Если в школе Нихад-эфенди не общался ни с кем из своих коллег, то дома он не считал нужным даже разговаривать с женой и детьми. А когда его собственное семейство, доведённое до отчаяния, наступало на него с криками и проклятьями, он не обращал на него никакого внимания, затыкал пальцами уши, делая вид, что ничего не слышит...
Однако стоило ему напиться, и язык у него развязывался так, что унять его уже было невозможно. И тогда доставалось всем, он крыл всех подряд, начиная от властей Сарыова и кончая святыми угодниками и великими пророками.
Наверное, в таком буйном состоянии пьяный Мехмед Нихад и произнёс свою обличительную речь о необходимости спасения населения Сарыова от идолопоклонничества и предания огню всех гробниц.
Нихада-эфенди в городке невзлюбили, Шахин - также его не жаловал.
Он был убеждён, что человек, который нечистоплотен в личной жизни, не может быть хорошим воспитателем, будь он хоть семи пядей во лбу, хоть самый ценный и образованный специалист... Однако обвинения, выдвинутые против Нихада-эфенди, встревожили Шахина не на шутку. Вполне возможно, этот человек в припадке невоздержанности где-нибудь и сболтнул, что необходимо сжечь все тюрбэ до единой. Но разве можно на основании пьяной болтовни делать выводы, что поджёг гробницу Келями-баба, именно он или кто-нибудь другой по его наущению?
В тот же день учитель Мехмед Нихад-эфенди был приглашён к следователю...
Поджигателя немедленно заключат в тюрьму,- таково было общественное мнение. Но через час, ко всеобщему удивлению, он шагал с портфелем в руке через базар, направляясь в гимназию. Многочисленные посетители кофеин в изумлении смотрели ему вслед, однако их удивление быстро превратилось в бурное негодование.
- Как! Безбожник, спаливший тюрбэ святого угодника, как ни в чём не бывало разгуливает по улицам.
От такого кощунства даже ангелы на небесах могут прийти в ярость!..- Кофейни бурлили от возмущения.- Народ Сарыова, разве снесёшь ты такое оскорбление? Неужели власти издеваются над религиозными чувствами населения? Вах-вах! Несчастный шариат! Кому ты в руки угодил?..
Наиболее решительные ходжи требовали, чтобы немедленно телеграфировали халифу: "О, повелитель правоверных! Сжигают гробницы наших святых. Помоги!" А некоторые находили такие меры недостаточными. "Наш долг обратиться с воззванием ко всему мусульманскому миру! - вопили они.- Мы должны сказать всем, что в стране ислама мусульманская религия подвергается таким оскорблениям и нападкам, на которые не решатся даже в христианских европейских государствах..."
Несмотря на то, что человек, чья честь и жизнь находились в опасности, был его товарищем по профессии, Шахии-эфенди не намеревался вступаться за него. Однако случилось иначе. В этот день, уже под вечер, он отправился в городскую управу, чтобы решить кое-какие школьные дела в отделе народного образования. Когда Шахин разговаривал с заведующим, в комнату поспешно вошёл секретарь.
- Бей-эфенди, в гимназии бунт! Вызвали полицию… Мюдюр-эфенди мёртвенно побледнел, руки его задрожали... Что делать? Телефон в отделе испорчен...
- Скорее! Пальто и палку! - крикнул он служителю. Но прежде чем успели их принести, в кабинет влетел директор гимназии.
- Надеюсь всё благополучно, бей-эфенди?.. Что там у вас случилось?
- Не извольте беспокоиться, эфенди. Ничего особенного... Ученики прогнали учителя Мехмеда Нихада-эфенди. Мы, было, вызвали полицию, но, благодарение богу, её вмешательство не понадобилось. Как только Нихад-эфенди удалился, всё успокоилось...
- Как это произошло?
- Эфендим, я уже неоднократно докладывал вам, что этот человек однажды доставит нам немало хлопот... Все ждали, что Мехмеда Нихада-эфенди арестуют, однако он явился в школу цел и невредим и приступил к занятиям. Первый послеобеденный урок прошёл спокойно, без происшествий, однако во время перемены с учениками что-то произошло - они были очень возбуждены... Как только Мехмед Нихад-эфенди вошёл в класс, начался страшный шум. Дети стучали крышками парт, топали ногами, кричали: "Не желаем!.. Будь проклят поджигатель тюрбэ!" Однако сей субъект, потерявший всякий стыд, даже не смутился. Он пытался уговорить ребят: "Вы дети... Ученики... Ваше дело учить уроки, остальное вас не касается. Я ваш учитель. Пока я здесь, на этой кафедре, вы обязаны меня слушаться и уважать..." На шум сбежалась вся гимназия, классы опустели, в коридоре толпились ребята. Дети так громко кричали: "Будь проклят поджигатель!", что в здании тряслись потолки...
Директор говорил, выпучив глаза и отчаянно жестикулируя дрожащими руками.
- Бей-эфенди, а может быть, ребят кто-нибудь подговорил?
Вопрос задал Шахин-эфенди; спросил он с самым невинным видом, словно не придавая своим словам никакого значения.
Лицо начальника гимназии внезапно сделалось багровым.
- Кто это подговорил? Откуда вы взяли? Подобная вспышка могла быть только стихийной, это взрыв благородного негодования... Душевный порыв молодежи...
-- Вы правы... Подобные инциденты возникают именно в результате взрыва или, как вы сказали, душевного порыва толпы. Как бы там ни было, только для взрыва, мне кажется, нужен хороший запал, нужна какая-нибудь причина, пусть даже самая незначительная... Впрочем, ваш покорный слуга спросил об этом просто так.
Заведующий отделом в задумчивости смотрел прямо в лицо директору гимназии; казалось, он не одобряет поступка гимназистов. Увидев нерешительность в глазах начальства, директор быстро переменил тон.
- Я, конечно, сейчас же произведу необходимое расследование... Если кто-то окажется виновным в подстрекательстве, придётся принять самые суровые меры... Не так ли, почтенный бей-эфенди? Разве мы можем допустить, чтобы ученики занимались чем-либо иным, кроме уроков, и тем более вмешивались в дела города...
Шахин-эфенди с горечью улыбнулся, удивляясь, до чего же может быть жалок человек. Тем временем разговор между заведующим отделом и директором гимназии продолжался.
- Тюрбэ поджёг Нихад-эфенди, это уж без всякого сомнения, - начал опять начальник гимназии. - Не могу только понять, почему следователь Азиз-бей до сих пор держит этого человека на свободе?.. Впрочем, он, кажется, готов к действиям.
- Очевидно, он ещё не получил достаточно ясных доказательств,- ответил заведующий отделом.
- Право, не знаю, бей-эфенди, но только все в этом убеждены.
- Вполне возможно... Однако никакой судья не станет рассматривать дело только на основании всеобщего мнения. Потом, если хотите знать, у меня как-то не укладывается в голове, что Нихад-эфенди способен был бы поджечь тюрбэ.
- Помилуйте, эфендим, ведь в присутствии скольких людей он говорил об этом... Ей-богу, человек двадцать или даже тридцать готовы стать свидетелями.
- И всё же этого недостаточно. Кто видел собственными глазами, как он совершал преступление?
- Точно не знаю, но, наверно, такие люди найдутся. Вы человек чистой души, поэтому и не можете поверить, что люди способны на дурное. Но от Нихада-эфенди можно ожидать любой подлости.
- Не могу сказать, что так уж расположен к этому человеку, и вы это знаете. Однако мне кажется, он достаточно усерден и предан своему делу.
- Э! Какое там усердие? Аккуратно приходит на уроки, только и всего, неужели из-за этого мы не можем вышвырнуть из школы пьяницу и распутника? Почему держат таких? Не понимаю... Пусть даже не будет установлена его виновность, но разве не достаточно ясно, что ни о ком другом народ не думает так плохо, как о нём... Уж теперь, надеюсь, мы избавимся от этого смутьяна...
Заведующий пощипывал усы и задумчиво мерил шагами кабинет.
- Да... вполне может быть... Но гордиться нам тут нечем. Вот так-то... Сколько ни думаю, не могу представить, чтобы Нихад-эфенди способен был совершить столь бессмысленный поступок.
У Шахина-эфенди невольно навернулись слёзы; сердце его забилось от радости и признательности, словно заведующий оказал ему самому великое благодеяние. Шахин никогда не ожидал от этого человека столь справедливых и смелых суждений. И хотя старший учитель Эмирдэдэ не собирался участвовать в разговоре, на этот раз он не выдержал.
- Пока суд не вынесет решения, мы не можем считать беднягу виновным! - с жаром сказал Шахин.- Он наш коллега, а вы его начальник. И вы, конечно, будете защищать его, не правда ли?
Заведующий отделом несколько растерялся от такой атаки, но тут вмешался директор гимназии и резким тоном спросил:
- От кого? От закона?
Он был убеждён, что нашёл именно то могучее слово, которое способно остановить даже бурную реку. Он смотрел на Шахина, гордо выпятив грудь, словно начинающий актёр, только что произнёсший убийственную тираду.
Шахин-эфенди улыбнулся и, склонив голову в знак полного смирения, мягко ответил:
- Нет, почему же от закона, бей-эфенди. Надо уберечь людей закона от постороннего влияния, от злого воздействия, чтобы они могли, руководствуясь светлым разумом и чистой совестью, свободно вести следствие и вынести справедливый приговор.
Директор гимназии пришёл в ярость: какой-то учителишка начальной школы позволяет себе так нагло высказывать собственное мнение! Однако он не осмелился открыто напасть на Шахина и наговорил ему только кучу бессвязных слов.
Заведующий молчал, но по выражению его лица можно было понять, что, в сущности, он разделяет мнение старшего учителя Эмирдэдэ. Он ограничился тем, что заметил:
- В это дело уже вмешалось правосудие. Нам остаётся только терпеливо ждать результатов.
Этими словами заведующий дал понять, что на его поддержку рассчитывать нечего. Шахин-эфенди не рассердился, а просто пожалел его за такую нерешительность.
Но директор гимназии всё не унимался и заявил весьма решительно:
- Как соизволил сказать бей-эфенди, в это дело вмешались судебные власти, и нам больше сказать нечего.
Но если спросят меня о нравственном облике этого человека, я, естественно, скажу всё, что знаю. А если его осудят, не скрою - я, как начальник гимназии, буду только рад этому. Уж тут я не совру... Ибо этот человек наносит моей школе вред, и я, как начальник гимназии, считаю своим первейшим долгом прежде всего думать о моей школе. Разве я не прав, бей-эфенди? И если уж на то пошло, я могу пожертвовать не только таким зловредным бродягой и бездельником, как Нихад-эфенди, но и самим собой. Да, да!..
- Жертвовать собою - это ваше право, но судьбой другого человека - не смеете! - Эти слова Шахин-эфенди произнёс очень спокойно, с печальной улыбкой. Больше он ничего не сказал и тихо вышел из кабинета заведующего отделом народного образования.
Глава девятнадцатая
Следователь Азиз-бей работал до позднего вечера, а на следующее утро, в ранний час он опять был в своём кабинете и копался в делах...
И снова целый день через его кабинет проходили самые разные посетители: тут были и простые люди и знатные. Дважды за это время приводили на допрос Мехмеда Нихада-эфенди, но каждый раз, ко всеобщему негодованию, учитель покидал кабинет, как ни в чём не бывало.
По городу ползли слухи, один другого нелепей и противоречивей. Кто рассказывал, что в ночь, когда случился пожар, учитель бродил вокруг тюрбэ Келями-баба. Другие уверяли, что следователю не удалось получить никаких доказательств, поэтому он не имеет права арестовать Нихада-эфенди...
Положение в городе было тревожным,- того и гляди, вспыхнут волнения. Даже власти забеспокоились. А Нихад-эфенди, казалось, вовсе не обращал внимания на враждебное к нему отношение и безмятежно, с независимым и даже насмешливым видом разгуливал по улицам, засунув руки в порванные карманы своего жёлтого пальто, зажав портфель под мышкой. Только от одного этого население Сарыова могло взбеситься. Между тем никто почему-то открыто не нападал на него.
На второй день к вечеру пронёсся слух, что некоторые очень влиятельные люди города оказали давление на Азиз-бея.
Кое-кто слышал даже, как ответственный секретарь Джабир-бей в неистовстве кричал:
- Что творит этот человек? Смуту сеет в городе. Чего тянуть с делом? Даже во времена деспотизма чиновники не разводили такой волокиты!.. Подобает ли при конституционном правительстве судейскому так долго возиться с одним человеком?.. Надо действовать! Немедленно!..
Наконец вечером следователь решился, - то ли ему удалось получить требуемые доказательства, то ли он не смог устоять перед грубым нажимом,- он отдал приказ об аресте Нихада-эфенди.
И тотчас же жители Сарыова, побросав все свои дела, забыв про ужин, высыпали на улицы.
На проспекте, где находились правительственные учреждения, стало многолюдно, шумно и светло, точь-в-точь как в вечер большого праздника. Кофейни уже не вмещали посетителей. На перекрёстках темных улиц толпились женщины, весь городок хотел своими глазами увидеть, как безбожник и поджигатель тюрбэ Келями-баба отправится в тюрьму. Но муэдзин прокричал уже эзан к вечерней молитве, а процессия всё ещё не показывалась...
Полицейские, которым было поручено арестовать Нихада-эфенди, не нашли его дома. Моментально в толпе распространился слух, что преступник бежал. Начались пересуды, споры, крики. Наиболее пылкие головы с возмущением вопили:
- Поджигателю дали бежать! Теперь ясно, почему следователь так долго тянул с арестом. Это уловка. Напрасно мы ждём преступника! Кто знает, где он теперь? Тут, наверно, и власти замешаны. Они просто издеваются над нами...
Некоторые придерживались противоположного мнения.
Безусловно, его спрятали сообщники, такие же безбожники, - орали они, подстрекая народ. - Надо обыскать дома всех подозрительных...
Но Нихад-эфенди и не думал бежать из Сарыова и, уж конечно, не скрывался в доме сообщника, просто-напросто он, как обычно, сунув в карман бутылку водки, в другой - закуску, отправился за город, чтобы выпить наедине с самим собой.
Вскоре жители города ликовали, словно была получена весть о победе,- когда учитель возвращался домой своей обычной дорогой, его схватили полицейские. И уже за арестованным валила толпа, чтобы с особым почётом препроводить его в тюрьму.
Откуда взялись эти люди, кто их послал, этого никто не знал. Может быть, просто все встречные увязывались вслед за учителем Нихадом и его конвоирами, и постепенно толпа росла, превратившись в настоящую процессию, словно на свадьбе или на похоронах.
В передних рядах шагало несколько хулиганов и бродяг с факелами в руках, за ними шёл Нихад-эфенди в сопровождении двух полицейских, и уж потом, сзади и по сторонам этого шествия, сновали уличные мальчишки, орава босоногих оборванцев, которые лупили палками по керосиновым бидонам, поднимая адский шум...
На площади, в одной из кофеен, стоял Шахин-эфенди. Он влез на стул, чтобы лучше рассмотреть эту процессию. Его била дрожь, зубы стучали, словно в лихорадке.
Какое отвратительное зрелище! На голову Нихада напялили красный бумажный колпак с рогами.
Сквозь страшный грохот бидонов прорывался вой толпы, тянувшей в один голос:
- В-в-о-т у-уча-асть поджигателя тюрбэ! Хей-хе-хей!
Со всех сторон в учителя летели яйца, помидоры.
Процессия приближалась. И народ, толпившийся в ожидании на улицах, в кофейнях, тоже начал орать и выть...
Вот она, зелёная ночь, - вечный кошмар, преследующий Шахина! Никогда ещё не представлялась она ему такой ужасной и трагической, а люди такими страшными и жестокими.
Шахину казалось, что он больше не выдержит... Сейчас он закричит и в смятении бросится один против этой озверевшей толпы... Он бросится, и его растерзают, забьют камнями, как бешеную собаку... Но тут словно чья-то невидимая рука схватила его за горло и сдавила в железных тисках, задушив протестующий вопль, готовый исторгнуться из его груди...
Никогда ещё в жизни Шахин не переживал таких горьких минут, не испытывал такого приступа отчаяния, неуверенности в будущем.
Он, учитель начальной школы Шахин-эфенди, отрёкся от всех радостей на свете, он посвятил свою жизнь единственной цели - сделать свой народ счастливым... Уж не детская ли это мечта - пытаться перевоспитать людей, с таким удовольствием творящих несправедливость и насилие?!
Глядя на людскую жестокость, Шахин-эфенди чувствовал, что все его убеждения начинают рассыпаться, и в этом беспросветном мраке он теряет последнюю опору. Казалось, он сходит с ума...
Между тем улица неистовствовала. Процессия с трудом продвигалась сквозь толпу. Грохот бидонов становился всё громче, всё требовательнее раздавались крики: "Вот участь поджигателя тюрбз!.. Хей-хей!.." - а пронзительные вопли: "Келями-баба, прости нас!.." - приводили толпу в неописуемую ярость. Теперь людям мало было бросать камнями в несчастного, они, давя и отталкивая друг друга, старались протиснуться к учителю и плюнуть ему в лицо или ударить его кулаком.
Нихад-эфенди шёл, закрыв лицо руками. Двое полицейских, шагавших рядом, прилагали неимоверные усилия, чтобы сыпавшиеся со всех сторон удары по ошибке не достались им.
Обстановка накалялась с такой быстротой, что, казалось, ещё мгновение, и несчастный Нихад будет растерзан тут же, на площади...
Но в этот момент произошло нечто совершенно неожиданное. Комиссар Кязым-эфенди во главе нескольких полицейских, расчищая себе путь кулаками и проклятиями, прорвался через толпу к Нихаду-эфенди. Прозвучал резкий окрик:
- Господа! Соотечественники! Расходитесь! Именем закона предупреждаю!..
Столь внезапное вмешательство только подлило масла в огонь. Вокруг раздавались разъяренные голоса:
- Комиссар! Прочь с дороги!.. Не мешай народному гневу!
Следовавшие за комиссаром полицейские не смогли пробиться сквозь людской заслон. И Кязым-эфенди один, растопырив руки, грудью наступал на толпу, принимая на себя удары и стараясь защитить учителя.
Внезапно на голову комиссара обрушился сильный удар палки, за ним последовал второй, ещё более мощный.
Кязым-эфенди рванулся, руки его потянулись к сабле, но вытащить её из ножен не удалось. Тогда он схватил Нихада за плечи и, всё ещё пытаясь прикрыть своего подзащитного, упал вместе с ним на землю. В этот момент полицейские, застрявшие позади, распихивая людей, подоспели к месту происшествия.
Ранение комиссара моментально изменило обстановку: звериная ярость моментально сменилась сильнейшим испугом. Началась паника. Ведь события уже походили на бунт против правительства, и тому, кто теперь попадётся в руки властей, пришлось бы нести ответственность за действия всей толпы. Люди расступились, отхлынули и начали разбегаться, давя друг друга...
Шахин-эфенди всё ещё стоял на стуле и плакал, не в силах совладать с собой. В одно мгновение Кязым-эфенди вернул ему и прежний оптимизм, и все его надежды.
Этот человек не только проявил смелость и предотвратил страшную катастрофу, но и не побоялся выступить против всей толпы, не пожалел своей крови во имя справедливости. Этот человек был его единомышленником. И он, Шахин, воспитал этого простого, пусть неграмотного, но умного и благородного человека.
Значит, он был прав, веря в то, что человек с ясной головой, хорошо знающий, к чему он стремится, может даже один противостоять целой толпе, бессмысленно тупой и невежественной. Теперь Шахин уже жалел и любил этот народ - несчастных людей, которых только что ненавидел и презирал.