребенком и как развеселить его, чтобы добиться наиболее благосклонного к себе отношения. Принцесса была ее единственной заботой и отрадой... За тринадцать лет преданной службы в качестве гувернантки она ни разу не оставила принцессу Викторию без своего пристального внимания".
По ночам Луиза находилась в комнате принцессы, которую та делила с матерью до тех пор, пока не стала совсем взрослой. А по утрам гувернантка внимательно следила за тем, как миссис Брук одевает девочку, и одновременно читала ей что-нибудь занимательное, чтобы принцесса не вырабатывала дурную привычку болтать о чем попало со служанками.
И тем не менее влияние Луизы на юную принцессу нельзя назвать абсолютно благотворным. Гувернантка имела немало предрассудков, которые неизбежно укоренялись в сознании юной принцессы. Так, например, она всячески поощряла недоверие девочки к матери и всем ее друзьям и выработала у нее весьма опасную привычку откровенно говорить людям, что они не правы, и тем самым принижать их.
Если детские годы принцессы Виктории и не были такими тоскливыми и меланхолическими, как она сама описывали их позже, то нет никаких сомнений, что они были отмечены печатью неизбывного одиночества. Она воспитывалась в мире взрослых людей и крайне редко общалась с детьми своего возраста. "За исключением редких визитов других детей, - вспоминала она много позже, - я жила совершенно одна, без ровесников". Правда, Виктория очень любила свою сестру, симпатичную и весьма привлекательную принцессу Феодору, но та была на двенадцать лет старше и всеми силами стремилась как можно скорее покинуть мрачный и неуютный Кенсингтонский дворец. Позже Феодора вспоминала, что единственной радостью для нее было "выехать из дворца на Прогулку вместе с принцессой Викторией и Луизой Лецен, и тогда она могла говорить и делать что хочет". В феврале 1828 г., когда Виктории было девять лет, Феодоре удалось осуществить свою мечту и навсегда оставить ненавистный дворец. При этом принцесса сожалела лишь о разлуке с "дорогой сестрицей", по которой долго скучала и которую вспоминала еще много лет.
Вступив в брак с обедневшим 32-летним принцем Эрнестом Кристианом Чарльзом Гогенлоэ-Лангенбургским, принцесса Феодора уехала вместе с ним в его огромный и неуютный замок Лангенбург, оставив Викторию наедине со своими ста тридцатью двумя деревянными куклами. Это были небольшие деревянные куклы, которых Виктория и Луиза собственноручно раскрасили, нарядили в костюмы исторических персонажей и театральных героев, а их перечень внесли в специальную тетрадь.
Мать Виктории тоже страдала от одиночества. С трудом преодолев первый шок от внезапной смерти мужа, она оставила вокруг себя лишь нескольких самых близких людей, которыми была, по словам леди Грэнвилл, "чрезвычайно великодушна", дружественна и обходительна. Однако при этом по ее же словам, ощущала себя покинутой всеми и беспомощной в стране, которую так и не признала своей и языком которой так и не овладела. Словом, она чувствовала себя очень неуютно и называла "старой гусыней".
При этом она прекрасно понимала, что, будучи немкой, не пользуется любовью в этой чуждой стране, а в качестве вдовы герцога Кентского и матери принцессы Виктории вызывает недовольство со стороны герцога Кларенского, ставшего законным наследником королевского трона в 1827 г., после смерти своего старшего брата герцога Йоркского. Не проявлял никаких симпатий к ней и сам король Англии Георг IV. Когда премьер-министр предложил королю рассмотреть вопрос о выделении определенного жалованья оставшейся без отца принцессе Виктории, тот сразу же заявил, что даже и не подумает этого сделать. Дескать, ее дядя Леопольд достаточно богатый человек, чтобы позаботиться о безбедном существовании своей племянницы и ее матери. Именно поэтому герцогиня вынуждена была обратиться за помощью к банкиру Томасу Куттсу и взять у него взаймы шесть тысяч фунтов стерлингов. Позже, однако, правительство предложило ей ежегодное жалованье в размере четырех тысяч фунтов, но герцогиня вначале отказалась от него, поскольку и это же время принц Георг Камберлендский, кузен принцессы Виктории и сын скандально известного своей дурной репутацией герцога Камберлендского, предложил ей гораздо большую сумму - шесть тысяч фунтов. Тогда правительство подняло сумму ежегодного жалованья до шести тысяч, и она приняла это предложение.
Тогда же принц Леопольд заверил ее, что впредь будет выплачивать ей три тысячи фунтов в год; это известие вызвало у герцогини Кентской противоречивые чувства. Сначала она хотела было отказаться от его помощи, но потом все же согласилась с этим, так как оказалась в долгах. Но даже после этого с недоверием относилась к своему брату, который вызывал у нее чувство раздражения своей "медлительностью, неуверенностью в себе" и в особенности далеко не безупречным поведением.