– Нет, с меня хватит, я отсюда никуда не уйду, если соизволите возражать, то лучше сразу пристрелите меня! Дайте только доесть!
Великан добродушно расхохотался. Атос, осмотрев мушкетеров, остановил взгляд на Арамисе. Тот улыбнулся своей мученической улыбкой.
– Арамис, я прошу вас вместе с бароном де Лишаром, д’Юзаком и де Брюкола отправиться на поиски пристойного места, для ночлега. Полагаю здешний хозяин, любезно согласиться помочь в этом.
***
Анжуйцы, прежде чем приступить к трапезе, позаботились о своих лошадях. Они поручили Гаспару, подослать им свежей соломы, дать овса и вытереть ноги и грудь теплым вином, ведь эти породистые скакуны покрыли за один день около двадцати миль. Исполнив, все в точности как велели господа, слуга приступил к ужину. Отведав холодной курицы и закусив салатом, что прихватил на кухне, слуга растянулся на куче соломы, попивая доброе гасконское.
Гаспар устроился ночевать в конюшне, на душистом сене, присматривая за господскими лошадьми, предавшись размышлениям о превратностях судьбы, которая занесла его, простого анжуйского крестьянина в столь далекие края и неизвестно куда забросит еще. Тихий теплый вечер, звенящее одиночество, хмельное вино, привычный и оттого приятный запах навоза навивали на него размышления, что до недавнего времени было не просто несвойственно молодому человеку, но даже противоестественно. "Как же так? Я Гаспар Туле, простой крестьянин, четвертый сын своего отца, служу самому великому кардиналу де Ришелье! И не просто служу, выполняю важные поручения! За последнее, довольно короткое время, я проехал пол королевства, до этого, за всю жизнь, свои двадцать лет, побывав лишь несколько раз на ярмарке в Анжере. Правда, стоит упомянуть, что как-то раз мы с отцом возили овец в Сомюр, но и это не так уж далеко от дома. Хотя?… Нет, пожалуй, с поездкой в Испанию всё же не сравнить. Испания она, мне так кажется, немного дальше. Да и хуже наверняка. Точно утверждать не берусь, но определенно, ни в какое сравнение не может идти с нашим Анжу. Разве там есть такая река как красавица Луара?! Вздор, никак не идет!" Он сделал еще несколько больших глотков вина, и, положив руки под голову, продолжил сладостные рассуждения: "А господа де Ро и де База уважают меня. Непременно уважают. А то, как же? Господин де Ро мне пожаловал три су, а господин де База свои старые брэ. Старые! Мой отец за такие брэ в пояс бы поклонился любому проходимцу, а тут на тебе Гаспар, носи на здоровье. Ни у кого в нашей деревне нет такой роскошной вещи! Нет, всенепременно уважают. Да и господин де Сигиньяк не сильно бранит. Нет, ну бывает, конечно. Но не так, что бы до крови. Тоже ценит. А мне, что? Мне главное делай, что велят, и не думай ни о чем. Чего ещё желать…" Слуга не заметил, как свинцовые веки опустились, увлекая его затуманенный разум из полумрака конюшни в темный туннель, что ведет в мир сновидений. Он еще пробубнил несколько слов, и мерно захрапел, сжимая в объятиях ставшую родной аркебузу.
***
Рассвет ещё не разорвал утренние сумерки, когда в конюшне таверны "Черный кот" послышались голоса. Четыре мушкетера, наспех позавтракав, седлали лошадей, что бы возобновить погоню за кардиналистами, во главе с сержантом де Самойлем.
Бедняги даже не подозревали, что тот, кого они с такой стремительностью преследуют, покоится, как и двое его товарищей, на кладбище городка Бюзансе. Жизнь сплошь и рядом наполнена подобными нелепостями, когда отошедший в мир иной человек, еще является мишенью для тех, кто не ведает о его смерти, и поэтому прилагает неимоверные усилия, что бы расправиться с тем, кого уже нет среди живых.
Скорее к случайностям, чем к нелепостям можно отнести появление в "Черном коте" четырех королевских мушкетеров, во главе с Арамисом. Они, воспользовавшись советом хозяина "Бойцовского петуха", нашли пристанище в таверне, где остановились анжуйцы являвшиеся причиной тревог господина де Тревиля, и поспешного броска восьми лучших королевских мушкетеров, в сторону испанской границы. Линии преследуемых и преследователей пересеклись, вот только порой, стороннему наблюдателю не разобраться – кто охотник, а кто добыча.
Звон сбруи, скрип седел, топот и гомон сбили блажь предрассветной дремы с бедняги Гаспара. Он поднял голову, облизывая пересохшие губы. Четверо мужчин, весьма почтенного вида, не замечая зарывшегося в соломе наблюдателя, выводили на кухонный двор, оседланных рысаков. Двое из них уже поднялись в седла, ожидая замешкавшихся товарищей.
– Барон, ваше утреннее брюзжание заставляет меня думать, что вы здесь провели не лучшую ночь в жизни?
Обратился Арамис к своему спутнику – барону де Лишар.
– Вы правы, любезный Арамис, я чертовски плохо спал.
Путники, беседовавшие у ворот сарая, проверив конскую амуницию, расправив вальтрапы и подтянув подпруги, окончательно убедились в готовности скакунов к продолжительному путешествию. Вдруг из темноты, со стороны лестницы, что спускалась со второго этажа, где располагались номера, в конюшне, раздался скрип деревянных ступеней и в проходе меж денников появился де Сигиньяк. Он подошел к своей кобыле, сбросив с плеча два кожаных баула, которые намеревался прикрепить к седлу, когда услышал окрик Гийома:
– Эй! Сигиньяк, вы прихватили вино и провиант?
– Да, сумки здесь, извольте спускаться!
Вопрос де База обращенный к товарищу, достиг ушей Арамиса, который уже вставил ногу в стремя, провожая взглядом д'Юзака и де Брюкола, покачивающихся в седлах, направив коней к распахнутым воротам, что вели в тихий переулок. Мушкетер на мгновенье задумался: – "Сигиньяк. Сигиньяк., что-то знакомое? Где-то я слышал это имя?" Вполне вероятно, что любой другой человек, включая самых проницательных господ, мог бы не вспомнить незнакомого имени, которое было услышано мельком, лишь раз в жизни, но только не Арамис. В его голове, словно луч света прорезавший мглу, пронеслись слова де Тревиля: – "…в этой истории замешаны трое анжуйских дворян…де Сигиньяк, де Ро и де База." Мушкетер попытался взять себя в руки. Многозначительно глянув на де Лишара он подал знак следовать за ним, и, стараясь не выдать себя спешкой, вернулся в конюшню.
Оказавшись на пороге, шевалье остановился, позволив привыкнуть глазам к полумраку. Но силуэт одинокого незнакомца не ускользнул от наблюдательного Сигиньяка, подозрительность которого заставила взяться за эфес шпаги. Виконт замер, что, в свою очередь насторожило мушкетера. Они, молча, глядели друг на друга, оценивая возможности как собственные, так и противника. Время потеряло обычный счет.
Мгновенья превратились в минуты. Мерные удары пульса, отозвались в ушах, заглушая голоса анжуйцев, слышавшиеся из-за соломенной горы, откуда-то из глубины помещения. Арамис незаметно послабил пряжку плаща, чтобы с легкостью избавиться от неудобной, стесняющей движения одежды. Жиль, не отводя глаз, беззвучно, на мягких ногах, отступил, заняв выгодную позицию. Послышался шелест извлекаемой из ножен стали, призвавшей противников броситься друг на друга. Искры, высекаемые клинками, разлетались в разные стороны. Дворяне кружили, неистово хрипя, намереваясь поразить один другого смертоносным жалом клинков.
Гаспар напуганный подобным оборотом, сполз, укрывшись за ворохом сена, судорожно, дрожащими руками, пытаясь поджечь фитиль. Через несколько мгновений анжуйцы и мушкетеры сошлись в узком проходе конюшни. Звон стали, проклятия, ржание напуганных лошадей наполнили ветхую постройку. Прогремел выстрел из аркебузы, дополнив разнообразие звуков едким пороховым дымом. Д'Юзак схватившись за пробитое пулей плечо повалился в корыто наполненное овсом.
Неожиданность непременно вносит смятения в расположение врага. Выстрел, что повлек за собой потери, ослабил напор мушкетеров, ретировавшихся и укрывшихся за деревянными перегородками. Замешательство противника побудило де Ро к стремительной атаке. Он бросился вперед и в молниеносном выпаде поразил одного из врагов. Барон де Лишар вскрикнул, схватившись за продырявленный живот. Луи не останавливаясь, развивая успех, ринулся на мушкетеров, не успевших приспособиться к бою в кромешной тьме, ведь единственный, подвешенный к балке фонарь, был предусмотрительно, разбит Гийомом. Удар де База, рукояткой даги, пришелся в лицо Брюкола, отчего тот отпрянул к стене и незамедлительно получил смертельный укол в сердце. Мушкетер с пробитой грудью, сполз по стене, растянувшись на покрытом соломой полу. Арамис отступал не столько под натиском Сигиньяка, сколько предвидя своё тяжелое положение, оказавшись в меньшинстве. Он пятился к тому месту, где притаился Гаспар. Слуга ещё не успевший перезарядить аркебузу, разглядел затылок незнакомца желавшего продырявить любимого хозяина. Он взвесил все за и против, после чего нанес удар прикладом по макушке мушкетера. Арамис пошатнулся, выпустил шпагу и рухнул в ворох соломы.
Через четверть часа, анжуйцы, подгоняя лошадей, миновали городские ворота. Их угрюмые лица были обращены на запад, в сторону незнакомой, и как им теперь казалось, зловещей Барселоны.
1 Мартин Лютер (1483-1546) – инициатор Реформации, христианский богослов, переводчик Библии на немецкий язык. Его именем названо одно из направлений протестантизма. Родился в городе Айслебен, Саксония.
2 Брэ (фр. braies) – деталь мужского костюма, разновидность кальсон.
ГЛАВА 3 (32) "Г аррота"
ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.
Сумерки опускались над Парижем. Серое грозовое небо, проколотое шпилями островерхих башен, крестами церквей и колоколен, обрушилось на великий город проливным дождем. Крупные капли, с грохотом барабаня по крышам, скатывались на землю, исчезая в лужах, подобно человеческим судьбам, приходящим на землю, и растворяющимся в вечности.
Мужчина, закутанный в плащ, вышел из улицы Сент-Антуан, прошел вдоль фасада величественной ратуши, остановившись посреди Гревской площади. Его размышления о смерти, всякий раз, когда он оказывался на месте публичной казни, будоражили сознание. Струи воды, били его в лицо, ветер срывал плащ с его плеч, его остекленевший взгляд бездумно скользил по булыжникам, покрывавшим площадь, омытым кровью множества людей, обезглавленных по приговору парижского парламента, а порой просто по чьей-то нелепой прихоти. "Сколькие из них были невиновны?" великое множество раз, спрашивал он себя, взирая на роковую площадь. "Сколькие попали под топором, будучи чисты перед Богом и людьми словно ангелы? Но человеческий суд, очевидно, сильнее Божьего, по крайней мере, здесь, на грешной земле, если Господь позволяет осудить и казнить невинных? Значит, вмешательство Святого провидения не способно спасти от человеческих пороков и ошибок, не в силах защитить безгреховных, не в силах восстановить справедливость. Отчего же тогда мы несчастные обращаемся к Всевышнему, уповая на него? Чем заблудшие души убийц отличаются от их жертв если и те и другие взывая к Небу не получают ответа и не в праве рассчитывать на прощение?
Нас не слышат, не желают нам помочь, и это единственная истина, которая имеет право на существование.
Но таким образом нас обрекают на самостоятельное принятие решений, а значит вынесения приговора своей жертве – казнить или помиловать. Ведь Небо глухо, оно молчит. Чем же, извольте мне ответить, я хуже судебных чиновников, заседателей парламента которые имеют право судить людей по законам ими же придуманным. Ими же – людьми! Такими же людьми как я, не лучше, не хуже.
Ведь когда-то, даже при самых мучительных терзаниях, я не поддавался мыслям о насилии. Не поддавался ни при каких обстоятельствах, даже под влиянием отчаяния и дурных советов, которые нам порой нашептывает наше же безрассудство. Но мои сомнения развеялись в тот миг, когда я на собственной шкуре ощутил горькую человеческую несправедливость. "Несправедливость" – чей грозный неумолимый бич, сверкающий в руках Сатаны; чьё присутствие и влияние на обществе, как раз, не вызывает сомнений; рассекающий острым хвостом человеческие судьбы, превращая целостное счастье в осколки горя и скорби. И вот теперь, по прошествии стольких лет, в течение которых я не брезговал по любому поводу обагрить свои руки кровью, я могу с уверенностью заключить – несправедливость порождает несправедливость, насилие порождает насилие. А это значит, что человек, претерпевший любое бедствие, может тем же ответить человечеству. И пусть я закончу свои дни в руках палача, здесь на Гревской площади, я не отступлюсь от своих убеждений, и не изменю своим принципам. Я имею право наказать виновного, пусть даже это вызовет порицание у человечества. Ибо я есть закон, и я есть палач, и мне, если Небо отказывается рассудить, решать, кто виновен, и какой кары заслуживает. А смерть, это всего лишь смерть. И как кажется, сказал кто-то из великих – "Смерть есть даже в Раю".
Погруженный в эти скорбные раздумья, которые вели лишь к неудержимому желанию вершить чужие судьбы посредством карающего меча, он поднял голову и увидел башни Нотр-Дам, окутанные серой мглой. Мужчина направился к набережной, и, миновав мост, очутился на острове Сите, прямо перед величественным собором, раздавленный могуществом архитектурного шедевра. Он поднял голову. Капли дождя били в лицо, не в состоянии прервать мрачных рассуждений. "Церковь. Люди в рясах и мантиях выстроили целую империю, целью которой является подчинение человека власти Божьей. Но ведь эту власть представляют сами, же люди. Они же рассказывают нам, чего хочет Всевышний, принуждая выполнять Его волю, волю которую нам диктуют священники. Принуждают кострами, отлучениями, какие только инструменты они не употребляют, для того, что бы маленького, тщедушного человечка заставить выполнять то, чего якобы желает Небо. Вот и сейчас, я стою перед этим величием, ощущая себя никчемным, крошечным червяком, а ведь это продуманно, продуманно и запланировано. Для того, чтобы заставить покориться, меня, как и любого другого, следует растоптать, унизить и уничтожить мой внутренний мир, всемилостиво позволяя лишь повиноваться.
Церковь всегда забирала всё самое лучшее. Лучшие земли, наиталантливейших живописцев, скульпторов, даже лучшие музыкальные инструменты делались лишь для церковных нужд. Ну, конечно, все то, что способно воздействовать на людское восприятие, сразу становилось инструментом управления людьми. А подобные инструменты должны находиться в руках людей управляющих этим стадом. Ведь они нас так и называют – стадо. Лучшие архитекторы возвели сооружения такого великолепия и такой величины, что человек, попавший под их величественные своды, после своей убогой лачуги, тут же ощущает себя жалким, ничтожным рабом. Рабом, рожденным лишь для выполнения воли Господа. Воли, которую нам диктуют в храмах, заставляя поверить на слово, не оставляя выбора и не спрашивая согласия. И если священники думают, что смогут одурачить и меня, то могу преисполненный уверенности заявить – полный вздор!
Я сам решаю, как мне жить. И не единый прохиндей с выбритой тонзурой или облаченный в фиолетовую или даже пурпурную мантию не заставит переменить меня своего решения. Нет ничего более ценного, для тех, кто хочет одурачить и превратить человечество в рабов, чем идея Бога!""
Мужчина запахнул плащ и, надвинув шляпу, направился к мосту Сен-Мишель, что вел на левый берег. Вымокший до нитки он добрался до Сен-Жерменской ярмарки, где отыскал таверну "Гнездо кукушки". Осторожно, словно опасаясь кого-то, незнакомец вошел под черепичную кровлю харчевни. Оглядев зал – где пировали лишь люди узкого круга, ведь базарные торговцы, трапезничавшие в кабачке в дневные часы, спешили покинуть город до того как закроются городские ворота – он подошел к одному из столиков, где ужинали завсегдатаи сего скверного притона, некие Тибо и Крюк. Эту неразлучную парочку всегда можно было отыскать "подле юбки" тетушки Совар, хозяйки харчевни. Оба молодца славились своим бесстрашием и ненасытностью, когда дело доходило до разбоя и грабежа. Они не брезговали и убийством, если им могли посулить пристойный куш. Головорезы расположившиеся за столом сначала не узнали мрачного посетителя, но когда тот сбросил плащ и шляпу Тибо воскликнул:
– Гаррота, какими судьбами?! Ходят слухи…
– Закрой пасть!
Грубо прервал весельчака Гаррота, с угрозой уставившись на него единственным глазом. Дружки переглянулись. Гость подсел к столу, заказав три кувшина вина.
– Я по делу, а вам попусту нечего языками чесать.
– Но говорят, что тебя ищут. А раз так, то нужно незамедлительно уходить из города.
– Кто говорит?
– Колокол Нотр-Дам звонит.
– Ладно, знаю, вот сделаем дело и уйду.
Гаррота был более чем уважаем в кругах городских разбойников всех мастей, он был одним из "верных", а это дорогого стоило. К тому же, этот суровый человек, никому не позволял вести себя с ним запанибрата. Он старался не появляться среди мелких жуликов, его слово имело вес, и любой громила, даже не знавший высокого статуса Гарроты, среди "верных" "Дворов Чудес", был уверен – с ним можно иметь дело.
– Сделаем?
Удивленно переспросил Тибо.
– Да, сделаем. Вы мне нужны, что бы вломиться в один домишко. Дело верное. Человек -приор монастыря, а церковные крысы, как известно, едят и пьют на серебре. Да и золотишко водиться в сундуках. Имя его, Буаробер, живет на Сен-Дени, недалеко от Шатле.
Тибо вздрогнул.
– Скверное место, хуже не придумаешь.
Крюк одобрительно кивнул. Он был не разлучен с Тибо. Все знали – то, что решил Тибо, является законом и для него. Никто никогда не слышал, что бы Крюк без особых причин, что-либо говорил, во всем доверяя своему дружку. Вот и сейчас он лишь слушал, предоставив возможность Тибо решать за двоих.
– Не трусь, говорю же дело верное. Этот прелат живет сам. Ну, если не считать слуги, глупого, не на что негодного толстяка. Перережем им глотки по-тихому, что найдете в доме всё ваше, мне ничего не нужно.
– Ха! А какой тебе резон?
– Хочу поквитаться, за одно дельце.
Оба молодца с пониманием закивали головами.
Вдруг в харчевню ворвался возбужденный человек, в котором присутствующие узнали вора и конокрада по кличке Жак-Седло. Он пробежал взглядом по залу и, заметив Гарроту, закричал:
– Облава! Городская стража у двери! Гаррота уходи!
Гаррота вскочил, не соображая, куда следует бежать. В дверном проёме появился усатый сержант, который сразу заприметил стоящего в нерешительности, посреди зала человека. Он довольно быстро сообразил, что это наверняка тот, кого приказано схватить. Указав пальцем на незнакомца, сержант закричал:
– Вот он! Держи его!