…Нетэта, выданная замуж в возрасте детском, не знала любовных влечений к своему суровому мужу и хранила к своим супружеским обетам ненарушимую верность потому, что имела гордый нрав, не позволявший ей унижать себя до лжи и притворства и до разделения любви своей между двоими. Но случай с ней, бывший в храме Изиды, где она с чистотою своей девственной веры была предана беспощадному пылу страстных объятий бога Анубиса, познакомил ее с ощущениями, которые были ей до сей поры чужды. И душа ее, искавшая отмщения обиды, когда теряла это настроение, не знала, к чему устремляться: все в ее жизни стало не тем, чем было прежде. Ее не только не огорчал гнев ее родителей, Пакувия и Атис, но и самая скорбь мужа ее Сатурнина. И негодование и ужас целого Рима, стремившегося разрушить алтари Изиды и избить Хрема и других жрецов, казались Нетэте чем-то чрезвычайно малым и едва стоящим какого-нибудь внимания. Не все ли равно, было или не было это позорное дело? Мало ли их происходит и будет происходить на свете, пока он стоит, и живущие в нем люди будут жадно перебивать друг у друга все, что кому из них захочется, -- не разбирая, какою это им придется ценою!..
И к собственному своему унижению, которое она перенесла и рассказами о котором возбудила негодование цезаря и целого Рима, Нетэта теперь относилась так, что это могло бы быть вменено в вину ее целомудрию: это ее уже не гневило и не угнетало и не побуждало к мщению, а только томило, как стыд, заставлявший ее скрываться и избегать встреч и разговоров. Но всего более… ей было жаль этого человека… этого злодея… несчастного, которого сожгут за нее живого.
Она не знает до сих пор, можно ли его простить, но она не раз уже думала о том, что виною его погибели будет она и что если он страшно оскорбил ее целомудрие и отнял у нее удовольствие уважать свою чистоту, то она отнимает у него без сравнения большую ценность -- самую жизнь, без которой уже нельзя сделаться лучшим. И Нетэта находила, что и Поливия, и Ферора, над которыми произошли такие же беды в храме всеблагопомощной Изиды, поступили лучше, чем она, тем, что снесли в себе свое оскорбление и не вызвали гнева цезаря и общего негодования…
Конечно, может быть, если бы не молчали Поливия и Ферора и другие женщины, с которыми случилось то же… то, может быть, зло это давно было бы пресечено и Нетэте не пришлось бы страдать, как она нынче страдает, но тем не менее, если бы все это ей пришлось пережить наново -- она не бежала бы по улицам Рима, не рвала бы на себе одежд и волос, не царапала бы ногтями свои плечи и щеки и не вымаливала бы у цезаря мщения, которое не возвратит уже ей утраченный покой в доме, а только прибавит ей муку на муку оттого, что Деций Мунд будет замучен… Поэтому слова Поливии о том, что можно извинить его преступление жестокостью его страсти и можно о нем пожалеть, нашли отзыв в сердце Нетэты, а отсюда уже становился открытым путь к дальнейшему состраданию, доходившему до готовности уронить каплю милосердия на пылающий костер, который должен задушить своим дымом дыхание Деция и испепелить огнем его тело…
И вот теперь это все опять пронеслось, как прошумевшая буря, перед Нетэтою и представило ей супружеские ласки Сатурнина такими, какими они до сей поры ей никогда не казались… В них она уже не видела радостного возвращения ей прав жены и словно не верила в благословение богов, которым Сатурнин пошел сжечь щепоть благовонной смолы. Но ее охватывал страх, и в ушах ее раздавался запрет: "Смотри… или я в темноте закричу: это мои… это мои поцелуи!.."
(Потрясенная Нетэта бежит из мужнего дома, сама еще не зная куда.)
…Теперь она яснее всего сознавала, что самое тягостное в эту минуту было бы исполнение долга супруги, а самое желательное -- избежать свидания с Сатурнином, если он пожелает возвратиться в запертую спальню. Чтобы избежать возможных последствий этого свидания, которые вдруг представились ей несносными и превосходящими возможность всякого над собою насилия, Нетэта, не задумываясь вдаль, бросилась к открытому окну и вышла из него на двор, где в одной из ниш стены догорала еще позабытая лампада, и огонь ее, вздрагивая от набегавшего ветерка, осветил ей выходную дверь на улицу. Дверь эта была полуоткрыта, потому что рабы, посланные за Исменой, поспешая исполнить как можно скорее данное им поручение, опережая один другого и друг на друга надеясь, позабыли запереть эту дверь. А когда возвратились с Исменой, то хотя и увидали свою оплошность, однако никому о ней не сказали и при известии о пропаже их госпожи еще тверже решились никому не говорить о том, что оставляли отпертою дверь.
Нетэта же именно пользовалась этой оплошностью слуг Сатурнина и вышла на улицу через открытую дверь, и это не было ею предумышлено, а случилось так, как бы волею рока, под силою которого она себя чувствовала и который будто руководил ею на самом деле.
Едва она вышла, не зная сама, куда направить хочет свои шаги, как к ней устремились из темноты две фигуры мужчин, искавших сообщества уличных встречниц, и стали хватать ее за одежды и приглашать ее идти с ними под портики храмов, и Нетэта узнала по голосу обоих людей, которые ей заступили дорогу. Это были Лелий-поэт и сенатор Помпедий, а за ними еще выступал двусмысленный Зет, и, чтобы скрыться от них, Нетэта быстро вырвалась из их рук и бросилась бежать в первую встречную улицу и бежала, поворачивая из одного переулка в другой, лишь бы скорее скрыться с глаз их, что ей и удалось. Но зато она и сама теперь не знала, в какой части Рима она находится и какою дорогою ей надлежало идти, чтобы возвратиться в дом мужа. Кроме того, она нисколько не думала о том, чтобы спешить возвращением домой, и в своей роковой растерянности и мечтательности шла до тех пор, пока почувствовала сильное утомление и пожелала отдохнуть.
По рассеянности и волнению, которые оба имели свое место в потрясенной душе Нетэты, она не узнавала места, в каком находилась, и нимало об этом не тревожилась, а села под дерево и задремала, и тотчас же увидела, что под другим деревом, которое представилось ей невдалеке, стал весь обвитый молочным туманом бог Пан, и он стал к ней приближаться и обнял ее и успокоил в своих объятиях, в которых ей было и стыдно, и приятно. И Нетэта проспала здесь поддеревом, пока взошло солнце, и когда она проснулась, то увидала себя на прекрасном поле, покрытом сочною травою и немногими, очень красивыми деревьями. Она легко узнала теперь то дерево, под которым видела Пана, берегшего ее в своих объятиях во время ее сна и наводившего на нее приятные сновидения своею игрой на цевнице.
Нетэта была укреплена этим сном и смущена им, так как бог Пан был отцом многих сатиров, и ей было досадно, для чего так с той поры, как она сделалась предметом исканий Деция Мунда, ее со всех сторон наяву и во сне окружают соблазны, и мир человеческий весь показался ей исполненным бесстыдства, от которого она хотела бы скрыться. А как она была в таком состоянии, что не давала себе ясного отчета в том, что ей представлялось, и подчинялась первому влечению, которое ее охватывало и получало господство над ее мыслями, то она встала из-под дерева, где спала, воображая себя в объятиях Пана, и, пройдя среди стад, пасшихся теперь на лужайке, пошла берегом Тибра и все шла, не давая себе отчета, куда идет, и пришла в полдень к незнакомому пыльному гроту, где и села в темном углу, чтобы укрыться от полдневного жара.
Тут она пробыла в полузабытьи довольно долгое время, и все опять была не в сознании того, что хочет сделать и что с ней происходит, и опять видела в знойном воздухе Пана, который, улыбаясь, дремал под стеною пыльных развалин и свирель уронил на косматые ляжки. В этот раз Пан привиделся Нетэте перед тем, как она пробуждалась, и тотчас же исчез при ее пробуждении, а в это же время она услыхала, что в другой стороне грота, противоположной той, откуда она вошла, раздавались людские голоса и удары мотыг и секир, посему следовало догадаться, что там шла какая-то спешная работа.
Не желая выходить снова на ту же местность, где сторожил ее неотступно преследовавший ее Пан, Нетэта предпочла выйти из грота через ту сторону, откуда слышались стуки инструментов и голоса рабочих. Она встала и пошла на эти звуки и шла довольно долго в совершенной темноте, причем ей не раз казалось, что работа происходит то с боков коридора, которым она проходила, то сверху над ее головою, и даже своды трещали, и сыпались плесень и пыль. Наконец в глаза Нетэте мелькнул свет, она приблизилась к выходу и увидала, что множество рабочих разрушают остатки какого-то большого здания, и тут она узнала местность и поняла, что разрушенное здание, от которого уцелел только один угол портика, есть именно тот самый храм богини Изиды, где совершено поругательство над бедной Нетэтой.
По повелению Тиверия он был разрушен неимоверно скоро -- всего в восемь дней, -- и теперь от него оставался один только угол портика, к колоннаде которого прямо вел тот проход, которым дошла сюда Нетэта, и, идучи далее, она поднялась этим же ходом на верх просторного фриза и тут увидала опять много людей, трудившихся над какою-то непонятною для нее работою, и опять сошла вниз, никем не замеченная, и тут неожиданно встретила Поливию.
Это уже был вечер, и Поливия вышла, чтобы подышать вечерней прохладой. Она была грустна и задумчива и удивилась, увидав Нетэту, о которой уже знала, что она скрылась из дома мужа.
Поливия обратила внимание на внешность ее убора, который был в беспорядке, и на замученный вид и сказала ей:
– -Так как мы возле дома, где я живу, и тебе нет надобности попадаться всем на глаза, то войди ко мне, отдохни и подумаем вместе, что тебе предпринять далее.
Рассеянная Нетэта последовала за Поливией и вступила за нею в дом, не зная, что это был дом брата Поливии, роскошного Фурния, который, прожив четыре наследства, служил теперь начальником всех тюрем и распоряжался устройством казней. По этой должности своей Фурний теперь был занят приготовлением казней для виновных в оскорблении Нетэты. Под надзором Фурния происходило спешное разрушение капища Изиды, и он же должен был приготовить сложную операцию казни, которую предначертано было совершить таким образом, что место, где стоял храм Изиды, должно быть расчищено и от всего здания на время будет оставлено только несколько колонн с куском фриза. Посреди площади, на которой стоял храм, должен лежать сброшенный с подставы кумир богини Изиды, а кругом его надлежит поставить восемь деревянных крестов для жрецов Хрема, Кадема, Балласа, Фундания и Фуфиция, для Пеона-прислужника, для Менекрата, возжигателя курений, и для старой Иды. А наверху, в фризе колоннады, должен быть сложен костер, на котором будет сожжен Деций Мунд. И когда будут распяты жрецы и служители храма и старая Ида, тогда у всех на виду загорится высоко на фризе костер, посреди которого у столба будет прикован Деций Мунд. И когда все казненные будут терзаться при назначенных им орудиях казни, тогда потащат канатом к берегу Тибра старую Иду и сбросят ее в воду, а потом подшибут колонны, на которых до времени держится фриз, и этот остаток храма Изиды обрушится и смешается с остатком виновных. Все это вместе, без разбора, тоже будет брошено в воду и снесется волнами Тибра в море.
Поливия рассказала Нетэте об этих приготовлениях, думая, что ей будет приятно узнать, как строго будет отомщено поругание ее супружеской чести, но Нетэта выслушала это сообщение равнодушно и потом сказала, что она себя не понимает, потому что ранее, когда она только что узнала о совершенном над нею обмане, она испытывала ненасытную жажду мщения, и потому так настоятельно требовала кары виновным у цезаря. Но с тех пор, как она знает, что они все погибнут, она находит в своем сердце к ним даже сожаление.
Поливия же ей ответила удивлением и спросила:
– - Ты не видала ли Грецины или Юлии или других пустомелей из родных или из приятелей Друза?
И тут рассказала, что Грецина и Юлия наслушались каких-то чужеземных пустяков от присланных из Палестины бродяг [То есть христиан.], у которых нет гордости своими предками и нет желания мстить за себя, а напротив, они не почитают за стыд снести обиду и даже спешат сделать добро тем, кто им делает зло.
– - Я не знаю никого из этой семьи, -- отвечала Нетэта, -- но я чувствую, что, если бы кого-нибудь из них встретила, я бы их полюбила и…
– - Может быть, сама сделалась бы точно такою же, как они? -- перебила Поливия.
– - Может быть, -- отвечала Нетэта, -- но, во всяком случае, я не пошла бы просить цезаря о том, чтобы моя обида стоила жизни людям, для которых брат твой готовит кресты и костры, и теперь я чувствую, что я должна идти к цезарю и просить для них пощады.
VIII
И сказав это, она быстро повернулась и ушла от Поливии так скоро, что та не могла ее удержать. Но вскоре Нетэта возвратилась, и Поливии показалось, что в это недолгое время, пока она была в отлучке, с нею произошла очень большая и страшная перемена. И до той поры сильно возбужденная и измученная беспрестанною сменою душевных волнений, она теперь воротилась еще более расстроенною, и хотя падала от усталости, но обнаруживала огромную энергию и волю.
Она объяснила Поливии, что ее не допустили к императору и что все даже смеялись над ее намерением изменить приговор, исполнение которого назначено на завтра, и теперь этого зрелища ждет целый Рим.
– - Это так и должно быть! -- сказала Поливия.
– - А я думаю именно, что это так не должно быть! Я ненавижу себя за то, что все это наделала, и если бы это было можно, я сама умерла бы вместо этих людей, которых будут распинать на крестах или сожигать на костре.
– - Вот именно, я думаю, вместо того, кто будет гореть на костре? -- пошутила Поливия.
– - Да, это ты не ошиблась. Те, другие, жалки, но они делали дурное дело за деньги, и потому мне их меньше жалко, но Деций Мунд несчастливец… Он сделал все, отуманенный страстью, которой не должен был дать в себе разгореться, но он ведь римлянин -- где ему было взять стыдливого целомудрия?.. Моя красота погубила его, и я ее ненавижу и никогда не буду ею радоваться, потому что всегда буду помнить, как тяжко страдает за нее человек, который знает, что завтра его сожгут за меня.
А Поливия отвечала Нетэте, что она напрасно думает, будто Деций Мунд очень страдает в ожидании завтрашней казни.
– - Напротив, -- сказала она, -- он счастлив!
– -Ты говоришь невозможное! -- отвечала Нетэта.
– - Нет, я говорю именно то, что и есть. Деций Мунд ведь здесь, в этом доме, и я брала ключ от его помещенья у брата и входила к нему после того, как ему объявили решенье…
– - Ну, и что же с ним было?
– - Он улыбнулся и сказал очень ласково: "Что ни придумаете -- это все будет мало за то, что я сделал, и я хотел бы еще раз гореть, если бы мог, задыхаясь в дыму, крикнуть Нетэте: "Я любил тебя, Нетэта!""
Нетэта ощутила на себе странное впечатление от этих слов и, окинув Поливию взглядом, исполненным страдания, простонала:
– - Это жестоко!.. Зачем ты мне это сказала!
И когда Поливия захотела узнать, почему эти слова произвели на Нетэту такое впечатление, она сказала ей:
– - Боги слишком немилосердны ко мне, потому что я сама не в состоянии определить моих чувств! -- И вслед за тем рассказала, что она не рада тому, что должно бы ее радовать, и мало теперь сокрушается о том, что должно быть для нее всегдашним сокрушением.
– - Словом, -- сказала ей Поливия, -- твой гнев за оскорбление, которое нанес тебе Деций Мунд, утихает, и ты не радуешься его казни, которою он должен пострадать за твою честь?
– - Я позабыла уже о себе и ужасаюсь того, что определено сделать над этим несчастным!
Поливия обняла ее и сказала ей:
– - Вот ты теперь больше женщина, чем римлянка, и за то ты можешь получить такую радость, какая недоступна жестокому сердцу.
– - Ах, я рада бы сделать все и даже готова пожертвовать собою, чтобы только спасти его от жестоких мучений.
Поливия же ей отвечала, что освободить Деция Мунда от назначенной ему казни уже никто не может, так как эта решил император и весь Рим ожидает зрелища, но что от Нетэты зависит облегчить Мунду муки казни и, может быть, даже сделать ему их отрадными.
Нетэта захотела знать, как это может быть. Поливия сказала, что Деций Мунд не обнаруживает никакого страха перед ожидающей его казнью, но выражает сожаление только о том, что умрет, оставляя гнев на себя в сердце Нетэты.
– - Если ты можешь сказать ему правду, то передай ему, что я его прощаю! -- проговорила Нетэта.
А Поливия ей отвечала, что она, надеясь на добросердечие Нетэты, уже говорила об этом Децию, но он ей не поверил.
– - Почему же?
– - Потому, -- отвечала Поливия, -- что он считает себя слишком много перед тобою виноватым и жизнь свою почитает слишком ничтожною ценою за твой гнев…
– - Несчастный! -- прошептала Нетэта и, подумав немало, добавила: -- Если бы я могла его видеть, я бы сама ему сказала, что в моем сердце нет к нему гнева.
– - О, тебе бы самой он, конечно, поверил! -- отвечала Поливия. -- И я на твоем месте не отказала бы ему в этом утешенье.
– - Но где же я могу сказать ему это слово?
– -Тебе это стоит захотеть. Деций Мунд ведь заключен в том самом доме, где живем мы -- я и брат мой, промотавшийся Фурний, от которого зависят тюрьмы и казни, палачи и вся тюремная стража. Брат был близко знаком с Децием Мундом в прошедшее время, когда проживал свои богатства, и теперь он сожалеет Мунда и, как может, облегчает для него жизнь в заключенье. Осужденный свободно приходит в наше помещение и гуляет в нашем саду, связанный одним честным словом, которое взял с него Фурний. Брат целый день сегодня имел много хлопот, и вечером он хочет дать себе отдых -- поиграть в кости и побеседовать с друзьями, и потом, конечно, у них будет долгий ужин. К этому ужину, признаться, зван был и Мунд, но он отказался. Он сказал им, что не расположен веселиться перед смертью, и брат посмеялся над ним, что он, может быть, хочет "побыть с Юпитером", а Деций, чтобы отвязаться от этих разговоров, молча пожал руку Фурния и после сказал мне тихо, со вздохом: "Пойми хоть ты меня, добрая Поливия, что я нуждаюсь не в забвенье и не в Юпитере, а в том, чтобы побыть в душе моей с…"
– - Не договаривай! -- перебила, отстраняя ее от себя, Нетэта.
– -Ты догадалась, о ком он хочет думать?
– - Оставь!.. Оставь это!.. Я догадалась!..
– - Это ты… Нетэта!
Нетэта взялась за сердце и сказала:
– -Ты таки договорила!.. Ну, и что же дальше?
– - Дальше?
Поливия обняла Нетэту и стала говорить ей на ухо, что брат ее, Фурний, и его беспечные гости теперь уже начинают сбираться и будут пировать, пока упьются, и настанет время их разносить по домам. А Деций, который отказался от пира, теперь, конечно, находится один в саду. Он так сказал Поливии, что в эту последнюю ночь не станет томиться под кровлей, а проведет ее в уединении на дерновой скамье, под большим старым дубом, чтобы окинуть быстро летящей памятью все свою протекшую жизнь, которую он отдает за свою любовь к Нетэте.
– - И вот, -- заключила Поливия, -- зайди ко мне, и из моей комнаты ты можешь его видеть… А если желаешь оказать ему еще более участия, то можешь сойти к нему туда и сказать ему утешительное слово, после которого ему будет не страшно взойти на ожидающий его костер.