Образование, полученное Игорем Ивановичем, позволяло ему обнаружить бьющее в глаза сходство между событиями 9 термидора 1794 года в городе Париже и событиями начала марта в Кронштадте. В заговоре против якобинцев, как более-менее ясно помнил Игорь Иванович, соединились и правые и левые. Забыв Колло д’Эрбуа, он помнил Билье-Варенна, оба, как известно, представляли левых якобинцев, к ним присоединились и правые дантонисты, и жирондисты, и шометисты, и чебертисты, и, что характерно, вся эта пестрая коалиция опиралась на беспартийных, то есть на "болото". Именно в беспартийном облике выступили в кронштадтских событиях эсеры и меньшевики (правые), кадеты и максималисты (левые), монархисты (крайне правые) и анархисты (крайне левые). Одни объединились, чтобы свергнуть диктатуру якобинцев, другие - для низвержения диктатуры коммунистов.
На другой день после 9 термидора правые взяли верх над левыми, и началась ликвидация революции. Нечто похожее началось и в Кронштадте, когда выяснилось, что "ревкому" (левые) отведена роль ширмы и придатка при "штабе обороны" (правые).
Впрочем, жалеть о том, что Игорю Ивановичу не пришло на ум сравнивать эти два события, не приходится, ведь термидорианцы достигли полного успеха, раздавали якобинцев, их коалиция оказалась несокрушимой. А даже иллюзорная вера в победу мятежников могла бы увести Игоря Ивановича ох как далеко, сначала в Финляндию, а потом и ещё дальше.
Чубатый из третьей котельной, дважды слушавший в кают-компании кондукторов лекции проголодавшихся историков, теоретически тоже мог бы провести параллель, если бы запомнил названия партий или хотя бы их политическую ориентацию. Но в продолжение и первой и второй лекций по истории Великий французской революции он больше думал об изысканной простоте гильотины. Как человек, в сущности, незлобивый, он думал о том, как повезло в конечном счете Николаю II и его семье, что их расстреляли, а не обезглавили. Дивился дикости французов, услышав, что изобретение сердобольного доктора Гильотена и по сегодняшний день вершит средневековые казни.
Краткие сведения из истории французских революционных потрясений сообщаются здесь не для того, чтобы публика узнала в авторе внимательного читателя старых журналов. Эти отступления необходимы для разъяснения последовавшего после мартовских событий переименования линкора "Петропавловск" в "Марат". В то же время переименование "Севастополя" в "Парижскую коммуну" в пояснениях не нуждается, поскольку штурм мятежной крепости, как всем известно, происходил в дни пятидесятилетия Парижской коммуны, полувековую годовщину которой кронштадтский "ревком" отмечать отказался, о чём и было сообщено в газете. Подавление мятежа пришлось именно на 18 марта, а потому разумно и назидательно было назвать укрощённый линкор именно "Парижской коммуной", а не как-нибудь иначе.
В сущности же, исторические аналогии мало что проясняют в окружающей нас жизни, служат по большей части для развлечения жаждущих просвещения красавиц и являются свидетельством не столько образованности историка, сколько умения себя преподнести; для простых же смертных исторические аналогии не более чем утешение, дескать, не мы первые… Чтобы не брать на себя ответственность за сказанное полностью, можно сослаться на объективнейшего идеалиста Георга Вильгельма Фридриха Гегеля, умевшего буквально во всём найти что-нибудь разумное; так даже он, изучив всю историю насквозь и с печалью перевернув последнюю страницу, написал: "Опыт и история учат, что народы и правительства никогда ничему не научались из истории и не действовали согласно поучениям, которые можно было бы извлечь из неё". И объясняется это тревожное положение тем, что при желаний всегда без труда можно найти какую-нибудь причину или обстоятельство, которые якобы мешают в сегодняшней действительности воспользоваться умным примером или хорошим уроком истории.
Со времен Иисуса Навина, штурмовавшего надменные башни Иерихона, непреклонно веками возвышавшиеся у входа в Ханаан, известно, что на крепость стен полагаются лишь слабые духом.
С тех же библейских времен известно, что ополчение, идущее в бой под водительством двенадцати разноплеменных шейхов, - лишь зыбкая масса, подверженная анархистским настроениям, и никакой реальной военной силы не представляет.
И три тысячи лет назад и ныне шансы на победу были только у регулярной армии, подчиняющейся приказам одного вождя; в истории не исчерпать примеров того, как авторитет полководца становился источником сплочения нации.
У засевших в Кронштадте не было и не могло быть вождя, способного остановить солнце на небе, а тьма была единственной бронёй, способной прикрывать солдат, готовых идти по зыбким ледяным полям на штурм фортов, на штурм неприступной крепости.
Впрочем, беспримерный штурм морской крепости пехотой со льда был предпринят и шведским генералом Майделем в январе 1705 года. Шли на штурм в стужу и пургу, но заблудились и в метели свой Рычерт, Риссерт, Ретусари, или, как он именовался на немецких картах, Кетлинген, так и не нашли, иначе, кто знает, сколько бы ещё крови впитала в себя земля пустынного и мрачного острова, поименованного Котлином.
Куда с большим успехом предпринял штурм со льда первый адмирал в истории России Фёдор Матвеевич Апраксин. Шесть дней, вот так же в середине марта, он вёл осадный корпус в 13 тысяч человек по льду от Кронштадта на Выборг, прошел 130 километров и крепость, великолепную по тем временам, блокировал и взял, прирезав "с божьей помощью" к топким ижорским землям "наших дедич и отчич", отданным в своё время слабосильным Михаилом Романовым "за себя и за потомство", важнейший приграничный кусок…
Но что за смысл разбирать историю по косточкам, если не найти в ней ответ на самый простой вопрос: почему одним людям или, к примеру, городам выпадает судьба фантастическая, а другим - никакая?
…Решающими в судьбе мятежников стали 16 и 17 марта.
Утро 16-го выдалось ярким, солнечным. Снег мокрел и оседал в безветрии под тёплым дневным солнцем. Воздух был по-весеннему пахучим, лёгким, пропитанным озоном, казалось, если поглубже вдохнуть и задержать дыхание, можно оторваться от земли и чуть-чуть повисеть, не касаясь ногами снега.
В такую погоду не верится, что беспредельное небо, обволакивающее землю, пустынно и мертво, а верующему человеку и вовсе кажется, что, будь глаза позорче да знай, куда смотреть, и увидишь врата царства небесного, ангелов и апостола с ключами.
На самом краю искрящейся снежной равнины, подштрихованной ровными полосками впаянных в лёд фортов, призрачно и нереально проступал Котлин с крутым куполом Морского собора, заводскими трубами, портовыми кранами, казармами и мачтами кораблей.
И небо, и необозримые снежные поля, окружающие форты и крепость, были чисты и безлюдны.
Штурм начался с неба.
Самолеты, неуклюжие и трескучие, до этого лишь безобидно засыпавшие Котлин листовками, с утра 16 марта бомбили корабли и гавань.
Бомбовые удары по крепости и кораблям носила скорее демонстрационный характер, так как несколько десятков пудов бомб не могли нанести заметного урона осаждённым.
Сверху были отлично видны забитые эшелонами ближайшие станции.
Ораниенбаум, Старый Петергоф, Новый Петергоф, Лигово, Мартышкино были заполнены непрерывно прибывающими войсками, снаряжением и артиллерией. В укрытиях ждали выхода на боевые позиции уже повернувшие жерла своих орудий к морю пять бронепоездов и бронелетучки. Занимали исходные позиции полки и батальоны. На нешироких улицах Ораниенбаума сталкивались движущиеся в разных направлениях колонны войск, люди бранились так, будто им и не предстояло идти через несколько часов плечом к плечу на смерть. Шла заготовка и доставка к берегу, к местам, обозначенным для схода войск на лёд, штурмового снаряжения: свозили шесты, доски, деревянные лестницы для преодоления трещин и разводьев.
Вновь прибывающим войскам уже некуда было втиснуться на узкой полоске побережья, и доставленную в Гатчину 81-ю бригаду задержали с разгрузкой и вскоре завернули вовсе, направив в низовья Волги на подавление мятежных банд.
Как нельзя было с аэропланов, непрестанно круживших над кораблями и островом, увидеть низовья Волги, так же не видны были в лица истощенных хроническим недоеданием бойцов, не видно было ни оборванного обмундирований, не расквашенной, непригодной совершенно обуви. Не видно было сверху и того, как бойцы, забывшие, когда сполна имели продуктовое довольствие, к собственному удивлению, получали по два фунта хлеба при полном приварке и жирах, а в результате неразберихи и сутолоки, передвигаясь от одной станций к другой, ухитрялись получить суточный рацион в два и три раза.
Двадцать пять аэропланов, презрев беспорядочную пальбу, испятнавшую ровное белесо-голубое небо белыми бутонами разрывов, поливали корабли и причалы из пулемётов и сбросили триста бомб. Одна угодила прямо в палубу "Петропавловска".
В два часа пополудни отходную мятежникам грянула артиллерия.
Кронштадт яростно огрызался. От каждого залпа линкоров, казалось, вздрагивал весь остров разом.
К вечеру потеплело, и глухие двойные удары трёхсот орудийных стволов, сотрясавшие весь день небо и землю, постепенно стали затихать, словно утопая в поплывшем надо льдом тумане.
Лёд парил, поднимаясь легким белесым дымком в прохладное светлое небо.
Туман стоял невысокий, и с командного пункта на южном берегу были видны торчавшие островками над зыбкой, сонно клубящейся пеленой верхушки фортов и шлем Морского собора в Кронштадте.
Ещё пустовали приготовленные для приёма раненых обширные помещения в самых больших зданиях по обоим берегам залива. Детские учреждения из фронтовой зоны были эвакуированы, а больницу на станции Разлив перевели в подвальное помещение.
Крепкий характером командующий Западным фронтом, ровно два месяца назад отметивший своё двадцативосьмилетие, щуря левый глаз, разглядывал в медную подзорную трубу форты, крепость и очаги пожаров в местах удачных попаданий: труба была получена в 1919-м после взятия Омска в дар от астронома-большевика Павла Карловича Штернберга, преподававшего курс астрономии в Московском университете. Сейчас, лично возглавив заново сформированную 7-ю армию и получив в подчинение "во всех отношениях" все войска Петроградского округа и Балтийский флот, командующий Западным фронтом держал в руках все нити боевых действий против мятежников.
Командарм негодовал: стреляли плохо, эффективность огня оказалась ниже всяких ожиданий, хотя всю артиллерию собрали в один кулак на узком участке Мартышкино - Малая Йжора. Шесть часов кряду пять тяжелых дивизионов и литеры "Е", "С" и "Ж" из дивизионов ТАОН резерва главного командования при поддержке ста орудий средних калибров бесплодно молотили Кронштадт, израсходовав половину боезапасов, имевшихся на батареях, а запасы, надо сказать, были огромные. Крепость отвечала сильно и метко. В Петрограде дребезжали стекла.
К ночи небо подёрнулось высокими быстрыми облаками, в безветрии набежавшими откуда-то из-за края небес то ли для того, чтобы дополнить собой величественные, но уж очень простые декорации, то ли для того, чтобы скрыть от нежных весенних звёзд готовую разыграться кровавую трагедию.
В полночь пехотные полки стали сходить на преющий, дышащий под ногами лёд.
Пышным костром полыхала спасательная станция, зажженная метким огнем мятежников; обозначенные вешками места спуска на лёд 237-го Минского и 235-го Невельского полков славной 27-й Омской дивизии были ярко освещены высоким пламенем жарко и с треском горевшего сухого дерева… Изменить демаскированный участок было уже невозможно в связи ей скученностью войск и только что проведенной передислокацией 80-й бригады. Ровно в 4 часа 15 минут, с задержкой всего на 15 минут от установленного боевым приказом времени, оба полка начали сходить на лёд.
Живая, колышущаяся щетина штыков над спинами солдат отражала красные всполохи догорающей станции и казалась уже обагренной кровью.
Ото льда тянуло могильным холодом, ступать на него в хлюпающую под снегом воду, было жутковато, но и откладывать было нельзя никак: 12-го, на Василия-капельника, прошел вешняк, обрызгав лёд первым дождичком, а впереди был Алексей-тёплый, этот уже - с-гор-вода.
На лёд сходили колоннами, рискуя перед противником и перед фактором ненадежности льда, но, учитывая неуверенность в настроении солдатской массы, пришлось считаться с тем, что в колонне боец чувствует себя более спокойно, чем в цепи, да и управлять и маневрировать колонной проще, чем цепью.
В "Красной летописи" будет сказано о том, что "никогда в годы гражданской войны красноармеец не был так хорошо обмундирован и так хорошо не питался, как под Кронштадтом". Это справедливо в отношении питания и обмундирования, а вот с обувью решить вопрос до конца так и не удалось, часть красноармейцев шла по мокрому льду и снегу в набухших валенках, попадались бойцы и в лаптях. Зато у каждого красноармейца на этот раз было по 100–150 патронов, в то время как на первый штурм бойцы шли, имея по 3–4 обоймы патронов да по нескольку гранат Лемона.
Треть делегатов шедшего в эти самые дни в Москве X съезда РКП (б), покинув зал заседаний, прибыла в Петроград для участия в подавлении мятежа.
Колеблющаяся стихия кронштадтского мятежа в своем пестром многолюдстве несла в себе мало определенности, ясности и оформленности.
Ей противостояла сравнительно малочисленная, но монолитная и несокрушимая организация. Самые стойкие и несгибаемые бойцы, цвет партии, её авангард и вожаки, секретари ЦК и ЦКК, члены Реввоенсовета, секретари губкомов, председатели исполкомов, командиры и комиссары дивизий и полков, журналисты, писатели рядовыми солдатами сошли на лёд Финзалива, став проводниками единой и несгибаемой воли.
Эта крайняя, невероятная, отчаянная мера могла быть понята лишь теми, кто сознавал всю опасность мелкобуржуазной контрреволюции в стране, где пролетариат составляет меньшинство.
На зыбком, тающем льду, окружившем небольшой низменный остров, замыкающий горло мелководного залива, решалась судьба революции.
Утопая в ночном мраке, колонны всё дальше и дальше уходили от берега. Неразличимые в ряжах бойцов, шли 300 делегатов партийного съезда, вселяя в наступающую армию решимость и твёрдость примером личного мужества и самопожертвования.
Голубовато-белые спицы корабельных и крепостных прожекторов, метнувшись по высоким облакам, падали вниз и шарили по ледяной поверхности залива, словно руки слепого, отыскивая жертву для ещё молчавших орудий и пулемётов.
В затаившейся крепости ждали атаки.
За облаками скользил ослепительный, бегущий против ветра ледяной глаз луны, густое, непроницаемое небо в сумятице летящих облаков было бесстрастным и молчаливым.
Передние шеренги колонн хрустели подтаявшим и успевшим заледенеть настом, а сзади слышался лишь чавкающий звук сотен ног в жидком месиве снега.
За каждой колонной тянулись нитки телефонного кабеля, ни одной из них не суждено уцелеть, как не уцелеют и телефонисты, брошенные на поиски обрывов и восстановление связи.
Пехота падала на лёд, подкошенная мутным лучом прожектора, но едва он уходил в сторону, бойцы без команды поднимались и шли в мокрых, липнущих к ногам белых маскировочных халатах, растворяясь в тумане на расстоянии шестисот шагов.
Можно было и не падать в мокрый снег, можно было не падать в воду, проступавшую надо льдом, если бы знать, что для защитников крепости прожектора не могли высветить ничего дальше двухсот - трёхсот шагов, потому что ослепительный, отливающий синевой, как сталь хорошего клинка, луч упирался в туман, как в стену.
Лишь под утро атака шестого форта на севере и второго на юге обнаружила наступавших под крепостными стенами.
Уцелевшие свидетели скажут о глубоком впечатлении, которое производил рёв орудий, грохот разрывов, горы вздыбленной воды со льдом, сыпавшиеся с неба камни, поднятые взрывами тяжелых снарядов со дна на мелководье; скажут, как становилось во рту кисло и долго звенело в ушах режущего воя снарядов полегче, тех, что ударяясь о лёд и рикошетом улетали дальше искать свою кровавую добычу…
Лёд вздрагивал, трескался, образуя разводья и полыньи.
Колонны развернулись в цепи, и уже ничто не могло сдержать яростный натиск пехоты, знавшей что выжить если и удастся, то только там, на острове.
Ни крепостные стены, ни колючая проволока с электрическим током, ни фугасы, вздымавшие атакующих вместе со льдом в воздух, ни испепеляющий огонь двенадцатидюймовых орудий, способных сокрушить дредноуты и города, не смогли удержать пеших бойцов в окровавленных халатах, с чёрными лицами, оглохших от орудийного грохота и винтовочной пальбы, шедших с примкнутыми штыками прямо в ад.
Поначалу раненых было мало, после орудийных разрывов уходили под лёд вместе с живыми и убитыми; воздушные разрывы "шимозы" поражали в голову и укладывали убитых почти правильными концентрическими кругами. Наткнувшись на ружейно-пулемётный огонь, войска стали нести потери и убитыми и ранеными.
В десять утра бой громыхал во всех гаванях и на улицах Кронштадта.
Противника, загнанного в каменные казематы, добить не удавалось, ручные гранаты в большинстве своем не рвались, артиллерия, запутавшись в сигнализации из-за нехватки ракет нужных цветов, начинала бить по уже захваченным фортам; штурмовавшие спешно с потерями отходили, чтобы через три часа начать всё сначала.
Минцы стремительной атакой выбили противника и овладели фортом "Павел". Невельцы, несмотря на сильный ружейно-пулемётный огонь, особенно с правого фланга, со стен Каботажной гавани, прорвали проволочные заграждения у кромки берега, неся потери, овладели городским валом, ворвались в город и ввязались в затяжной бой на Цитадельной и Сайдашной. Минцы устремились по Александровской улице и Северному бульвару.
Когда в обоих полках убитыми и ранеными выбыло 90 % командного состава, управление боем было практически утрачено.
Израненные, в окровавленных халатах, полки начали отход.
На прикрытие правого фланга отходивших невельцев были брошены остатки бригадной школы.
Школа дралась великолепно и полегла полностью.
Навстречу отступавшим попадались санные упряжки с продовольствием, боеприпасами и пустые, за ранеными; лошади, спрятанные в огромные балахоны, сшитые из казённых простыней с несмываемыми штампами госпиталей, больниц и полковых хозяйств, казалось, приоделись для участия в каком-то карнавале.
Уцелевших, добравшихся до южного берега невельцев и минцев удалось собрать у дымящихся развалин спасательной станции в два батальона неполного состава и вывести в оперативный резерв командующего Южной группой. Через три часа, ещё не пришедших в себя, не успевших понять, на каком они свете, их снова бросят в бой - спасать от разгрома прижатую контратакой мятежников к Петроградской гавани разбитую Сводную дивизию.
Эхо артиллерийских раскатов кувыркалось между стенами домов, полыхали пожары; очищенные от мятежников здания, словно воскреснув, били в спины наступавшим кинжальным пулемётным огнем, и уцелевшая пехота разворачивалась, чтобы снова штурмовать разбитый, продырявленный со всех сторон дом.
Положение частей, ворвавшихся в город, было неустойчивое. Командиры видели, как части из-за убыли людей иссякают и не могут не только развивать успех, но и удерживать занятое.