- А-а, это опять вы. Комендант сообщил, что у вас ко мне неотложное дело. Должно быть, оно и вправду очень важное, раз не может подождать до утра. Час поздний.
- Да, цезарь, дело очень важное. - Флавий отсалютовал. Дверь у них за спиной закрылась, и взгляд Флавия устремился мимо императора - на высокую фигуру, полулежавшую на ложе в дальнем, зато пенном углу.
- Цезарь, мы хотели бы поговорить с тобой наедине.
- Если дело действительно важное, Как вы считаете, то говори прямо, без обиняков. Или, может, ты ожидаешь, что я по твоему велению прогоню главного среди моих министров, как пса в конуру?
Юстин, стоявший за плечом Флавия, почувствовал, как тот напрягся, почувствовал, как зреет в нем решимость.
- Будь по-твоему, цезарь, я скажу прямо. Сегодня утром мы двое лежали в засаде в тростниках около старых рыбачьих хижин и ждали уток. Оттуда мы наблюдали встречу между одним из Морских Волков и неким человеком из нашего лагеря. Из-за далекого расстояния мы, к сожалению, не смогли расслышать всего разговора.
Караузий отпустил свиток, и он, щелкнув, свернулся.
- Это я уже знаю от коменданта Урбана, - сказал он. - Что же удалось вам разобрать из их разговора?
- Не слишком много. Сакс, видно, упрекал нашего за то, что тот опоздал, а тот сказал: "Знаю, когда уже рассвело, ходить опасно. Я бы пришел раньше, если бы мог, ради себя самого. Рискую-то больше я. Тебе надо только залечь, пока за тобой не придет "Морская колдунья"". Приблизительно так, насколько я запомнил. Затем он сказал: "А теперь передай тем, кто тебя послал…" Но тут они отвернулись, и мы дальше не расслышали.
- А этот… человек из нашего лагеря… Вы сказали коменданту, что не узнали его. Это правда?
Долю секунды стояла звенящая тишина. Затем Флавий ответил:
- Нет, цезарь, неправда. - Так кто же он? - Главный среди твоих министров. Аллект.
Слова упали в тишину, словно камень в пруд. Юстин кожей ощутил, как от них в затаившейся тишине расходятся круги, шире, шире, и вдруг все расплескалось, смешалось, когда Аллект вскочил со своего места, издав восклицание - не то ярости, не то изумления.
- Коша Беа! Если это шутка…
- Это не шутка, - прервал его Флавий. - Даю слово.
Голос цезаря упал между ними, как обнаженное лезвие:
- Я хочу полной ясности. В чем, собственно, ты обвиняешь Аллекта?
- В тайных переговорах с Морскими Волками, нашими противниками.
- Так, теперь по крайней мере все ясно. - Караузий обратил ледяной взгляд на Юстина: - Ты высказываешь то же обвинение?
Во рту у Юстина неприятно пересохло, но он ответил:
- Я видел то же, что видел Флавий, мой сородич. Я высказываю то же обвинение.
- И что скажет в свою защиту Аллект, мой главный министр?
Аллект, казалось, преодолел удивление, осталась одна ярость.
- Это так… так невероятно. Я просто теряюсь… я не нахожу слов! Неужели и в самом деле я должен защищаться от столь чудовищного обвинения?
Караузий невесело засмеялся отрывистым смехом:
- Пожалуй, нет. Флавий безотчетно сделал шаг вперед:
- Цезарь, тут замешано не только наше слово. В камере заперт наш пленник, вели привести его сюда, он окажется лицом к лицу с Аллектом, и тогда можно будет выяснить правду.
- Так… оказывается, все продумано с большой тщательностью! - воскликнул Аллект, но голос Караузия заглушил конец фразы:
- Центурион Аквила, будь добр, открой дверь позади себя и позови сюда трибуна.
Флавий повиновался. На пороге показался трибун:
- Что прикажешь, цезарь?
- Мне нужен заключенный из… - Караузий повернулся к Флавию, и тот ответил на немой вопрос:
- Камера номер пять.
- Слышишь, трибун Випсаний? Немедленно привести заключенного из пятой камеры.
Трибун Випсаний отсалютовал и исчез. Они услышали четкие шаги в приемной и голос, повторивший приказ.
В покоях императора воцарилась гнетущая тишина, абсолютная, ничем не нарушаемая. Юстин, стоявший с Флавием около двери, смотрел прямо перед собой. И однако, как выяснилось впоследствии, он заметил и запомнил много мелких деталей: идеально четкую тень большого шлема Караузия на освещенной стене, где каждое перышко орлиного гребня выделялось отдельно; жилку, бьющуюся на щеке у Флавия, который стоял крепко стиснув зубы; цвет вечернего неба за окном, пронзительно-синий, подернутый пасмурной золотистой дымкой от света большого маяка… Внезапно в тишине возник звук: тихое, настойчивое постукивание. Скосив глаза в сторону, Юстин увидел, что Аллект, так и стоящий возле ложа, с которого вскочил, барабанит своими длинными сильными пальцами по деревянному изголовью. Его бледное лицо ничего не выражало, и только сжатые губы да сдвинутые брови выдавали с трудом сдерживаемый гнев. "Что скрывается за этой бледной гневной маской? - подумал Юстин. - Страх и ярость зверя, загнанного в ловушку? Или же бесстрастный мозг хладнокровно продумывает и меняет свои прежние планы?" Постукивание становилось все более громким, и вдруг к нему присоединился другой звук: стремительный топот ног, не то шаг, не то бег. "Идут двое, не больше", - решил про себя Юстин.
Несколько мгновений спустя в дверях показался трибун Випсаний, а с ним запыхавшийся центурион из тюремной стражи.
- Сиятельный, - с трудом выдавил трибун Випсаний, - заключенный из пятой камеры мертв.
Глава 5. Ядовитый паслён!
Юстин испытал чисто физическое ощущение удара в живот. И в то же время, как ни странно, умом он сознавал, что ничуть не удивлен. Аллект перестал барабанить пальцами. Караузий тихо и аккуратно положил свиток, который держал в руке, на стол и спросил:
- Как это произошло?
Трибун покачал головой:
- Не знаю, цезарь. Мертв - и все.
- Центурион?
Центурион глядел прямо перед собой.
- Когда около часа назад заключенному принесли поужинать, он был здоров, только мрачен и не хотел говорить. А теперь, как тебе доложил трибун, он мертв. Вот все, что я знаю, цезарь.
Караузий отошел от стола. - Придется пойти взглянуть самому. И мы со мной, - бросил он Юстину и Флавию.
Когда они были уже у двери, Аллект выступил вперед:
- Цезарь, коль скоро дело так близко касается меня, я, с твоего разрешения, тоже пойду.
- Пошли, ради Тифона! - отозвался Караузий, выходя первым.
В караульной царила тревога и возбуждение. В первой камере пьяный легионер горланил песню:
Ох, зачем в Орлы пошел я
По империи гулять?
Ох, зачем я бросил дом родимый,
Коровенку, тыквы и старушку мать?
Шаги их гулко звенели в коридоре, выложенном плитами. В зарешеченном окошечке низкой двери, когда они с ней поравнялись, мелькнуло белесое пятно - чье-то лицо - и поспешно скрылось.
"Императором ты станешь,
Мне вербовщик говорил,
Если бросишь тыквы и корову".
Я поверил да и за море поплыл.
Дверь дальней камеры стояла распахнутой, часовой перед входом посторонился, пропуская их. В камере было темно, лишь отсвет от маяка проникал в решетчатое окошко под потолком, и этот блик, исполосованный тенями от решетки, красным квадратом прикрывал тело сакса, лежащего ничком.
- Кто-нибудь принесите огня, - не повышая голоса приказал Караузий.
Юстин, в котором сразу взял верх лекарь, протиснулся вперед и встал на колени подле трупа, прежде чем центурион принес фонарь из караулки. Сделать тут уже ничего было нельзя: одного взгляда на сакса при свете фонаря хватило, чтобы Юстин сразу все понял.
- Паслён, - проговорил он. - Его отравили.
- Каким образом? - рявкнул Караузий.
Вместо ответа Юстин поднял с пола глиняную миску и понюхал остатки густой похлебки. Потом осторожно попробовал и сплюнул.
- Яд тут, в вечерней похлебке, очень просто.
На другом конце коридора певец опять тянул заунывным голосом:
Так я стал легионером -
До коровы ли теперь?
.. Может, сделаюсь я цезарем, годня тяжко, матушка, поверь!
У Юстина вдруг возникло неудержимое желание расхохотаться и хохотать, хохотать, пока не стошнит. Но выражение лица Флавия остановило его.
Первым заговорил Аллект:
- Значит, это кто-то из тюремной стражи, больше некому. Никто не мог знать, в какую из мисок следует подложить яд.
- Нет, господин, - почтительно возразил центурион. - Это не так. В камерах у нас сейчас только трое кроме этого, а они сидят на воде и хлебе за свои прегрешения. Так что любой без труда мог это выяснить и действовать соответственно.
- Да какое значение имеет сейчас, как попал в миску яд! - вмешался Флавий, глаза его блестели на яростно-белом лице. - Важно - почему, и ответ очевиден. Живой он мог выдать, с кем встречался сегодня утром на болотах и о чем шел разговор. Значит, он должен был умереть. И он умер. Цезарь, разве это не доказательство?
- Тут холодно и неприятно, - проговорил Караузий. - Вернемся ко мне.
И лишь когда они поднялись в освещенную комнату и за ними закрылась дверь, он заговорил, как будто отвечая на вопрос Флавия:
- Сакс, которого вы поймали утром на болотах, действительно вступил в сговор кем-то из Рутупий. Тут доказательств хватает. Но не более того. - Видя, что Флавий порывается возразить, он оборвал его:
- Нет, выслушай меня. Будь я, или комендант лагеря, или банщик в сговоре с этим саксом, после того, как его схватили, оставалось бы два пути: или дать ему бежать, или убить его до допроса. Из двух способов второй бесспорно надежнее и проще.
Ровным, невыразительным тоном, который странным образом придал еще больше убедительности его словам, Флавий произнес:
- Цезарь, молю, выслушай нас. До них было не дальше броска копья, уже светало, и мы оба не слепые. Ошибиться мы не могли. И если второй не был Аллектом, выходит, мы клевещем на него в каких-то своих целях. Ты в этом нас обвиняешь?
Побуждаемый гневом, Аллект поторопился ответить первым:
- Несомненно, такое объяснение вашего поведения наиболее вероятно. Что ты, центурион, можешь выиграть от этого, не представляю, - возможно, твой родич на тебя повлиял. Что же касается нашего младшего лекаря, - он повернулся к Караузию, - то я припоминаю: когда его прислали сюда, ты сам, цезарь, не слишком был уверен в его надежности. Именно в этом и кроется, конечно, замысел Максимиана: посеять сомнения и подозрения у императора на счет человека, который плохо ли, хорошо ли, но в меру своих сил служит ему как главный министр.
Юстин выступил вперед, непроизвольно сжав в кулак опущенные руки.
- Это грязная ложь, - впервые он не заикался, - и ты это прекрасно знаешь, Аллект.
- Не дадите ли и мне вставить слово? - спокойно произнес Караузий. В комнате снова повисла гнетущая тишина. Император переводил глаза с одного на другого, собираясь с мыслями. - Я помню свои сомнения, Аллект. Я знаю также, что предрассветный сумрак обманчив и что в Рутупиях найдется не один высокий светловолосый человек. В свое время все они будут опрошены. Я верю: это честное заблуждение. - Он перенес внимание на молодых людей: - Однако я, Караузий, не прощаю таких ошибок и не нуждаюсь в тех, кто их совершает. Завтра вы получите новые назначения. Полагаю, жизнь на Валу не оставит вам времени на досужие фантазии и такие вот ошибки. - Он опять взял со стола свиток, который читал, когда они вошли. - Можете идти. Больше мне нечего вам сказать.
Какое-то мгновение юноши стояли не двигаясь. Затем Флавий подтянулся, застыл в положении "смирно" и отсалютовал.
- Как цезарь прикажет, - отчеканил он и, открыв дверь, вышел вон, держась чрезвычайно прямо. Юстин последовал за ним, аккуратно прикрыв за собой дверь. Он успел услышать из двери голос Аллекта: "Цезарь, ты слишком снисходителен…" - остального к ни не расслышал.
- Зайдем ко мне? - предложил Флавий, когда они пересекали плац под сенью высокого маяка.
- Позже, - убитым голосом отозвался Юстин. - В больнице меня ждут больные, сперва я должен помочь им.
Завтра их здоровье будет уже не его заботой, но сегодня он - дежурный лекарь, поэтому только после того, как закончился и обход, он зашел к Флавию.
Тот сидел на краю ложа, уставившись прямо перед собой. Рыжие волосы его были взъерошены, как перья птицы на ветру, лицо, освещенное настенной лампой, выглядело осунувшимся, бледным и угрюмым. При появлении Юстина Флавий поднял голову и мотнул в сторону бельевого сундука.
Юстин уселся, положив руки на колени, и они молча поглядели друг на друга. Затем Флавий сказал:
- Ну вот и все.
Юстин кивнул. Опять воцарилась тишина.
И опять Флавий нарушил ее первым.
- Я готов был поставить на кон все свое имущество, что император выслушает нас беспристрастно, - произнес он мрачно.
- Вероятно, когда такая новость обрушивается на тебя, как гром среди ясного неба, трудно поверить в предательство того, кому всецело доверяешь, - сказал Юстин.
- К Караузию это не относится, - с уверенностью возразил Флавий. - Он не из доверчивых.
- Если "Морская колдунья", - предположил Юстин, - прибудет за саксом, ее могут перехватить наши галеры, и правда все равно выплывет наружу.
Флавий покачал головой:
- Уж Аллект найдет способ предупредить Волков, галера не явится. - Он с сердитым видом потянулся и горько рассмеялся: - Ладно, нечего хныкать по этому поводу. Император не поверил нам, и дело с концом. Мы сделали все, что могли, больше от нас ничего не зависит. И если, неся службу в глуши на каком-нибудь дрянном сторожевом посту, мы услышим, что Аллект провозгласил себя цезарем, то, надеюсь, послужит нам утешением. - Он встал, продолжая потягиваться. - Да, император с нами покончил. Мы раздавлены, мой милый, раздавлены - и совершенно незаслуженно. Слезай с сундука, я начинаю укладываться.
Комната скоро приобрела такой вид, будто по ней пронесся ураган. Вдруг на лестнице послышался топот, и в дверь поручали.
Юстин, ближний к двери, отворил ее, и они увидели одного из гонцов коменданта.
- Центуриону Аквиле, - проговорил он и, разглядев Юстина, добавил: - И тебе тоже, раз ты здесь.
Гонец исчез в темноте, а Флавий и Юспи уставились друг на друга, держа в руках каждый свою запечатанную табличку.
- Не мог дождаться утра, чтобы вручить нам приказ на марш, - с горечью заметил Флавий, срывая красный шнурок с печати.
Юстин тоже сломал печать и, раскрыв две половинки таблички, быстро пробежал глазами несколько строк, нацарапанных на воске. Услышав приглушенное восклицание родича, он вопросительно поднял глаза. Флавий медленно прочитал вслух: "Незамедлительно отправиться в Магнис-на-Валу и принять под свое командование Восьмую когорту Второго Августова легиона".
- Значит, нас посылают в одно место, - сказал Юстин. - Я назначен лекарем в ту же когорту.
- Восьмая когорта, - повторил Флавий и сел на ложе. - Не понимаю. Просто не понимаю!
Юстин догадался, что он имел в виду. Случай, чтобы получить повышение, был совсем неподходящий. И тем не менее это было именно повышение, причем для обоих. Ничего из ряда вон, просто одной ступенькой выше, эти чины и так ждали их в скором времени, если бы все шло нормально, но сейчас… после всего…
Снаружи, в золотистом полумраке, который в Рутупиях означал темноту, и другой темноты крепость не знала, трубы сыграли вторую ночную стражу. Юстин тоже отказался от попытки что-либо понять.
- Пойду посплю немножко, - сказал он. - Выехать придется очень рано. - в дверях он обернулся: - А н-не может быть так, что Караузий знает про Аллекта? И тот был на болотах по его приказу, а п-причина должна оставаться в тайне? Флавий покачал головой:
- Нет, это не объясняет смерти сакса. Они помолчали, глядя друг на друга.
Конечно, зловещий маленький император не задумываясь устранил бы любого, тем более врага, помешай тот его планам. Но он нашел бы другой способ - не яд. За это Юстин ручался головой.
- Может быть, он использует Аллекта в каких-то своих целях, а тот и не знает? - предположил Юстин. В таком случае вина за отравление все-таки лежала на Аллекте, в чем Юстин не сомневался.
- Просто… не знаю, - отозвался Флавий и вдруг взорвался: - Не знаю и знать и хочу! Иди спать!
Глава 6. Эвикат-с-копьем
- Вот вы и забрались на край света, - сказал центурион Посид. Они все трое находились в комнатах коменданта крепости Магнис-на-Валу, и Флавий только что принял пост от него, а тот теперь становился его помощником. - Ну и как, нравится тебе тут?
- Да нет, не очень, - признался Флавий. - Но к делу это не относится. Не нравится мне, центурион Посид, как держит себя гарнизон на смотре, а это куда хуже.
Посид пожал плечами. Он был крупный мужчина с вечно кислым выражением маленького помятого личика.
- На Валу других не найдешь. И чего ожидать от вспомогательной когорты, всякого сброда, который наскребли со все империи?
- Между прочим, Восьмая когорта - легионерская, - напомнил Флавий.
- Да, да, ты являешься прямиком из новехонькой, распрекрасной крепости в Рутупиях, которая под носом у императора, и думаешь, будто все легионерские когорты такие же, как там, - проворчал центурион. - Что ж, было дело, и я так думал. Увидишь, со временем твои представления изменятся.
- Или же изменится гарнизон Магниса, - ответил Флавий. Он стоял расставив ноги и заложив руки за спину. - Думается, второй вариант вернее, центурион Посид.
Поначалу, однако, все говорило о том, что Флавий ошибается. Все недостатки, какие бывают присущи гарнизонам, казалось, сосредоточились в Магнисе. И крепость, и гарнизон были грязные и запущенные, в бане дурно пахло, повара воровали продукты из солдатской кухни и продавали их за стенами крепости. Даже катапульты, защищавшие Северные ворота, находились в плачевном состоянии.
- Как часто вы практикуетесь в стрельбе из катапульты? - осведомился Флавий после первого осмотра орудий.
- Давненько не стреляли, - беспечно отозвался Посид.
- Оно и видно. Если разрядить номер 1, она, судя по всему, разлетится на куски.
Посид ухмыльнулся:
- Главное, чтоб ее вид отпугивал этих размалеванных демонов. И зачем нам, чтобы она действовала? Спасибо императору, у нас теперь есть мирный договор, пикты сидят тихо.
- Это не основание. Они всегда должны быть наготове, - резко возразил Флавий. - Только посмотри сюда! Дерево сгнило, обруч проржавел… Центурион, прикажи откатить третий номер в мастерские, пусть ее основательно починят. И дай мне знать, когда работу закончат.
- Так ведь починить можно прямо тут, зачем ее стаскивать вниз?
- Ну да, чтобы любой местный охотник, идущий мимо Магниса, видел, в каком постыдном состоянии наши орудия! Нет, центурион, придется доставить ее в мастерскую.
Катапульту номер три отволокли в мастерскую, баню вычистили, нагнали страху на кухонных воров, и через три дня солдаты уже не являлись на смотр в грязных туниках и с незастегнутыми поясами. Но все свелось к внешнему лоску, дух Магниса при этом нисколько не изменился, и и конце первой недели новый командир устало сказал лекарю когорты: