Шахин начал говорить, не зная, что скажет. Им владела одна мысль - во что бы то ни стало остановить этих людей, готовых в слепом отчаянии кинуться навстречу собственной смерти.
Он выкрикивал бессвязные и бессмысленные слова, величественно пустые фразы, которые так завораживающе действуют на толпу,- он испытал их влияние ещё во времена своих странствований. И пока он ораторствовал, гипнотизируя окружающих величием непонятных слов, он чувствовал, как голова его становится снова ясной, в мыслях появляется уверенность и стройность.
Шахин понимал, что эти несчастные, растерянные, жалкие люди в первую очередь нуждаются в поддержке, что только сила может сплотить их воедино.
Стараясь говорить как можно убедительней, Шахин объяснил народу, что у Сарыова нет более никаких покровителей и защитников, кроме господа бога. Власти бежали, бросив население на произвол судьбы. Неприятельские войска, окружившие Сарыова, через час-другой войдут в город. Богатые да сильные удрали, в Сарыова остались только немощные старики, больные, женщины и дети. Если между мусульманским населением и христианами этой ночью произойдёт резня, то утром враг уничтожит беззащитных женщин, стариков и детей,- да сохранит аллах от такой беды... Против силы не пойдёшь с голыми руками, остаётся только примириться с судьбой. Надо сохранять спокойствие, мусульмане должны решительно избегать столкновений с христианами. Вот распустили слухи, что греки собираются напасть на мусульманские кварталы,- разве это правдоподобно? Да те самые греки думают сейчас совсем не о нападении, а о том, как бы свою жизнь спасти. Наверно, от страха дрожат и дожидаются утра, заперев на все засовы двери своих домов...
И хотя ещё не было никаких признаков наступающего утра, Шахин-эфенди показал рукой на горы и воскликнул:
- Братья по вере! Для нас начинается страшный день - день рабства,- и это горше, чем смерть. Ради жизни наших семей, ради благополучия и сохранения наших стариков перетерпим всё, вынесем стойко все испытания. Мы остались в городе, так будем же благоразумны, воздержимся от каких-либо необдуманных поступков. Ведь придут сюда люди, а не звери. Они не тронут подобных себе...
Толпа слушала Шахина, и прежнее возбуждение сменялось скорбной покорностью и даже отчаянием... Кое-кто ещё требовал выставить на всякий случай караулы около мечети, но большинство людей поспешно убралось по домам.
Опасаясь каких-либо недоразумений из-за разбитого стекла в аптеке, Шахин-эфенди в сопровождении квартального старосты подошёл к дому Христаки и постучал в дверь. Немного погодя в окне показалась голова старого грека. Шахин от имени всех извинился перед аптекарем и сказал, что готов возместить убытки из собственного кармана, потом он заверил старика, что никакая опасность ему более не угрожает.
Шахин вернулся в школу, еле держась на ногах, голова его, казалось, была объята пламенем, в глазах - темно. Он не нашёл в себе сил даже подняться в свою комнату. Кое-как он добрёл до учительской, упал на диван и погрузился в забытьё.
Глава третья
Когда Шахин-эфенди очнулся от тяжёлого сна, солнце успело порядком отшагать по небу, и лучи его добрались через окно учительской комнаты до дивана, на котором он лежал. Во всяком случае, было уже за полдень, приближалось время третьего намаза.
На улицах царила какая-то неправдоподобная тишина. Неужели таков должен быть город, оккупированный неприятелем?
Шахину вспомнились события минувшего дня, словно кошмары в болезненном бреду... Он посмотрел через окно на улицу, на площадь: ни души... Все двери и окна наглухо закрыты... Как будто в городе не осталось ни одного живого человека.
Время шло. Удивительная тишина и слишком яркий солнечный свет постепенно начали вызывать у Шахина-эфенди тревогу куда большую, чем ночные происшествия.
Наконец он увидел двух греческих солдат с винтовками и турецкого полицейского, они медленно прошли по противоположной стороне улицы. Немного спустя открылась дверь, и из дома напротив вышел старик, одетый в плащ, с кувшином в руках. Шаркая деревянными сандалиями, надетыми на босу ногу, он спустился по ступенькам каменной лестницы и медленно направился к источнику на перекрёстке. Это был знакомый. Шахин-эфенди тотчас же выскочил на улицу.
Старик, опустив кувшин на землю, спросил с тревогой:
- Помилуй тебя господь, где ты был?
- Нигде... В школе...
- Два часа назад тебя искали. Наверно, минут пять стучали в дверь, никто не открывал.
- Кто?
- Один из наших полицейских.
- Я спал, не слышал. А чего им?
- Тебя вызывают в участок намазгяхского квартала.
Это известие сначала встревожило Шахина-эфенди, но потом он успокоился: ведь за ним приходил "один из наших".
Старший учитель расспросил соседа о положении в городе. Впрочем, старик сам почти ничего не знал. Он рассказал, что никакой тревоги в городе не было. Просто рано утром председатель городской управы отправился к командиру греческого отряда. Немного спустя были заняты особняк начальника округа, городская управа и все полицейские участки. Почти все базары закрыты... По улицам расхаживают патрули: два греческих солдата и один турецкий полицейский... На всех углах и перекрёстках расклеены воззвания оккупационных властей. Командование греческих войск гарантирует жизнь и свободу тем мусульманам, которые будут заниматься своими делами и молитвами и строго подчиняться распоряжениям новой власти; улемам и высшему духовенству будут оказаны почёт и уважение...
Однако мусульманское население не осмеливается выходить на улицу, а вот чалмоносцы разгуливают довольно свободно...
Получив эти сведения, Шахин-эфенди запер дверь школы и направился к участку.
Действительно, прохожих в городе было очень мало. Свернув на улицу, спускавшуюся к участку, Шахин-эфенди вдруг увидел коляску и так и замер на месте от удивления.
В коляске возле толстого неприятельского офицера в больших чинах сидел собственной персоной... Эйюб-ходжа... Как ни в чём не бывало, всё с тем-же уверенным и надменным видом, как раньше он восседал рядом с ответственным секретарем или начальником округа...
Шахин-эфенди тотчас же понял политику греков: они намереваются привлечь мусульманское население, влияя на религиозные чувства... Но как быстро сумел Эйюб-ходжа снюхаться с греками! Уму непостижимо! Впрочем, Шахин считал, что это даже на пользу мусульманам.
В полицейском участке Шахин встретил человека, которого никак не ожидал там увидеть,- поставщика-подрядчика городской гимназии Истрати-эфенди. Тот принял его очень любезно, с подчёркнутой радостью взял его под руку и повёл к греческому офицеру, маленькому, смуглому толстяку. Подрядчик что-то сказал офицеру по-гречески. Офицер осмотрел учителя с головы до ног, улыбнулся и пожал ему руку.
Шахин удивлённо смотрел, ничего не понимая. Наконец Истрати-эфенди объяснил:
- Шахин-эфенди, нам известно, что вчера ночью между мусульманами и христианами чуть не произошло столкновение. К счастью, вы предупредили его... Дело могло очень плохо кончиться. До сих пор греки и мусульмане не враждовали, жили в мире, как братья. Скажите, пожалуйста, разве подобает людям, занятым своими делами, будь они мусульмане или христиане, ссориться между собой? Что поделаешь, политика!.. Сегодня так повернулось, завтра - иначе. Хочу сказать вам, что греческое командование получило рапорт, в котором о вас отзываются весьма лестно. Вы оказали неоценимую услугу аптекарю. Господин офицер приносит вам благодарность. Он говорит: "Браво!"
Офицер опять заговорил о чём-то с Истрати-эфенди по-гречески.
- Господин офицер полагал,- сказал подрядчик,- что вы духовное лицо. И сейчас, увидя вас в феске, он удивлён. Вчера вечером у вас на голове была чалма?..
- Я вышел на улицу с непокрытой головой. Когда пришлось говорить с народом, я взял у товарища его чалму.
- Что ж, правильно... Народ больше слушает людей, увенчанных чалмой... Ну, а теперь перейдём к главному вопросу.
Истрати-эфенди усадил Шахина и, взяв его за руки, стал подробно излагать свои мысли.
Греческое командование, по его словам, не думает и не думало причинять зло своим подданным мусульманам... Каждый может заниматься, чем хочет,- торговать или служить богу... Но если греческим солдатам или христианскому населению будет причинено хоть малейшее зло, дело может принять дурной оборот. Просвещённые мусульмане должны так и объяснить это населению... Цивилизованное греческое государство, как и другие европейские державы, имеющие многих подданных мусульман, предоставило народу безграничную свободу вероисповедания. Духовные лица всегда будут в почёте... Именно поэтому Шахину-эфенди, как человеку, который пользуется влиянием среди народа и не питает к христианам враждебных чувств,- блестящим примером явилось вчерашнее событие, - даётся весьма важное и ответственное поручение. Он будет проповедовать в соборной мечети, пробуждая в народе доверие, любовь и уважение к новой власти... Надо объяснить населению, что у греческого государства нет дурных намерений по отношению к мусульманам...
Истрати-эфенди протянул Шахину список духовных лиц, назначенных проповедниками в различные мечети Сарыова.
В самом начале, среди имен наиболее нелюбимых им софт, Шахин увидел и своё собственное имя. Несомненно, к составлению списка приложил руку Эйюб-ходжа. Однако почему же он допустил, чтобы Шахин попал в этот список? Возможно, из-за вчерашнего происшествия, которое произвело на греков столь сильное впечатление, или же у ходжи более тонкий расчёт?
Был уже заготовлен официальный документ, в котором говорилось, что Шахин-эфенди уполномочен проповедовать в соборной мечети.
Старший учитель не хотел брать бумагу.
- Вы же знаете, я всего лишь школьный учитель,- возразил он.
Но Истрати-эфенди, несмотря на высокий пост, который он, видимо, теперь занимал, настаивал прежним несколько развязным и даже заискивающим тоном:
- Слушай, Шахин-эфенди, я тебя люблю, ты хороший человек... Берись ты за это дело... Для тебя же лучше...
Шахин-эфенди задумался. Предлагаемое дело внушало отвращение. Однако лежавшая на столе перед ним бумага с печатью безусловно обладала могуществом, и, конечно, не следовало упускать столь благоприятный случай. Документ мог пригодиться хотя бы для того, чтобы свободно ходить по городу, бывать везде, где угодно. Да и попробуй угадай, как сложатся в дальнейшем события... Ведь он остался в Сарыова только для того, чтобы помогать своим соотечественникам, оказавшимся в тылу врага... Может быть, благодаря этой бумаге он и сумеет им помочь?..
"Хорошо, удостоверение я возьму,- решил про себя Шахин, после некоторого колебания.- Уж коль я считаю себя человеком принципов, если убеждён, что в любой борьбе следует сражаться в самой гуще, в первых рядах, и для достижения заветной цели не надо бояться никаких трудностей, так неужели меня испугает этот грязный путь? Я беру эту бумагу. Ну, если совсем будет невмоготу, то... всё в моих руках - верну бумагу обратно..."
Что стало с Неджибом Сумасшедшим? Во время вчерашней паники Шахин-эфенди не видел друга, а все расспросы оказались безрезультатными.
Выйдя из участка, Шахин сразу же отправился к инженеру. Он предполагал, что семья Неджиба - старуха мать и сестра - ушла из города. Впрочем, может быть, он что-нибудь узнает у соседей.
Не успел Шахин протянуть руку к дверному молотку, как раскрылось окошко, и Неджиб радостно воскликнул:
- Вай, Доган-бей, ты ли это?
Друзья обнялись, словно не виделись долгие годы. Неджиб, как обычно, когда радовался, трижды поцеловал Шахина в бороду.
- Ты здесь, Неджиб?
- Ну конечно! Разве это удивительно?.. Я очень занят, работаю над проектом библиотеки и музея для Сарыова. Ведь непременно наступит такое время, когда придётся собирать старые книги, рукописи, предметы старины, все памятники древности, рассеянные теперь по гробницам, медресе и мечетям. Мой проект, право, просто великолепен, великолепен!.. Иди-ка, друг мой, посмотри, ты удивишься...
Шахин-эфенди сначала подумал, что Неджиб, как всегда, шутит, но, увидев в его маленьком кабинете стол, заваленный картами, планами, и чертёжными принадлежностями, опешил.
- Ты совсем с ума спятил, Неджиб! Гибнет страна. Родина пропала. И в эти тяжёлые дни ты раздумываешь над какими-то проектами.
Инженер рассмеялся.
- Не прикидывайся дурачком, Доган-бей. Что я должен сделать для спасения Сарыова, приказывай! И я буду последним подлецом, если не сделаю всего, что ты мне ни скажешь... Я не солдат... Поднять восстание в городе? Бессмысленно... Обвешаться оружием и выступить против регулярной армии, как твой Расим? Безрассудно! Уж лучше сидеть дома и работать...
- Непонятный ты человек... Чего же ты не удрал в таком случае?
- Ну, тогда слушай, что я тебе скажу. - Взгляд Неджиба стал серьёзным. - Оккупация оккупации рознь, дорогой мой. Эти типы захватили наш город совсем не потому, что он стратегически важен, и не потому, что им нужен ещё один заложник, чтобы гарантировать свои притязания на будущей мирной конференции. Нет! Они хотят просто-напросто прибрать наши земли к рукам, обосноваться здесь и хозяйничать, как у себя дома... Значит, идёт война не двух армий, а двух народов, двух наций... Если так, то грекам рано или поздно придётся отсюда убираться восвояси...
Шахин-эфенди настолько устал за последние два дня от всех тревог и волнений, что лишь сейчас начал по-настоящему ощущать всю горечь поражения.
- Как, каким образом?.. - спросил он безнадёжным тоном. - Где армия? Где силы, организация, деньги?
Неджиб схватил его за плечи и начал трясти.
- Да ты совсем одурел, мой Доган-бей!.. Тебе же говорю, не две армии, а два народа будут сражаться! Когда это случится? Рано об этом говорить. Через год... два... пять, кто знает... пока будут существовать эти народы. И та нация, которая окажется более могущественной, более сильной, та и разобьёт другую... В один прекрасный день это случится обязательно... Ты спрашиваешь меня, каким образом это произойдёт?.. Могущественная нация - это тот народ, в котором скрыты неведомые источники силы. И когда наступают трудные времена, народ открывает свои кладовые и становится сильным и непобедимым. Таково моё мнение, дорогой мой Доган-бей.
На этот раз Шахин ничего не ответил, он сидел, молча опустив голову.
- И ещё, опять же по моему разумению, конечно, - продолжал Неджиб. - В этой борьбе два фронта и два рода обязанностей: или на фронте, с оружием в руках нападать на врага и силой отбирать у него захваченные города, или же, оставшись в тылу, спасать наших братьев-соотечественников, наши учреждения, наш язык, наконец, наше собственное существование... Вот с таким расчётом я и предпочёл остаться в тылу. Буду пока заниматься своим делом.
Шахин-эфенди рассеянно улыбнулся.
- Ну что ж, Неджиб, ты отчасти прав, кое в чём я могу согласиться с тобой. Только сомневаюсь, чтобы такой неуравновешенный человек, как ты, мог согласовывать мысли свои с поступками... Откуда нам знать, что будет с нами, что произойдёт в Сарыова. Не опрокинут ли все твои расчёты какие-нибудь непредвиденные события? Ты человек вспыльчивый. Боюсь, не сможешь ты совладать с собой. Видишь, что наделал наш Расим, а уж какой был смирный. Ах, Неджиб, лучше бы ты ушёл из города.
Инженер, смеясь, похлопал Шахина по спине.
- Да ты меня вовсе не понял, Доган-бей, словно уж я не знаю, что я за человек.
Неджиб рассказал о том, как Эйюб-ходжа договорился с греками.
С утра пораньше ходжа явился к греческому командованию во главе делегации софт и от имени улемов, которые всегда были недовольны притеснениями со стороны прежних властей, выразил свое уважение и покорность. Командующий в ответ заявил, что греческое правительство будет справедливо и милостиво к новым подданным, в особенности к улемам, и что мусульманскому населению предоставлена полная свобода в отправлении религиозных обрядов...
Передавая подробности этого торга, Неджиб смеялся.
- Я должен тоже кое в чём покаяться, Неджиб,- нерешительно произнёс Шахин.- Знаешь, я так же жалок и низок, как и Эйюб-ходжа. Вот, погляди... Завтра я обмотаю голову чалмой и буду произносить проповеди в соборной мечети.
Шахин бросил бумагу на стол прямо посреди чертежей и планов. Он отвернулся, уставился в окно, как будто стесняясь встретиться взглядом с Неджибом, и нехотя стал рассказывать о вызове в участок.
Выслушав его, Неджиб проговорил:
- Эй, Доган-бей, да ты и впрямь стыдишься. А ведь это дело вполне совпадает с моими взглядами... Тебе поручают духовное руководство, будешь командовать народом! Не всем, но частью... Так чего ж ты ещё хочешь? О господи, брось плакаться и причитать, совсем ты не смалодушничал. Хоть теперь и оккупация, от Эйюба-ходжи всякого можно ждать, он в покое нас не оставит, так что твоя бумага - охранная грамота для нас... И к тому же, друг мой, ты ведь не будешь говорить что-либо противоречащее твоим собственным идеям... В этом городе, где осталось всего-то четыре с половиной человека, да и то больные и калеки, что может быть более правильным, как не призыв к спокойствию и порядку. Ох, кажется, завтра, если господь будет милостив, я тоже приду в мечеть послушать тебя. Но если я увижу тебя в чалме, разве удержусь... - И, представив своего товарища в чалме, Неджиб захлебнулся от смеха.
Начало смеркаться. Считая за лучшее не появляться в позднее время на улице, Шахин распрощался с другом и отправился домой.
Будь Шахин-эфенди человеком религиозным, он, может быть, уверовал бы, что удостоверение проповедника ниспослано ему самим господом богом.
В ту ночь, совсем уже поздно, греческие солдаты окружили школу Эмирдэдэ, обыскали дом снизу доверху, обшарили все закоулки и особенно комнату Расима, где забрали все бумаги, затем пригласили Шахина-эфенди следовать за ними в участок.
Шахин-эфенди надел чалму. Как раз перед сном он провозился с этой чалмой, тщательно приготавливая её и не зная, огорчаться ему или же радоваться. Сунув в карман бумагу с печатью - своё новое удостоверение, он вышел на улицу.
В участке долго допрашивали Шахина-эфенди. Больше всего полицейских интересовали подробности частной жизни Расима. И хотя Шахину не терпелось узнать об участи своего несчастного друга, он всё же сохранял спокойствие и говорил чрезвычайно осторожно. Даже когда сказали, что Расим погиб вместе с другими повстанцами, Шахин сдержался, не закричал, даже нашёл в себе силы пожать плечами и, пытаясь казаться равнодушным, выдавил:
- Что ж, получил по заслугам...
Кто знает, сколько бы его мучили за то, что он был начальником Расима, его другом и наставником. Но случилось чудо: благодаря чалме, и в особенности удостоверению, которое было у него теперь на руках, к утру его отпустили. Он возвращался из участка домой, еле волоча ноги. Сердце его обливалось кровью.
Смерть Расима была первой великой потерей в его жизни.