"Для ясности, - пишет Маргарет Меррей во вступлении к своему превосходному исследованию "Культ ведьмы в Западной Европе", - я провожу четкое различие между оперативным и ритуальным ведьмовством. Под оперативным ведьмовством я имею в виду всякие заклинания, заговоры и заклятья, к помощи которых прибегает ведьма или христианка, причем неважно для каких целей - хороших или дурных, чтобы извести кого-то или излечить. Подобные заклинания известны во всех народах и всех странах, к ним, в том числе, прибегают и священники всех религий. Это часть общего наследия человечества… Что же касается ритуального ведьмовства, или, как я называю его, дианического культа, - то оно вбирает в себя верования и ритуалы особого сословия, которое в позднее средневековье получило название "ведьминское". Есть доказательства, что за фасадом христианской религии скрывался некий тайный культ, который исповедовали самые разные группы населения, но в основном люди невежественные, безграмотные и проживающие в малонаселенных частях европейских стран. Эта религия восходит к прахристианским временам; вероятно, это самая древняя из западноевропейских конфессий".
В год от рождества Христова 1632, когда со времен обращения Западной Европы в христианство миновало уже более тысячелетия, древняя религия плодородия, изрядно ослабленная репрессиями, тем не менее все еще была жива. У нее имелись собственные жрецы, собственные герои и жертвы и даже своя церковная организация, которая, по словам Коттона Матера, повторяла структуру официальной церкви. Собственно говоря, в самом факте живучести старой веры нет ничего уникального или поразительного. Достаточно вспомнить, что индейцы Гватемалы за четыре столетия миссионерской деятельности так и не стали настоящими католиками. Может быть, лет через семьсот или восемьсот религиозная ситуация в Центральной Америке будет примерно такой же, как в Европе семнадцатого века, когда христианское большинство подвергало жестоким преследованиям приверженцев древней религии.
(Правда, в некоторых местностях сторонники дианического культа и сочувствующие вполне могли составлять и большинство. Реми, Боге и де Ланкр рассказывают, что в Лотарингии, стране басков и в провинции Юра в начале семнадцатого века большинство людей - во всяком случае до некоторой степени - все еще практиковали старую религию. На всякий случай, чтобы никого не прогневить, днем они молились христианскому богу, а ночью дьяволу. У басков многие священники справляли обе мессы, и белую, и черную. Де Ланкр предал огню трех таких священников, еще пятеро сбежали из камеры смертников, а многие, так и не попавшие под суд, находились у властей под подозрением).
Главный обряд ритуального ведьмовства называется "шабаш". Этимология этого слова непонятна, к еврейскому слову "шабад" оно никакого отношения не имеет. Шабаши справлялись четыре раза в год: на Сретенье, 2 февраля; на Крестовой неделе, 3 мая; на праздник Урожая, 1 августа и в канун Дня Всех Святых, 31 октября. Это были шумные празднества, для участия в которых люди приходили издалека. В промежутках между шабашами маленькие деревенские общины устраивали так называемые еженедельные "эсбаты", где отправлялся древний культ. На шабашах непременно присутствовал дьявол, которого изображал какой-нибудь мужчина, по традиции наряженный двуликим богом дианического культа. Молящиеся поклонялись этому богу, целуя его в "заднюю личину" - маску, прицепленную на ягодицы, под чертовым хвостом. Затем дьявол производил ритуальное совокупление с некоторыми из женщин, пользуясь для этой цели искусственным фаллосом из кости или металла. Потом начиналось пиршество (оно всегда происходило на свежем воздухе, возле священных деревьев или скал), за пиршеством - танцы, а потом сексуальная оргия, смысл которой когда-то, несомненно, заключался в жертве богине плодородия. Ритуал всеобщего свального греха у наших предков, примитивных охотников и скотоводов, почитался верным средством для увеличения поголовья домашних животных. На шабашах обычно царила веселая, раскованная атмосфера бездумного и дикого веселья. Когда участников этих празднеств привлекали к суду, многие из них даже под пытками отказывались отречься от религии, доставлявшей им столько счастья.
В глазах церкви и судебных властей членство в "дьявольской партии" усугубляло преступление ведьмовства. Ведьмы, посещавшие шабаш, считались куда более опасными, чем ведьмы, практиковавшие свое ремесло в одиночестве. Присутствие на шабаше было равнозначно заявлению о том, что для данного человека дианический культ важнее христианства. Кроме того, колдуны и ведьмы образовывали нечто вроде секретного братства, которое могло быть использовано честолюбцами для достижения политических целей. Можно считать почти доказанным, что именно этим инструментом воспользовался в Шотландии Босуэлл. Королева Елизавета и ее Тайный совет были абсолютно уверены - справедливо или нет, это другой вопрос, - что чужеземные и британские католики якшаются с колдунами, чтобы сжить со свету ее величество. Во Франции же, согласно Бодену, колдуны создали нечто вроде мафии, так что в каждом городе и даже деревне имелись члены этого тайного сообщества.
Для того чтобы злодеяния Грандье казались еще более ужасными, его обвинили не только в оперативном ведьмовстве, но также и в ритуальном - что он якобы участвовал в шабашах и принадлежал к "дьявольской церкви".
Картина получалась такая: воспитанник иезуитов, отрекшийся от крещения; священник, предавший алтарь ради дьявола; ученый-богослов, спутавшийся с ведьмами и колдунами, со всякого рода нечистью, сатанинскими инкубами и прочими тварями. Все это вместе взятое устрашило благочестивых, распалило любопытство бездельников и, разумеется, доставило много радости протестантам.
Глава шестая
Первоначальное расследование, проведенное главным луденским магистратом, оставило господина де Серизе в убеждении, что монахини не околдованы дьяволом, а просто нездоровы и к тому же склонны к мошенничеству, что поощряется и злонамеренным каноником Миньоном, а также другими церковниками, людьми суеверными, фанатичными и к тому же небескорыстными. Единственно правильное решение - немедленно положить конец комедии с изгнанием бесов. Однако, когда магистрат высказал свое суждение, Миньон и Барре победоносно предъявили ему письменный указ епископа, в котором святым отцам предписывалось пользовать урсулинок впредь до особого распоряжения. Не желая ввязываться в конфликт, де Серизе позволил продолжить "лечение", однако настоял на том, чтобы присутствовать при экзорцизме лично. Однажды, в разгар процедуры, в печной трубе раздался страшный грохот и из камина выскочил черный кот. Сатанинское отродье было загнано в угол, схвачено и обрызгано святой водой, после чего кота осенили крестным знамением и на латыни велели ему проваливать обратно в Преисполню. Затем выяснилось, что это перемазанный сажей кот по кличке Том, любимец монахинь. Оказывается, он бегал по крыше и решил вернуться домой более коротким путем. Под сводами монастыря раздались взрывы поистине раблезианского хохота.
На следующий день Миньон и Барре закрыли двери монастыря прямо перед носом главного магистрата. Де Серизе и его спутники стояли под холодным дождем, но внутрь допущены так и не были. Оба святых отца в тот день изгоняли бесов без свидетелей. Вернувшись к себе в магистратуру, разгневанный судья продиктовал наглецам грозное письмо. Он писал, что своими действиями "они навлекают на себя подозрение в мошенничестве и нечистоплотности". Далее де Серизе писал: "Настоятельница монастыря публично обвинила Грандье в том, что тот заключил союз с бесами, а стало быть, никакой надобности в сохранении секретности более нет. Напротив, следует вести дело самым открытым и справедливым образом". Встревоженные твердостью судебных властей, монахи принесли свои извинения и поспешили доложить, что сестры успокоились, поэтому в ближайшее время бесов из них можно не изгонять.
Тем временем Грандье отправился в Пуатье, чтобы попасть на аудиенцию к епископу. Однако монсеньор де ла Рошпозе не пожелал принять луденского кюре, ограничившись отпиской: "Господин Грандье должен обратиться к королевским судьям, а епископ будет весьма счастлив, если в этом деле восторжествует справедливость".
Священник вернулся в Луден и обратился к главному магистрату, требуя, чтобы тот положил конец бесчинствам Миньона и его соучастников. Де Серизе издал приказ, воспрещавший кому бы то ни было возводить напраслину на настоятеля церкви Святого Петра. Одновременно с этим де Серизе запретил Миньону продолжать свои экзорцистские эксперименты. Каноник ответил, что он подчиняется лишь церковным властям и не признает правомочностей властей судебных в деле, связанном с именем дьявола, а потому относящемся к сфере духовной.
Отец Барре тем временем вернулся к своим прихожанам в Шинон. Публичных изгнаний дьявола он больше не производил. Зато каноник Миньон взял за правило каждый день читать своей пастве по главе из книги отца Михаэлиса, описывавшего знаменитый процесс Жоффреди, причем утверждал, что Грандье - колдун не менее опасный, чем сожженный на костре провансалец. Сестры-урсулинки к тому времени вели себя таким странным и непристойным образом, что родители их учениц перепугались не на шутку. Вскоре в монастыре не осталось ни одной пансионерки, а тревожные сообщения из обители продолжали будоражить воображение горожан. Во время урока арифметики, на котором присутствовали приходящие ученицы, сестра Клэр от Святого Иоанна разразилась сатанинским хохотом, словно кто-то ее щекотал. В часовне сестра Марта подралась с сестрой Луизой от Иисуса, причем обе истошно вопили и осыпали друг друга непристойными ругательствами.
В конце ноября из Шинона был возвращен отец Барре, и при его содействии симптомы монахинь сразу же усугубились. Монастырь превратился в настоящий сумасшедший дом. Хирург Маннури и аптекарь Адам встревожились и обратились за помощью к городским врачам. Те пришли, освидетельствовали монахинь и предоставили главному магистрату письменный отчет. Там содержалось следующее заключение: "Монахини, конечно, не в себе, но вряд ли это произошло из-за воздействия демонов и духов… Так называемая "одержимость", судя по всему, носит не действительный, а иллюзорный характер". Казалось бы, вопрос окончательно закрыт - но только не для экзорцистов и врагов Урбена Грандье.
Приходской кюре снова обратился с жалобой к господину де Серизе, и тот повторно попытался положить конец злоупотреблениям. Повторилась та же история: Миньон и Барре проигнорировали распоряжение судебных властей, а магистрат не решился использовать против святых отцов силу. Вместо этого он написал письмо епископу, призывая его преосвященство положить конец "скандальному произволу, какого не видели в наших местах с незапамятных времен". Судья писал, что Грандье никогда в жизни не встречался с монахинями и не имел с ними никаких дел; "а если, как они утверждают, бесы и в самом деле подвластны этому человеку, то что бы помешало означенному Грандье самым страшным образом отомстить своим обидчикам?".
Епископ оставил письмо без ответа. Грандье нанес его преосвященству смертельную обиду, когда посмел оспаривать вердикт прелата. Стало быть, все, что шло во вред наглому кюре, следовало воспринимать как справедливое воздаяние.
Де Серизе написал еще одно письмо, на сей раз адресованное епархиальному блюстителю порядка. В этом послании, более подробном, чем первое, магистрат в деталях описал чудовищный фарс, разыгранный в Лудене. "Господин Миньон уже заявляет, что отец Барре - святой, и оба при жизни канонизируют друг друга, не удосужась выслушать мнение вышестоящих инстанций". Барре поправляет самого дьявола, когда тот, говоря голосом монахинь, допускает грамматические ошибки, причем святой отец взывает к фомам неверующим из числа свидетелей и предлагает им "последовать его примеру и положить палец прямо в рот одержимой бесами". Отец Руссо, кордельер, попался на эту удочку и был укушен, да так крепко, что ему пришлось ухватить монахиню за нос - иначе она не желала разжимать зубы. При этом отец Руссо кричал: "К черту, к черту!" - точь-в-точь как кухарка, прогоняющая кошку. Вслед за укушением пальца возникла дискуссия, может ли демон цапнуть палец, окропленный священным миром. После обсуждения святые отцы пришли к выводу, что епископ поставляет в церкви слишком мало мирра, и из-за этого слой священного вещества был недостаточно обилен.
Кроме основных экзорцистов, не было недостатка и в молодых священниках, желающих испробовать свои силы. В числе последних оказался и брат Филиппы Тренкан. Но этот молодой человек делал так много ошибок в латыни, что ученая публика покатывалась со смеху, и дебютанту пришлось удалиться. Мало того - согласно докладу де Серизе, "монахиня, корчась в конвульсиях, никак не позволяла господину Тренкану засунуть ей в рот палец (ибо палец этот был весьма грязен), а настойчиво просила приставить к ней другого священника". Несмотря на все это "отец-капеллан из ордена капуцинов возмущается жестокосердием луденских жителей и их неверием. Сей пастырь уверяет нас, что в городе Туре народ "заглатывает наживку" куда как легче. Этот священник и другие говорят, что все сомневающиеся - безбожники и обречены на вечное проклятие".
Это письмо тоже осталось без ответа. Кошмарный фарс продолжался вплоть до середины декабря, когда, по счастливой случайности, бордоский архиепископ монсеньор де Сурдис решил заехать в принадлежавшее ему аббатство Сен-Жуэн-де-Марн. Грандье тут же обратился к прелату с неофициальным письмом, а господин де Серизе - с формальным отчетом; оба просили архиепископа о вмешательстве. Господин де Сурдис немедленно послал своего личного врача разобраться в положении дел. Отлично зная, что ученого человека одурачить непросто, а его хозяин относится ко всей этой истории с откровенным скептицизмом, сестры перепугались и во время обследования вели себя как агнцы. Ни малейших признаков одержимости не обнаружилось. Так лекарь и написал в своем отчете. В конце декабря 1632 года архиепископ издал указ, согласно которому Миньону запрещалось впредь заниматься экзорцизмом, а Барре мог продолжать свои занятия лишь в присутствии специальных представителей архиепископа, иезуита из Пуатье и ораторианца из Тура. Кроме этих троих, никто не имел права участвовать в изгнании бесов.
Однако запрет оказался излишним. В течение последующих месяцев бесы словно улетучились. Без подзуживания со стороны священников монахини впали в хмурое, так сказать, похмельное состояние, терзаясь стыдом, раскаянием и сознанием совершенного греха. А что, если архиепископ прав? Может быть, никакие бесы в них не вселялись? Тогда выходит, что они совершили страшную ошибку и даже преступление. Пока они считались одержимыми, никто их ни в чем не винил. Теперь же им придется отвечать на Страшном Суде за святотатство, непотребство, ложь и клевету. Прямо у ног урсулинок распахнулась Геенна Огненная. Еще хуже было то, что они лишились всех учениц и остались без гроша. Теперь все горожане - родители бывших пансионерок, благочестивые дамы, зеваки и даже родственники - отвернулись от этих несчастных. Да, даже родственники, потому что, как стало ясно из указа архиепископа, монахини занимались мошенничеством и тем самым опозорили свои семьи. Так что деньги из дома урсулинкам больше не присылали. Из рациона обители исчезли мясо и масло, пришлось уволить слуг. Монахини сами занимались грязной работой, а на хлеб зарабатывали шитьем и ткачеством. Алчные купцы, пользуясь тяжким положением монахинь, платили за этот тяжелый труд еще меньше, чем обычным работницам. Голодные, измученные непосильной работой, терзаемые суеверными страхами и чувством вины, бедные женщины вспоминали о днях своей былой "одержимости" как о счастливом периоде своей жизни. Кончилась зима, миновала весна, настало лето. Положение урсулинок не улучшалось.
Лишь осенью 1633 года забрезжил свет надежды. Король наконец уступил кардиналу в вопросе о луденском замке, и в гостинице "Лебедь и крест" вновь поселился господин де Лобардемон. Месмен де Силли и прочие кардиналисты торжествовали. Итак, губернатор Д'Арманьяк проиграл, его замок обречен. Теперь ничто не мешало врагам расправиться с проклятым кюре. При первой же встрече с королевским комиссаром Месмен завел разговор об урсулинках. Лобардемон слушал внимательно. В свое время он отправил на костер не один десяток ведьм, поэтому с полным правом мог считать себя экспертом в сверхъестественных материях.
На следующий день комиссар посетил монастырь, расположенный на улице Пакен. Каноник Миньон подтвердил сведения, полученные бароном от Месмена. Так же поступили мать-настоятельница, сестра Клэр де Сазийи (родственница кардинала) и две свояченицы самого Лобардемона, урожденные де Данпьер. Выяснилось, что в урсулинок и в самом деле вселились злые духи, а произошло это из-за колдовского наущения Урбена Грандье. Сами бесы, говоря устами монахинь, признались в своем злом деянии, так что никаких сомнений оставаться не может. И все же его высокопреосвященство монсеньор архиепископ определил, что никакой одержимости нет, отчего монастырю вышли позор и разорение. Произошла чудовищная несправедливость. Сестры умоляли господина де Лобардемона подействовать на кардинала и короля, чтобы восторжествовала правда.
Сам барон на охоту на ведьм смотрел положительно, но как предугадать реакцию кардинала? Не так-то это просто. Иногда Ришелье относился к процессам над колдунами весьма серьезно, но бывало и так, что в разговоре о делах сверхъестественных он проявлял вольнодумство, более уместное для последователя Шаррона или Монтеня. К великому человеку следовало относиться одновременно как к божеству, капризному ребенку и дикому зверю. При этом божеству следовало поклоняться, ребенку потакать, а зверя ни в коем случае не дразнить. Если кто-то из придворных неосторожным замечанием нарушал равновесие сверхчеловеческого самомнения, звериной ярости и детской непредсказуемости, беднягу ждали серьезные неприятности. Монахини могли плакать и умолять комиссара сколько угодно, однако прежде чем предпринять какие-то действия, он должен был произвести разведку.