Мостовой кивнул Мише и Шаховцовым. Василий Ильич обнял брата и сестру и взгромоздился на лошадь.
- Пока, Павел Лукич! - крикнул он, махнув рукой. Обратился к своим: - Папу и маму поцелуйте. Хорошо, что не пришли. Меньше переживаний.
Ивга сквозь слезы глядела на брата. Ей было необычайно тяжело.
Батурин стоял на крыльце, нарядный и спокойный.
- Возвертайся, Егор, с корниловским зубом… Балакают, что из чистого золота, девяносто шестой пробы.
- Возвернусь с зубом! - покричал Мостовой Батурину и отдал протяжную команду. Отряд построился и звеньями по три вытянулся в поход. Родственники бежали рядом, передавая на ходу какие-то узелки. Последний раз Сенька махнул рукой и скрылся. Мише стало не по себе. Ивга плакала. Петя взял ее за руку.
- Говорил же, что девчонки плаксы, - незлобно укорил он. - Пойдем домой, Женя.
Миша пошел к Шаховцовым. По пути они встретили важного Луку Батурина, а с ним группу стариков-фор-штадтцев. Все они были наряжены в праздничные шубы, в высокие парадные шапки с красными суконными верхами. Поверх шуб у всех красовались длинные кинжалы.
Дети почтительно поздоровались. Миша слышал, как подошедший к забору Филипп-сапожник сказал:
- Опять казачество верх взяло… Батурины…
Старики направились к Совету.
Оставив сопровождавших его стариков в темном коридоре, Лука вошел в кабинет сына. Павло был один.
Он разбирал наган, переданный ему Егором. Загрязненные части револьвера лежали на деловых бумагах, оставляя масляные пятна. Батурин удивленно приподнял брови.
- Ты чего, батя? Аль праздник какой?
- Тот уехал?
- Кто, Мостовой?
- Про Егорку знаю. Барташ.
- Только что отправил.
Лука облегченно вздохнул и с угодливым лицом приблизился к сыну.
- Почтить тебя пришли, Павлуша. Форштадтцы-ста-рики - почтить.
- Пущай заходят, - разрешил Батурин.
Он сгреб части револьвера в ящик стола, вместе с бумагами, и вытер о скатерть руки.
Старики чинно разместились под окнами.
- Подсаживайтесь ближе, - попросил Павло, - я не укусю. У меня до вас, кстати, дела имеются, а вы вот и сами.
Старики вначале удивленно переглянулись, а потом напыжились, посчитав за честь сказанное Павлом.
Казаки были подобраны Лукой по богатству, именитости, почету. Двое из них владельцы водяных мельниц и кирпичного заводика.
Когда делегация разместилась, Лука попытался произнести вступительное слово, объясняющее цель почетного посещения.
- Хватит, батя, - остановил Павло, - за почет спасибо, - он поднялся и поклонился, - а теперь ближе к делу.
Три срока отатаманил Велигура и, видать, или по старости, или по какой другой причине многое прохлопал. Вот пробежал я на жеребце по Жилейскому юрту, товарищи старики, и определил в станичном хозяйстве непорядки. Кубань-река вешней водой, считай, в новое русло ударит, а ежели так получится, то подхлестнет возле северного лесу и, прямо скажу, завалит берег саженей на сто, не меньше. Вот через это прошу вас поставить шесть отводов из хвороста и завалить их каменюками. - Павло взял карандаш и быстро провел линию, изображающую кубанскую прорывную струю. Пересек ее шестью косыми чертами. - Вот так сделаете. Начинать надо, пока вода с гор не тронулась, бо тогда будет поздно.
Старики как-то сразу опустились, сжались.
- Пахать же надо, Павел Лукич, есть ли время речкой заниматься, - сказал один из них.
- И пахать будете и отводы делать будет?. Убытка вам не будет. Я ваши хозяйства знаю. Меня до вас не с Рязани прислали. Второе… - Старики заерзали, зашушукались. Павло оглядел их сурово, недружелюбно. - Так вот, второе, товарищи старики, это больше к мельникам относится. Гребли по Саломахе сохранять. Поняли?.. Ехал я по греблям, насилу выбрался, ямы какие-сь, бугры, обводки каменьями закиданные. Пойдут снега таять, черта с два такие гребли воду удержат, а вода юрту нужна. Без запруд станица жить не может. Высоко стоит, сами знаете, а за каждым случаем с цибаркой к Кубани не набегаешься. Раз, два побежишь, а потом плюнешь… Выходит, про гребли тоже поняли?
- Павло Лукич, - не удержался мельник, - вы ж на нас египетскую работу наваливаете. Нас тут с десяток, все мы форштадтцы. Пришли вас с большим званием почтить, - он бросил на Луку уничтожающий взгляд, - а ввалились вроде в западню. Да ежели все это произвести в порядок, хозяйства не хватит. Выходит, мы должны, по-вашему, две реки сохранять, а чего же станичный бок будет делать? Над нами насмехаться? Вот, мол, ваш атаман, ваши и заботы. В капкан ты нас загнал, Митрич, - еще раз укорил он Луку и, тяжело дыша, опустился на табуретку.
Лука виновато моргал. Он и сам не ожидал, что так обернется дело.
Павло поиграл кончиком насечного пояса.
- Для станичного бока тоже дела найдем, - сказал он. - На триста десятин общественную землю расширим, пахать кому-то надо, али ее бог дух святой вспашет, а?.. Травы надо накосить побольше, а то для правленских коней с середины зимы побираемся, срам. Мосты чинить надо, крыши красить, кладбище огородить… Мало, что ли, делов у общества. Велигура три срока отходил - не клят, не мят. Магарычи распивал. Надо было за ним в оба глядеть, а теперь нечего мне зуб заговаривать. Он у меня крепкий, не болит. - Павло поднялся, поглядел на часы, - Вот и всё, папаши. За честь благодарность имею, а ежели от Кубани не убережете да Саломаху высушите, добра от меня не ждите, ей-бо, правду говорю. Я обещание дал в станице порядок блюсти как следует.
Старики вышли гурьбой, на ходу надевая шапки. Вскоре их кованые сапоги и палки простучали по коридору, потом по веранде. Лука подступил к сыну.
- Что ж это такое, Павлушка? - глухим голосом спросил он.
- Хазяиную, батя, - в тон ему смиренно ответил Павло. - Ты ж меня все попрекал, хозяин с меня никудышный, вот думаю выправиться.
Старик опустил голову на грудь. Павло подошел к дубовому старинному шкафу, где сохранялись атрибуты атаманской власти. Раскрыв длинную полированную шкатулку, он взял с бархатного сиреневого ложа булаву, хитро изузоренную по ручке перламутром и золотом, всунул ее в руки отца.
- Имел интерес в руках пошатать, на, побалуйся.
Лука провел по булаве шершавой короткопалой кистью и кротко передал ее сыну.
- Нема у ней никакого великолепию, - сказал старик, - ну палка и палка.
- Думки были в музей ее перекинуть, в город. Если хорошо заплатят, отдам.
- Где там товарищи заплатят! Небось даром заберут. Какой-либо комиссаришка собак ею начнет гонять, иль я не знаю… А стариков зря товарищами оскорбил. Нельзя так звать их, навек обиду затаят. Слово это для старого человека оскорбительное… Не казацкое у тебя обращение, вот что, Павлушка…
ГЛАВА XII
Как появился на окраинах государства генерал-лейтенант Корнилов?
В начале декабря тысяча девятьсот семнадцатого года, перед полуночью, Корнилов без шапки, чтобы обмануть караульных, вышел из ворот Быховской тюрьмы к поджидавшему его Текинскому полку, приведенному с фронта. Поздоровавшись с верными текинцами, генерал сел на приготовленного ему коня и ушел из плена. Все было заранее подготовлено.
С Корнилова и его друзей - Деникина, Лукомского, Романовского, Кутепова, капитана Роженко - было взято честное слово офицеров не предпринимать попыток к бегству. Но они нарушили слово.
Корнилов уходил, ведя за собой тех, кто жизнями своими должен был обеспечить ему появление на загорающемся юге…
Только на следующий день узнали о побеге… Провода Советской республики облетели телеграммы: сообщалось о бегстве важного государственного преступника. Беглецов вскоре выследили. Корнилов путал следы, избегал крупных населенных пунктов и железнодорожных магистралей.
Корнилов торопился на Дон. Республика ловила Корнилова. В Черниговской губернии, пересекая железную дорогу у небольшой станции Унеча, советский бронепоезд в упор расстрелял текинцев пулеметным огнем. Понеся крупные потери, Корнилов ушел из сферы действия броневых поездов. В лесах он снова напоролся на засаду, переправился через реку Сейм и попал в слабо замерзшие болота. Лошади, утомленные многодневной гонкой, падали. Начались крепкие морозы. Текинцы не были подготовлены к борьбе с холодом - обмерзали. Кони теряли подковы. Население относилось враждебно к войскам Корнилова.
Тогда он распылил конвой, приказав своим людям поодиночке или маленькими группами пробираться к Дону, а сам в одежде крестьянина, с фальшивыми документами, добрался до Новочеркасска. Это было девятнадцатого декабря тысяча девятьсот семнадцатого года.
Новочеркасск - коронный город Войска Донского. История связала основные заговоры против Советов, наиболее активные выступления с именем этого небольшого казенно-чиновничьего города, расположенного в пятидесяти километрах от Ростова. Новочеркасск сделался своеобразной Меккой мятежных генералов и предприимчивого офицерства.
В Новочеркасске состоялось первое свидание генералов Алексеева и Корнилова. Властолюбивый Алексеев холодно встретил опасного конкурента. Корнилов потребовал единоначалия в руководстве организуемой Алексеевым Добровольческой армии. Подчеркивая главенствующее положение, Алексеев сказал:
- Вы, Лавр Георгиевич, поезжайте в Екатеринодар.
Намек был довольно прозрачен.
- Зачем? - Корнилов вспыхнул.
- В Екатеринодаре вы совершенно самостоятельно приступайте к формированию частей Добровольческой армии, а я уж буду по-прежнему заниматься этой же работой здесь, на Дону.
Алексеев намеренно открылся.
- Нет, - резко бросил Корнилов, - в Екатеринодар ехать бессмысленно.
Алексеев из-под очков посмотрел на Корнилова.
- Почему?
На энергичном лице Корнилова нервно жили сухие, резкие мускулы. Желание оскорбить черствого, педантичного старика было огромно, но это могло сразу оборвать тонкую нить сближения.
- Если бы я согласился на ваши предложения, - сказал он, - то, находясь на таком близком расстоянии один от другого, мы, Михаил Васильевич, уподобились бы с вами двум содержателям балаганов, зазывающим к себе публику на одной и той же ярмарке.
Алексеев поежился от этой подчеркнутой солдатской прямолинейности. Собеседник требовал большего, чем он решил предложить.
- Гм, - Алексеев пожевал губами, - на чем же вы настаиваете?
Я настаиваю на широком размахе организации, призванной восстановить великую Россию. Вы, Михаил Васильевич, извините меня за откровенность, занимаетесь старческим крохоборством.
У Алексеева покраснели уши.
- Если я вам здесь на юге чем-то мешаю, я уеду в Сибирь, - предложил Корнилов, - Нам надо создать единый широкий фронт борьбы с большевизмом. Сибирь - великолепный плацдарм, тем более мы имеем там союзника, Японию, имперскую страну, которая за небольшие территориальные уступки поможет нам и оружием и войсками. В Сибири сейчас действует способный генерал Пепеляев, вы совершенно напрасно его игнорируете. Дела, которыми занимаются штабс-капитан Покровский и генерал Эрдели на Кубани, чрезвычайно смехотворны.
Корнилов встал, пробежал по комнате, остановился перед противником:
- Да, смехотворны, Михаил Васильевич. Покровский - не известный человек ни нам, ни казачеству.
- Но мне его рекомендовали как безусловно преданного нашему общему делу, скромного офицера с огромными задатками организатора.
- Для того чтобы набрать отряд в триста штыков, чего добился Покровский, я считаю излишним иметь столько превосходных черт. К тому же Покровский не имя.
- Эрдели?
- Этот свитский генерал скомпрометировал себя, командуя армией. К тому же он не русский. Мало того, землевладелец и плантатор той же Кубани. Только последних двух данных достаточно, чтобы ошельмовать любого организатора в такое время. - Корнилов присел к столу и, пристукивая сухим пальцем, произнес, как команду: - Надо послать надежных, авторитетных, молодых, а главное, смелых офицеров на Волгу, в города, которые явятся опорными пунктами первой укрепленной линии большевиков, если мы ударим с Сибири. Я говорю о Нижнем Новгороде, Казани, Самаре, Царицыне и Астрахани. Офицеры, не в пример Покровскому, должны поднять там реальные восстания и захватить эти важнейшие, с моей точки зрения, пункты. Россия позорно вышла из войны. Своей борьбой мы поможем союзникам, они помогут нам. На юге же я снова категорически настаиваю на едином командовании, на единоначалии.
Вскоре из Москвы прибыли представители так называемого "Национального центра". Они привезли известие, что на поддержку Англии и Франции можно рассчитывать только в том случае, если руководство мятежом возьмет в свои руки угодный союзникам триумвират: Алексеев, Корнилов, Каледин.
Триумвират был создан, для того чтобы в скором времени рассыпаться в связи с подъемом революционного Дона и самоубийством отчаявшегося Каледина.
Союзники выслали в Новочеркасск представителей военных миссий, которые объявили решение французского и великобританского правительств о целевой субсидии для поддержки заговора в сто миллионов рублей, с "рассрочкой платежей" по десяти миллионов в месяц. Благодетели были осторожны.
Малочисленные части Добровольческой армии, сформированные в декабре, плохо помогали генералу Алексееву, возглавлявшему борьбу с Советской властью на территории Дона. Корниловский полк, приведенный подполковником Неженцевым с Юго-западного фронта, офицерский, юнкерский и георгиевский батальоны, четыре батареи артиллерии, инженерная рота, офицерский эскадрон и рота из гвардейских офицеров больше занимались переформированиями. Войско чрезвычайно скудное для крестового похода на Москву, но когда ростовские рабочие протестующе поднимались, появлялись штыки юнкеров. Когда надо было проводить тонкую работу застенков и политического сыска, люди всегда находились. С этим до поры до времени справлялись добровольцы Алексеева.
Но в ответ на белый террор восстали таганрогские рабочие, с боем захватили этот крупный приазовский город и соединились с харьковскими отрядами. Революция начала наступление на Ростов, Каледин взывал к совести донских казаков, но они не желали поддерживать самозванного атамана. Это же позже повторилось на Кубани.
Трудовые казаки искали настоящей демократии, настоящей свободы, ими же пытались командовать правители, угодные казачьим верхам. Эти правители кричали о самостийности, но казачьи массы уже знали декреты Второго съезда Советов о мире, о земле, о переходе власти к Советам. Казаки читали ленинскую "Декларацию прав народов России"…
Казакам надоела война, а контрреволюционные генералы и различные антисоветские деятели, изгнанные из центров России, тянулись на казачьи окраины, думая здесь найти приют, спасение и отсюда раздуть пожар гражданских войск. А казаки в своей основной массе воевать не хотели. Им были ближе мероприятия Советской власти, стремящейся вывести страну из состояния войны, покончить с войной: незаконченная война с Германией и Австрией мешала упрочению Советской власти.
Партия большевиков боролась за мир, и это отвечало чаяниям казачества и прежде всего наиболее революционной и сознательной его части, состоявшей из фронтовых казаков, представителей середняцких и бедняцких слоев. Станичники знали из документов, распространяемых агитаторами-большевиками, и по митингам, на которые щедро было то время, что Советское правительство не на словах, а на деле борется против войны и предложило "всем воюющим народам и их правительствам начать немедленно переговоры о справедливом демократическом мире".
Переговоры о заключении мирного договора, начатые 3. декабря 1917 года в Брест-Литовске и законченные через два дня подписанием соглашения о временном прекращении военных действий, были проведены уже после того, когда "союзники", Англия и Франция, категорически отказались вести какие бы то ни было переговоры о мире с Германией и Австрией.
И, безусловно, "союзники" были застрельщиками контрреволюционной кампании против заключения мира. Несмотря на то, что страна воевать не могла, они толкали Россию на войну. Партия большевиков понимала, что продолжение войны ставит на карту само существование только-только родившейся Советской республики. Правда, германский империализм предъявил грабительские требования, пытаясь подчинить себе огромные куски территории бывшей царской империи, а Польшу, Украину и прибалтийские страны сделать зависимыми от Германии государствами. Но нужно было спасать Советское государство, временно пойти на уступки, отступить для перестройки своих рядов, получить передышку для укрепления внутреннего положения, для создания боеспособной Красной Армии. Нельзя было подставлять неокрепшую Республику под удар германских империалистов…
Обстановка, сложившаяся на Дону в начале 1918 года, была неблагоприятна для мятежников. Силы еще точно не определились и не размежевались. Антанта еще не решилась на открытую военную интервенцию против Советов, ибо не вполне доверяла способности контрреволюционных генералов поднять крупное и действенное восстание против Советской власти, чтобы свергнуть ее, установить снова власть буржуазии и помещиков и покарать рабочих и крестьян.
Политическая агония двух членов триумвирата Алексеева и Каледина, находившихся на первых ролях в организуемом на территории Дона мятеже, была очевидна. Корнилов видел роковую обреченность и Каледина и Алексеева и внешне спокойно наблюдал эту агонию. Люди, близкие к Корнилову, после утверждали, что именно тогда, в Ростове, у Корнилова появились первые ростки мистицизма, позже явно обнаруженные в характере этого генерала. Пожалуй, дело даже не в мистицизме, а в холодном расчете Корнилова, этого умного, волевого и беспощадного генерала, верившего в то, что он, а никто другой, призван "спасти" Россию. Так же как Алексеев или Каледин, Корнилов пытался не замечать тех коварных сил, исполнителем воли которых он становился, возглавляя мятеж против молодого государства рабочих и крестьян. Прикрываясь патриотической фразой и, пожалуй, искренне веря в свой российский патриотизм, Корнилов мало задумывался над политическими доктринами своих противников, которых он слепо ненавидел и не давал им права называться патриотами России, хотя они были действительными патриотами своей Советской Родины. Корнилов не представлял для России другого порядка, кроме ранее установленного монархического, считая, что все остальное несет разлад, анархию, экономическое ослабление государства. Корнилов негласно поддерживал ориентацию Алексеева и Каледина на "союзников" даже в борьбе не против внешнего, а против внутреннего "врага", то есть против своего собственного народа. Корнилов был опытным военным и знал, из каких компонентов складывается, подготовка и выигрыш сражения. Ему было известно, что контрреволюция в России располагала солидными генеральскими и офицерскими кадрами. Можно было опереться на кулачество и казачьи верхи. Но ему также было известно, что людей надо вооружить, кормить, оплачивать. И оружие и деньги можно было получить только извне. Поэтому он поддерживал ставленника Антанты генерала Алексеева, хотя сам старался быть в стороне от подобного рода практической деятельности.
В те дни Алексеев написал отчаянное письмо в Киев, во французскую миссию, которая была передаточным пунктом в России по связи с остальными империалистическими государствами Антанты, подготавливавшими военную интервенцию.