- Итак, ты молчишь. А ведь тогда, на горе, среди облаков, у тебя нашлось много слов. Сколько ты произнес тогда красивых, круглых фраз! Увы, дорога, которую ты указал, привела не в Государство Солнца, а в Нолу, Суэссулу и Калатию. Теперь тебе нечего сказать, но я уже не могу сойти с избранного пути. Слишком много среди нас тех, кто не слушается приказов; настало время толкнуть их на мечи Вариния, принести их в жертву, как агнцев, во имя твоего Государства Солнца. Все просто: либо мы их, либо они нас. Конечно, мы - зерно, они - плевелы, но те и другие выросли на одном стебле, поэтому то, что мы обязаны теперь совершить, противно законам природы…
Эссен упрямо молчал. Маленький, высохший, он сидел напротив Спартака и дивился, как раньше дивился старик Никос, насколько чужим стал ему этот человек. Как думал раньше старик Никос, эссен думал сейчас: "Они - гладиаторы, люди сильные и неистовые. Что я о них знаю?" Потом он по привычке покачал головой и, наконец, произнес:
- Бог создал мир за пять дней. Сам видишь, какая это была спешка. Из-за этого многое пошло вкривь и вкось. Когда на шестой день Он взялся лепить человека, Им владело раздражение и усталость, поэтому Он множество раз проклял человека. Худшее проклятие из всех состоит в том, что люди вынуждены следовать путем зла, ставя цели добра, они должны идти кружными путями, отклоняться от прямой для достижения поставленной цели. Вот я и говорю: чтобы принять такое решение, ты должен обратиться к другим советчикам.
Эссен побрел прочь, и Спартак не стал провожать его взглядом; широко расставив ноги, он жадно пил вино из бурдюка. Прежде чем исчезнуть за дверью, эссен оглянулся, вгляделся напоследок в широкое, скуластое лицо гладиатора, и ему показалось, что этим вечером он впервые увидел этого человека.
Спартак пил, не останавливаясь, пока не опустилась ночь. Вместе с темнотой появился Крикс. Разговор у них вышел недолгий: зная мысли друг друга, они были встревожены и без лишних слов. То, что им предстояло совершить, вызревало у них внутри, подобно тому, как поспевший сок поднимается под корой дерева от корней к ветвям; когда слова, наконец, прозвучали, они были как созревшие плоды, упавшие наземь. Теперь все было сказано, все решено; ночь вступила в свои права. Они утолили голод и улеглись на циновки по разные стороны стола, вспоминая ночь на Везувии после победой над претором Клодием Глабером, проведенную в палатке побежденного. Сейчас, как и тогда, Крикс пошарил на столе рукой, нащупал кусок мяса, положил его себе в рот, почмокал и вытер жирные пальцы о циновку. Оба знали, что думают об одном и том же, поэтому молчали. Спартак лежал на спине, заложив руки за голову. Крикс еще почмокал, глотнул из кувшина, вынул кончиком языка волокна мяса, застрявшие между зубами. Они не глядели друг на друга.
Чуть позже в святилище вошел вертлявый Каст и сообщил, что лагерь взволнован слухами о ссоре между гладиаторами и о предстоящем расколе в армии. Каст сказал это, оставаясь в дверях, щурясь в потемках и нехорошо улыбаясь. Ему не ответили; он остался стоять, теребя узкое ожерелье.
Крикс выпил еще глоток и сплюнул.
- Зачем ты приходишь с баснями? - спросил он у недомерка.
- Я подумал, что вам будет интересно, - ухмыльнулся тот.
- Нам неинтересно, - сказал Крикс и, повернувшись к Спартаку, спросил: - Тебе интересно?
- Нет, - ответил Спартак. - Мы уже решили, что часть из нас выступит завтра навстречу Варинию. - Эти слова, произнесенные небрежным тоном, были предназначены Касту.
- Вот как? - отозвался Каст. - Только часть?
- Да, - подтвердил Спартак. - Те, кто захочет.
Все трое помолчали. Каст по-прежнему стоял в дверях, не отваживаясь подойти ближе.
- А остальные? - спросил он наконец.
- Мы уйдем в Луканию. В горы, к пастухам, - ответил Спартак.
Теперь пауза продлилась дольше. Где-то заржал мул. Эхо его крика было долгим. Наконец, оно стихло. Недомерок спросил у темноты, глядя в направлении Крикса:
- Ты тоже уйдешь в Луканию?
Крикс не ответил, это сделал за него Спартак:
- Нет, он останется с вами.
Вертлявый облегченно улыбнулся и опять принялся за свое ожерелье.
- Значит, на Рим, мирмиллон? - донеслось из дверей. - Хвала богам, мы идем на Рим!
Крикс отхлебнул из кувшина еще вина.
- На Рим, - подтвердил он. - Или еще куда.
Даже не видя Крикса, Каст знал, что его рыбьи глаза тяжело смотрят на него с обрюзгшего тюленьего лица. Он поежился: поневоле подумалось о следующей ночи, когда ему опять придется делить с Криксом циновку.
VI. Приключения защитника Фульвия
Ночью стряпчий и писатель Фульвий успешно перелез через городскую стену и сбежал от глупых патриотов города Капуи. Чтобы преодолеть стену, требовались ухватки акробата, и маленький защитник с лысой шишковатой головой и близорукими глазками сомневался, что ему это удастся. Упав в липкую глину под стеной, он немного посидел, приходя в себя. Перед ним простиралось сжатое поле, широкая пустая полоса ничейной земли, за которой должен был находиться лагерь вражеской армии. Оттуда не доносилось ни звука, беглец слышал только шум дождя. Он даже не исключал, что разбойников, их лагеря, великого Спартака - предводителя угнетенных, освободителя униженных - вообще не существует. Сидя в хлюпающей глине, насквозь промокший, он прижимался спиной к мокрой, скользкой стене. Стена было очень высока: задирая голову, он ужасался ее величественности и не верил в только что совершенный подвиг. По стене расхаживал взад-вперед часовой - голый по пояс раб-парфянин, вооруженный копьем. Фульвий решил, что дальше сидеть так, с мокрым задом, немыслимо. Но стоило ему сделать несколько шагов, как его остановил хриплый окрик парфянина со стены. Фульвий замер и поднял голову. Часовой наклонился вперед, держа наизготовку копье. Казалось, в следующую секунду он его метнет - и акробатические усилия Фульвия окажутся бессмысленными…
- Ты куда? - крикнул парфянин.
- Туда! - крикнул защитник, изо всех сил изображая безразличие. Он сознавал, что этот дурацкий ответ не устроит воинственного стража, поэтому в следующую секунду бросился сквозь дождь наутек, напрягая все силы. Крик парфянина превратился в визг, потом беглец услышал полет копья и всплеск - копье упало в грязь почти у его ног.
"Вот ты и простился со своим оружием, - подумал защитник, стараясь преодолеть страх. - Что за бессмысленная профессия!"
Возможно, теперь в него пытались попасть из луков, но его уже поглотила мокрая тьма. Он наполовину сбежал, наполовину скатился по склону, утыканному оливами с кривыми ветвями, и, запыхавшись, привалился к стволу одной из них.
"Ради чего этот чужестранец мечет в меня копьями? - думал он. - Какой толк в его геройстве?"
Он решил, что обязательно разовьет эту тему, когда приступит к исполнению своего замысла - написанию великой хроники восстания рабов. Геройство - это, очевидно, следствие физической неспособности достичь идеала в борьбе с врагами и силами природы. Странно, когда раб отдает свое геройство на службу господину, когда ему никто не угрожает, а об идеале вообще нет речи…
Он определил наугад направление бегства и захлюпал дальше. Ночь была отвратительная - ни луны, ни звезд; стена дождя позволяла видеть не более чем на два десятка шагов вперед. Он непременно использует воспоминания об этих скитаниях в бескрайней топкой тьме при сочинении вступления к своей хронике.
Внезапно сквозь дождь донесся чей-то окрик. Фульвий остановился и стал близоруко озираться. Наверное, он добрался до часовых армии рабов, хотя сейчас трудно было представить, что таковая существует в природе. Дождь лил, не переставая; окрик прозвучал во второй раз. Лучше ответить, иначе его, чего доброго, убьют те самые люди, к которым он хочет примкнуть! У них наверняка есть пароль - Капуя, город глупцов, сделался непроходимым из-за паролей.
- Спартак! - хрипло завопил защитник, надеясь перекричать дождь. Это слово показалось ему сейчас наиболее подходящим. В следующую секунду он закашлялся.
Часовой в капюшоне, по которому сбегали дождевые струи, подошел ближе, буквально возникнув из потемок.
- Зачем ты орешь "Спартак"? - спросил часовой с луканским акцентом, показав в удивленной улыбке зубы.
Защитник никак не мог откашляться - не иначе, простудился.
- Я стряпчий и писатель Фульвий, из Капуи, - выдавил он наконец. - Где ваша армия?
- Где? - переспросил часовой с еще большим изумлением. - Как это "где"? Здесь, везде… Чего тебе надо?
Только сейчас защитник заметил смутные контуры палаток шагах в тридцати. Они выглядели покинутыми. И верно, чего ему понадобилось в этом заброшенном месте?
- Я писатель, - повторил он, надсадно кашляя. - Я хочу попасть к Спартаку. Мечтаю написать хронику вашей кампании.
- Написать нашу хронику? - У разбойника-часового были лошадиные зубы торчком, желтевшие в ночи. Выглядел он куда более мирно, чем парфянин на стене, чуть не проткнувший беглеца копьем. - Зачем это?
- Такие вещи всегда записывают, чтобы позже люди могли узнать, что происходило.
- Разве им это интересно? - спросил часовой. Казалось, он не испытывает неудобства от дождя и мрака и настроен на продолжительный разговор.
- Любому интересно, что происходило до его рождения.
- Это верно, - согласился пастух Гермий, - я сам иногда ломаю голову, что было да как. Только вот как это разузнать?
- Об этом написано в книгах.
- А ты пишешь книги?
- Собираюсь вот написать историю вашей кампании, - повторил защитник, давясь кашлем.
- Вот уж что неинтересно! - махнул рукой часовой. - Таскаешься от города к городу, от развалин к развалинам.
- Пройдет сто лет, - начал защитник, приготовившийся как раз к подобному разговору, - да что я говорю, тысяча лет! - а в мире все еще будут вспоминать Спартака, освободившего рабов Рима от… - Кашель не дал ему закончить; от дождя, стекающего по его одежде, под ногами разлились лужи.
- Надо же, какие мысли! - восхищенно воскликнул часовой. - Наверное, ты промок? Не хочешь горячего вина?
- Еще как хочу! - обрадовался защитник, косясь на пустые палатки. - Согреться бы!
- Тогда пойдем. - И часовой зачавкал по грязи. Фульвий заторопился за ним.
- Кто же заступит на пост вместо тебя? - спросил он на бегу.
- Кто-нибудь заступит, - отозвался пастух. - Хотя в такой дождь, знаешь ли, никому не захочется мокнуть.
Новость о расколе армии на две части вызвала в лагере сильный переполох. Не то, чтобы это стало неожиданностью - что-то в этом роде давно назревало. Разве не раздавалось в лагере поминутно: "Так дальше нельзя!", сопровождаемое бранью? А теперь, когда произошел разрыв и брешь стала стремительно расширяться, лагерь охватило недоумение пополам со страхом.
Весть разнесли слуги Фанния: они прокричали ее своими громовыми голосами, стоя в разных концах лагеря с непроницаемым видом. Армия рабов, кричали они заученно, разделяется на две части из-за противоположных мнений в лагере и согласно решению гладиаторского совета. Одна часть двинется на север, на Рим, как того хочет сама, и даст по пути сражение наступающим легионам. Предводителями этого отряда будут гладиаторы Крикс и Каст из капуанской школы Лентула Батуата. Всякий, кто согласен с их целями, должен присоединиться к ним.
Те же, кто считает иначе и намерен следовать за Спартаком, уйдет под его предводительством в Луканию, страну гор и пастухов. Воля и мнение Спартака заключаются в том, что дальнейших раздоров и грабежей следует избежать. Вместо этого ко всем рабам и пастухам юга Италии будет обращен призыв, который прозвучит в городах, в полях и в горах, - призыв объединиться в союз справедливости и добра, предсказанный от начала времен, со дней Сатурна, и имя этому союзу будет "Государство Солнца". Однако, предупреждали глашатаи, от всех, кто присоединится к нему в марше на юг, Спартак требует безоговорочного подчинения и согласия с его властью.
Вот какую весть провозгласили слуги Фанния сразу после захода солнца. Весь лагерь собрался в толпу, шумную и растерянную. Однако несмотря на смятение и различие во мнениях, великое тайное намерение Спартака начало осуществляться: пошло отделение зерен от плевел.
Когда защитник и писатель Фульвий и его провожатый, пастух Гермий, вошли в лагерь, мокрые до нитки, им сразу бросилось в глаза охватившее всех возбуждение. На них никто не обратил внимания.
- У вас всегда так? - поинтересовался Фульвий.
- Нет, - ответил Гермий, - это из-за разделения. - Он горестно вздохнул. - Плохо дело, братец! Мы - неразумное стадо, чисто овцы да ягнята. Одних тянет туда, других сюда, никак не удержаться вместе.
- В чем причина ссоры? - спросил защитник.
- Даже не смогу тебе объяснить, братец, - молвил пастух. - Так вышло с самого начала. Даже внутри Везувия, когда есть было нечего, у нас шли раздоры. Среди нас есть недобрые люди, которые жмутся к Касту и его "гиенам". Ничего, теперь мы, наверное, от них избавимся, а римляне всех их порубят. И тогда наступит мир.
Когда он произносил эти слова, с ними столкнулся ритор Зосим. На нем по-прежнему была сильно перепачканная тога. Он всплеснул руками, взмахнув широким рукавами.
- Что ты несешь? - Он схватил Гермия за руку, чтобы не отстать. - Наступит мир, говоришь? А в это время наших братьев, не ведающих о грозящей им опасности, обрекут на верную гибель. Очень хитроумно, но при этом подло. Отсюда и проистекает раскол. А это кто такой? - И Зосим недоверчиво прищурился, разглядывая дрожащего Фульвия.
- Он простудился, надо напоить его горячим вином, - отозвался Гермий. - Он сбежал из Капуи. Он пишет книги. - Последнее было добавлено таинственным шепотом.
- Философ Зосим приветствует тебя, коллега, - тут же сказал ритор с притворной радостью и сделал широкий приветственный жест, который из-за мокрой тоги выглядел потешно.
Фульвий не смог проявить почтительности, потому что опять раскашлялся. Напыщенный ритор вызвал у него презрение и одновременно жалость. При всех попытках выглядеть величественно он производил прискорбное впечатление, словно всю жизнь сносил побои.
- Идем, - сказал Гермий своему подопечному. - Здесь живет один мой друг, старик. Придется тебе пригнуться. Смотри, не испачкай колени.
Старый Вибий сидел, откинувшись на брезентовую стену палатки, неподвижный в свете масляного фитиля. Трудно было понять, спит он или размышляет. В палатке было уютно, дождь, хлеставший снаружи, отсюда не казался личным врагом.
- Вот, привел тебе гостя, - сказал Гермий громко, потому что старик стал в последнее время туг на ухо. - Из самой Капуи!
- Приветствую тебя! - отозвался Вибий и, увидев примостившегося в углу ритора, добавил: - И тебя, Зосим.
Защитник поклонился хозяину палатки и сел вместе со всеми на сухой брезентовый пол.
- Ему бы горячего вина, - попросил Гермий. - Он простужен.
Старый Вибий подал Фульвию обмотанный тряпкой кувшин. Фульвий сделал большой глоток, кашлянул, хлебнул еще. От крепкого фалернского, настоянного на корице и клевере, у него сразу пошла кругом голова. В этой палатке ему было очень хорошо. Он попал туда, куда стремился.
Некоторое время все молча передавали друг другу кувшин. Потом старик спросил:
- Что говорят в Капуе?
- Капуанцы, - начал Фульвий, потирая шишковатую голову, - очень глупы, отец. Они поступают вопреки собственным интересам, славят своих мучителей и преследуют освободителей, полные ненависти и размахивая острыми парфянскими копьями. Но, как ни странно, эта их глупость честна. Они стремятся быть униженными и искренне презирают все новое, незнакомое, возвышенное. Вы можете мне объяснить, почему это так? Раньше я знал ответ, но теперь забыл.
Он выпил еще и запрокинул голову, как делал всегда, ловя ускользающую мысль. Первая приятная неожиданность - отсутствие бруса над головой. Он потер голову, радуясь, что не набил свежую шишку. Но это была радость, смешанная с тревогой. Не понимая, что его тревожит, он пригубил еще вина. Печаль по поводу человеческой глупости - и та отступала в уюте палатки.
- Вопрос твой стар, как сам мир, - сказал старый Вибий.
- Причина - в отсутствии разума, - сказал ритор Зосим, - а также в неспособности вдохновляться возвышенным.
- Пустые слова, - возразил старик. - Никто не обходится совсем без вдохновения, иначе тело лишится всех соков, а душа завянет.
- Что верно, то верно, - подхватил защитник. - Ступайте в Капую и посмотрите, как они размахивают флагами и потрясают копьями! Трудно не заразиться их вдохновенным энтузиазмом.
- И я о том же, - сказал Зосим. - Их всегда обуревает ложное вдохновение.
- Что, если для них оно не ложное, а самое что ни на есть правильное? - вставил Гермий и смущенно показал зубы, напуганный собственной дерзостью.
- Нет, - сказал старик. - Это то самое порочное вдохновение, из-за которого теленок братается с мясником, раб - с господином.
Для поддержания сил он сделал из кувшина несколько маленьких глотков. Остальные тоже молчали. Дождь выбивал дробь по крыше палатки - добродушный дождь, уже не пытавшийся причинить людям зло. В голове защитника жужжал целый рой разнообразных мыслей, разбуженных красным фалернским вином на корице и клевере. Гермий задремал по-пастушьи - сидя, уронив голову. Старый Вибий тоже прикрыл глаза веками. Внешне он походил на замотанную бинтами египетскую мумию, но мозг его не ведал отдыха. Одного ритора не устроила тишина. Теребя края своей мокрой тоги, он повторил последние слова старого Вибия, чтобы не дать угаснуть беседе.
- Да, плохо, когда теленок братается с мясником. Но еще хуже, когда телята сами отправляют друг друга на бойню. А ведь сейчас наш Спартак делает именно это.
При упоминании этого имени пастух распахнул глаза.
- Снова его чернишь, Зосим? - пробормотал он, хмельной от сна и от вина.
- В последнее время Спартак слишком поумнел, - не унимался ритор. - Мне это не по душе. Тот, кто мечтает о Государстве Солнца и царстве доброй воли, не должен прибегать к подлым трюкам и явному обману.
Защитник вдруг протрезвел и вспомнил о хронике кампании, которую собрался писать.
- Закон обходных путей, - сказал он. - Ему нельзя не подчиниться. Всякий, поставивший перед собой цель, вынужден подчиняться его пагубной силе.
- Обходные пути, говоришь? - рассердился Зосим. - Он шлет их кратчайшим путем на верную смерть, а они знать ничего не знают. Конечно, Каст и его подручные совершали злодейства, но по своей ли вине? Не повинен тот, кого сделала грешным судьба, обрекая на нищету и алчность. Они не перестали быть нашими братьями. Ты спишь, Вибий?
Но нет, старик бодрствовал, погруженный в свои думы.
- Я слышу твои слова и не соглашаюсь с ними, - молвил он и допил из кувшина остаток вина. - Когда собираешься разбить сад, изволь перво-наперво заняться прополкой.
- Пусть так. - Судя по всему, Зосим был всерьез опечален расколом. - Все равно с людьми нельзя поступать так бездушно. - Хотел бы я знать, что бы случилось с твоей спокойной мудростью, если бы твоего собственного сына послали на убой просто потому, что у него слишком громко урчит в животе.
- Каждый сам выбирает, к кому примкнуть, - напомнил Гермий. - Слуги Фанния так надрывались об этом, что их даже мертвый услышал бы.