Это был немолодой человек с плешивой уже головой (парики были введены лишь в следующем столетии, когда начал лысеть король Людовик XVI), искусный царедворец, ловко вплетавший в рифмованные строчки равно угодные и его и ее величествам слова. Сейчас задача поэта упрощалась, ибо всем требовалось забыться, спрятаться в скорлупу опьянения, беспутства и наслаждения, лишь бы уйти от страха смерти, вырывающей свои жертвы отовсюду.
Поэт поднялся. Он был ниже среднего роста, по плечо королю, но разодет как юный щеголь - с пышным красным бантом на груди позолоченного камзола, в башмаках на высоких, по его заказу сделанных каблуках. Он читал свой экспромт напыщенно и вызывающе, что должно было понравиться пирующим. Его слушали.
Я не боюсь тебя, Чума!
Приди, явись сюда сама!Ты не почуешь смрада черни.
Ты в лучшем замке, не в таверне.Мы встретим здесь тебя учтиво.
Король собрал людей на диво!Услышишь шутки, смех и радость.
Отведай яств, мы будем рады.Искрится в кубках чудо-зелье -
Чуме - конец! А нам - веселье!Войди, иди же к нам, Чума,
И вместе с нами пей до дна!
Поэт смолк, ожидая шумного одобрения, и удивился наступившей тишине, полуобернулся к входной двери и похолодел. На его зов пришла Чума!
В дверях стояла вся в черном зловещая фигура с горящими в прорезях капюшона глазами.
Ужас объял бедного поэта, и он с перепугу нырнул под стол, ища там спасения.
Всего миг пробыл поэт под столом, но глазом опытного царедворца увидел "подстольный мир королевского двора". Это был примечательный мир. В другое время поэт сумел бы использовать увиденное, но, конечно, не теперь… И все же он запечатлел не только башмаки вельмож и ботфорты воинов, пожимавших туфельки прелестных дам, восседавших за столом, но, самое главное, он увидел руку короля на голом колене его соседки, которую подсадила к нему сама королева, обворожительной графини Дианы, предусмотрительно приподнявшей с полу подол своего платья, чтобы его величеству было удобнее. В этом, несомненно, надо было видеть восхождение новой звезды двора, фаворитки, сменяющей прежних метресс, которая будет теперь оказывать влияние на благодушного властителя.
Всего миг понадобился поэту, чтобы сделать это заключение. Затем раздался оглушительный дамский визг. Дамы, да и не только они, повскакали со своих мест. Должно быть, Чума придвинулась к столу и - чего доброго - потянулась за кубком. Диана первая бросилась вон из зала, а за нею последовали и другие прелестницы.
Король тоже встал. Он был доблестным воином, не знал чувства страха и не боялся смерти. И его хватило, чтобы, стоя с глазу на глаз перед фигурой в черном, заглянуть под стол и насмешливо спросить поэта:
- Что вы там делаете, дружок? Приглашенная вами гостья ждет вас.
Побледневший поэт высунул из-под стола свою плешивую голову и пролепетал:
Я ищу свой перстень, ваше величество. Закатился куда-то.
Зато я вижу свой перстень на руке графа Спада, переданный ему на время выполнения моего поручения, - послышался голос королевы Екатерины Медичи.
Высокая, сухопарая, с некрасивым и властным лицом, она жестом подозвала к себе зловещий черный призрак. Тот склонился в почтительном поклоне:
Ваш перстень, о моя королева, послужил мне пропуском сюда, чтобы предстать перед вами.
Не могу сказать, что ваш внешний вид приятен, - поморщилась королева.
Прошу извинить, ваше величество, и за это нелепое одеяние, и за дурной запах дегтя, исходящий от него. Я не мог подвергнуть опасности кого-либо в этом величественном замке, позволившем королевскому двору отодвинуть от себя опасность заражения. Но причина моего появления достаточно важна, как последует из моего доклада вам о вещах, весьма заслуживающих высочайшего внимания.
Я для того и дала вам перстень, чтобы вы в любую минуту могли явиться ко мне, - сказала Екатерина Медичи и обратилась к королю: - Ваше величество, надеюсь, вы, оставшись здесь для продолжения прерванного пира, позволите нам с графом Спада удалиться, я полагаю, для важных дел. Он всегда верно служил мне со времени нашего приезда из Флоренции.
О, конечно, моя дорогая! - весело отозвался Генрих II. - Получилось даже забавно с этим маскарадом, так напугавшим дам и мужчин с дамскими сердцами.
Вылезший из-под стола поэт первым подхватил остроту короля и поднял тост:
- За здоровье короля-рыцаря и всех мужчин, у которых в груди, как у короля, бьются сердца львов, а не дамские сердечки!
Король усмехнулся и сел на свое место, покинутый и справа и слева сидевшими подле него дамами. Диана не вернулась, а Екатерина Медичи вышла с графом Спада.
Придворные смущенно возвращались в зал и усаживались за стол, сразу протягивая руки за вином, которое поможет обрести спокойствие и отвратить гнев короля.
Дамы тоже начали возвращаться, отмахиваясь веерами от противного запаха дегтя, повисшего над пиршественным столом.
Выпили за дамские сердца и за их отсутствие в мужской груди, где должны биться комки железа, становившиеся у рыцарей сердцами только ради улыбок прекрасных дам.
Граф Джордже Спада покорно шел следом за горделивой королевой.
Он в нерешительности остановился на пороге ее покоев.
- Закройте за собой дверь и говорите, - приказала Екатерина.
- Выполняя ваше приказание, о моя королева, я побывал во многих местах вашего государства и часто, слишком часто встречался с мрачной госпожой, за которую меня приняли в пиршеском зале. Сколько горя и несчастий, страданий и смертей несет с собой эта, увы, неизлечимая болезнь, от которой не знали средств.
- Не знали?
- Я слишком поздно узнал, что некий доктор Мишель де Нострадамус, пребывал в самой гуще несчастных больных, не страшась за себя, неведомой силой ставил их на ноги, о чем прежде никто не слыхивал.
- Что значит слишком поздно?
- Я не успел привезти его к своей матери, чтобы спасти ее от смерти.
- Сожалею. Кто такой этот чудо-лекарь?
- Дело в том, ваше величество, - понизил голос граф Спада, - что он не только лекарь, но и прорицатель. И кто знает, с кем он общается.
- Колдун, что ли?
- Этот вопрос, боюсь, задают и в священных кругах. Во всяком случае, о нем вдет слава благодетеля, спасающего от чумы.
- И как об оракуле?
- Его предсказания всегда сбываются. Люди убеждались в этом. И укрепившаяся за ним слава вещуна превосходит даже его собственную, как врачевателя.
- Любопытно. Такой человек может нам понадобиться, граф.
- Я тоже подумал об этом, моя госпожа, спеша к вам с этими вестями.
- И хорошо сделали. Готовьтесь к выполнению моих новых поручений. Их будет два.
- Готов жизнь отдать для выполнения ваших желаний.
- Не желаний, граф, а повелений.
- Если бы вы отправили меня в ад, я привел бы к вам за рога хоть самого Сатану.
- Надеюсь, ваш лекарь, или пророк, не хвостат и не из его слуг?
- Он истый католик, мадам! Я убежден в этом и готов разыскать и привезти его к вам.
- Непременно и незамедлительно. Но горе вам, если вы окажетесь в руках шарлатана, которого осмелились представить нам. У нас храбрые стражи под командой бравого капитана шотландских стрелков графа Монтгомери. Они не пропустят сюда хвостатых, разве что они прилетят, как птицы, по воздуху или вы приведете кого-либо из них за руку.
- Будьте покойны, ваше величество. Лекарь-католик и благословенный Богом прорицатель будет у вас.
- Надеюсь, ему не понадобится спасать от чумы ни ныне царствующих во Франции, ни будущих королей.
- Он принесет не только здоровье, но и предскажет славное царствование всему вашему дому, мадам!
- Я тоже надеюсь на это, граф. Мне важно знать будущее своих детей.
- Венценосные судьбы будут предсказаны всем им.
- Мы с королем позаботимся, чтобы сыновья наши еще при жизни Генриха II примерили себе кое-какие европейские короны, и в выборе подходящих стран подсказка вашего оракула была бы полезной.
- Зная вашу образованность и мудрость, ваше величество, я не сомневаюсь, что ваши беседы с доктором Мишелем де Нострадамом, тоже человеком весьма образованным, будут иметь важнейшие политические последствия.
- Вы, граф, несмотря на свое мерзкое одеяние, остались прежним льстивым царедворцем, какого я помню еще во Флоренции при дворе моего отца.
- Но с тех пор я служу только вашему величеству.
- Я ценю это, как и вашу сыновью преданность находиться, не страшась чумы, у постели умирающей матери, пропитавшись губительным миазмами.
- Мой костюм с мерзким запахом дегтя надежно ограждает вас от заражения, - поклонился граф. Но его грациозный поклон отнюдь не выглядел так в его топорщившемся балахоне.
- Вот и прекрасно, - закончила аудиенцию Екатерина Медичи. - Разыщите врачующего пророка немедленно, но… - она задержалась на мгновение, потом четко приказала: - А сейчас снимите с себя эту свою гадко пахнущую хламиду и отправляйтесь в покои к графине Диане и принесите ей извинения за свое появление, так испугавшее ее.
Граф Спада пристально посмотрел на королеву, но встретил непроницаемый взгляд ее агатовых, навыкате глаз.
- Но зараза… - начал он и не осмелился продолжать, понимая всю невозможность ослушания.
- Вас что-то смущает? - с напускной заботливостью осведомилась королева.
- Нет, то есть да… Видите ли, предвидя возможную неласковую встречу со стороны шотландских стрелков, я надел под балахон рыцарский панцирь.
- Так снимите его, вы же идете к даме! Надеюсь, ваш камзол достаточно наряден для королевского дворца?
- Он, уверяю вас, был бы достоин вашего взгляда. Мадам, но… он пропитан ядовитыми миазмами.
Екатерина поморщилась и властно сказала:
- Этикет, знайте, выше всего! Покажите себя рыцарем и принесите извинения графине Диане немедленно.
- Слушаюсь, - попятился граф Спада.
За себя, поскольку Мишель де Нострадамус сделал ему кровопускание и ввел какую-то сыворотку, граф не боялся, но Диана!..
Он начал понимать, что графиня слишком прекрасна, чтобы быть рядом с Екатериной Медичи по другую руку короля Генриха II, известного своим вниманием к дамам.
Граф Спада направился вслед за лакеем в отведенные ему покои, чтобы разоблачиться.
Невольно в его памяти встал элегантный напыщенный старик, который вечерами надевал былую парадную форму первого вельможи флорентийского двора при отце Екатерины Медичи, фамилии, прославленной ее дедом Лоренцо Великолепным. Его внучку старик знал еще девочкой. Уже отстраненный от дел, что не помещало ему заняться наставлением для владык, мечтая воссоединить всю Италию в одно могучее государство, он читал по вечерам желающим отрывки из сочиняемой им книги "Государь". Джордже запомнил основную мысль этого поучения, как сосредоточить и держать в своих руках власть - "беспринципную принципиальность", когда цель оправдывает средства и все средства хороши и выше запретов морали. Эту политику и рекомендовал своим венценосным читателям старичок Макиавелли как способ стать государем сильной руки.
Уже приехав со свитой Екатерины во Францию, где она стала королевой, выйдя замуж за Генриха II, граф Спада видел на ее столике книжку "Государь" Макиавелли.
Екатерина Медичи полагала важными для воспитания венценосных детей советы автора этой книги, каковую надлежало усвоить будущим королям. Недаром один из них, став Карлом IX, не только допустил по совету матери ужасную Варфоломеевскую ночь, когда истреблены были двадцать тысяч гугенотов, в том числе в одном Париже две тысячи, в частности, тех, кто только что вернулся после ужина с королем. А король, пристроившись с длинноствольным мушкетом у окна дворца, самолично стрелял в спасавшихся, прыгавших из окон гугенотов, своих недавних гостей. А потом, рыдая, жаловался невозмутимой матери, что его преступно подбили на это злое дело.
Всего этого не мог знать граф Спада, как и того, что это кровавое преступление потускнеет в будущие века по сравнению с истреблениями людей, неизмеримо большими…
Но то, что он по приказу королевы должен идти и заразить чумой прекрасную графиню Диану, итальянец знал и уклониться от этого не мог.
Сбросив свое вонючее одеяние и панцирь, оправляя перед зеркалом свой костюм, он по приказу той же Екатерины надушился переданными ему духами, которые якобы любит графиня Диана, заглушая, по словам королевы, их ароматом скверный запах своего всегда потного тела. Да, Екатерина Медичи была страшнее чумы!..
К счастью для отважного графа, прошедшего каменным коридором до покоев графини, Диана не приняла его.
Новелла вторая. Разбойники
Одни в роскошных мантиях жрецов
людские души грабят,
другие же в лесах в отрепьях рваных
отнимут только кошельки.Теофрит
Живописны дороги прекрасной Франции. Запряженная четверкой коней цугом золоченая карета графа Спада, вздымая за собой облако пыли, катилась по дороге, то бегущей вдоль извилистой речки, пересекая ее по мосту на арочных опорах, то ныряющей в густой лес, пользующийся дурной славой из-за промышляющих там разбойников, то тянущейся мимо возделанных крестьянами полей, фруктовых садов и виноградников.
Лет двадцать пять назад было особенно опасно углубляться в тот лес, который спокойно миновал граф Спада, даже не обнажив свою заменившую добрый старый меч модную шпагу.
А тогда еще молодой врач Мишель де Нострадамус (за которым теперь, как за почетным мэтром, по поручению самой королевы Екатерины Медичи и ехал в королевской карете граф Спада), возвращаясь из Тулузы по дороге, куда более опасной, чем эти места, дремал, сидя в дешевой карете, запряженной всего лишь одной лошадкой, старательно подгоняемой возницей со встрепанными, давно не чесанными волосами.
Мишель вспоминал час за часом тревожные дни пребывания в Тулузе, куда он был вызван, чтобы предстать перед трибуналом Святой Инквизиции. Но предварительно его счел нужным допросить сам Великий Инквизитор.
Ничего доброго не предвещало Нострадамусу, так звучало латинизированное имя молодого врача, желтоватое аскетическое лицо высокого монаха, с проваленными щеками, вошедшего в сводчатую комнату. Нострадамус по привычке поставил для себя диагноз заболевания у святого отца печени и, возможно, язвы желудка. Тот сразу приступил к дознанию.
- Итак, Мишель де Нострадамус, именующий себя доктором и не имеющий ни докторской шапочки, ни положенного ему золотого кольца, что ты можешь рассказать Святой Инквизиции о себе?
- Лишь то, святой отец, что я закончил медицинский факультет, получив звание бакалавра и лицензию на врачевание от знаменитого университета в Монпелье, сочтя долгом своим перед Господом по окончании учения не задерживаться для получения еще и докторского диплома, а сразу идти на помощь страждущим, как завещал нам наш Спаситель сын Божий Иисус Христос.
- Похвальное упоминание о заветах Христа нашего из уст потомка тех, кто предал его распятию.
Я не их потомок, святой отец. Мой род, по-видимому, ведется от самого Иоанна Богослова, пророчества которого, включенные в Библию, вызывают ужас людей, узнающих о содеянном в Иерусалиме при попустительстве Рима в лице умывшего руки Понтия Пилата. А я ревностный католик, как и отец мой, и дед, принявшие истинную веру Святой Католической Церкви.
Выходит, передо мной ревностный католик, исправно посещающий мессы и другие богослужения?
- Всегда, когда не ухаживаю за тяжелобольными, страдающими от страшной эпидемии чумы.
- Значит, уход за какими-то больными, которых сам Господь наш призывает к себе, для тебя важнее посещения храма Божьего?
- У постели больного я посылаю свои молитвы Всевышнему, святой отец.
- Может быть, ты, Мишель Нострадамус, решишься утверждать, что именно благодаря твоим молитвам некоторые призываемые к себе Богом возвращаются к своим грешным делам?
- Кроме молитв, святой отец, я пользуюсь ароматными пилюлями, изготовленными из собранных до рассвета лепестков роз, гвоздики и иных важных компонентов, которые создают вокруг человека, держащего их во рту, аромат, очищающий воздух от тлетворной заразы.
- А не общаешься ли ты, греховный врач, с нечистой силой, приготовляя свое колдовское зелье? Какие заклинанья ты произносишь?
- Только молитвы, святой; отец. И нечистая сила не может приблизиться к больным, кои лечатся с помощью освящаемых в церкви пилюль.
- Мы посмотрим, с какими священниками ты связан в лечении, столь непохожем на обычное, применяемое сведущими докторами.
- Если вы, святой отец, имеете в виду неизменные кровопускания и клистирные трубки, то они, к сожалению, еще ни разу не помогли при заболевании чумой.
- Чур меня, чур! При одном лишь упоминании об этой болезни чувствую дыхание ада, которое по неведомой причине не задевает начинающего врачевателя, которому едва исполнилось двадцать пять лет. Не так ли, сын мой?
- Совершенно так, святой отец. Но прожитых мной двадцати пяти лет вполне достаточно, чтобы применять на деле советы великого Гиппократа.
- Не забудь, что он был язычником.
- Но Аристотель, учение которого так рьяно защищается святыми отцами Католической Церкви, тоже был язычником, однако верные его мысли, освященные святой религией, помогают людям жить по христианским заветам.
- Однако ты, сын мой, приучен даже к теологическим спорам! Не изучал ли ты риторику?
- Я обучен латыни и риторике в первые же годы своего обучения в школе, куда мои родители направили меня.
- Надеюсь, школа была христианской?
- Только в такую мог направить меня такой добрый христианин, как мой отец, оптовый торговец зерном, а впоследствии нотариус.
- Почтенные занятия, - заметил Великий Инквизитор. - Ты, я вижу, неплохо усвоил риторику, но от напряжения в споре, затеянном со Слугой Господним, несомненно, устал. Думаю, что тебе нет смысла идти в такую темень отдыхать на постоялый двор, я охотно предоставляю тебе убежище у нас, а завтра продолжим нашу беседу.
Нострадамус поклонился, а обернувшись, увидел двух дюжих монахов в топорщащихся от надетых панцирей рясах. Они повели Нострадамуса в уготовленную ему келью, бывшую не чем иным, как одиночной камерой узника даже без клочка соломы на полу.
Заметив удивление Нострадамуса, один из монахов сурово сказал:
- Ничего. Тебе более подобает провести ночь на коленях, вознося молитвы Господу. - И он ухмыльнулся. - А завтра, быть может, отлежишься в другой келье с лежанкой… и всякими другими инструментами.
Второй монах хихикнул, и оба скрылись, заперев за собой дверь. Снаружи звякнул железный запор.
Нострадамус понял их намеки, которые можно было почувствовать и в вежливом с виду обращении Великого Инквизитора.
Он не знал, что его ждет завтра, но был готов ко всему.
Утром те же монахи привели Нострадамуса в другую каменную клетку, где, кроме стола с креслом для Инквизитора, были и обещанная лежанка, и инструменты, о которых ему говорил монах: клещи, колодки, цепи и горн с кузнечными мехами для разжигания углей.
Нострадамуса передернуло, но он встретил вошедшего Великого Инквизитора стоя, без дрожи в ногах, и почтительно поклонился ему.
- Я пришел спасти твою душу, сын мой, - начал Инквизитор, - помочь тебе открыть свое сердце Господу Богу.