– Если царь мог узнать своего раба, то мог ли я не узнать милосердного моего государя? – отвечал Гриша, кланяясь в пояс.
– А куда я отправил тебя после последнего нашего свидания? – спросил царь.
– Мой полк пошел на Литовскую границу, где и теперь стоит.
– Как же ты смел бежать оттуда? Знаешь ли ты, что присуждают за это законы?
– Вероятно смерть; но мы явились сюда по письменному приказу нашего начальника боярина Щегловитого.
– Знали ль вы, зачем вас вели сюда?
– На защиту царевны правительницы, угнетенных товарищей и православной веры.
Гневно вспыхнуло лице царя Петра, он топнул ногою и начал быстро ходить по комнате. Этою минутою воспользовался князь Трубецкой, давно узнавший избавителя своей дочери, чтобы подойти к Грише.
– Узнаешь ли ты меня, Григорий, – спросил он тихо боясь прервать размышления царя Петра.
Радостно прихлынула к лицу Гриши кровь при виде отца спасенной им, обожаемой Марии и он отвечал:
– Я бы должен был удивляться, что ты, князь, меня узнал.
Петр слышал этот короткий разговор и, с выражением некоторого удивления, смотрел на разговаривавших, потом, обратись к Трубецкому спросил:
– Таким образом ты, князь, знаком с этим малым?
– Это тот самый юноша, который спас жену мою и дочь, когда на меня напали разбойники на большой дороге около Вязьмы. Я об этом докладывал тебе, государь, по возвращении своем в Москву.
– Какая же это была разбойничья шайка и как ты попал в нее, Григорий? – строго спросил государь.
– Это был наш отряд переодетых стрельцов, ехавших в Москву с полковником Соковниным и моим дядей.
– Куда же девался Соковнин?
– Чтобы спасти меня, князя и его семейство от неистовства Соковнина, дядя мой убил его.
– Истинные разбойники! Им ничего не значит убить своего товарища за малейшую безделицу, – сказал царь Петр, нахмурив брови.
– В этом случае, государь, я и сам поступил бы точно также. Без помощи этого юноши и монаха, мне не увидать бы больше твоих ясных царских очей, – сказал князь Трубецкой.
– В этом малом я еще предполагаю искру добра, но в его дяде ни на копейку. Где он теперь, Григорий? – спросил Петр.
– Верно так далеко, сколько в двое суток может уехать человек, убегающий от смерти. Могу ли я сказать где именно, если он каждую минуту удаляется от Москвы?
– Но ведь он тебе велел… – тут царь вспомнил совет Троерукова скрывать от Григория слова Щегловитого, в, замявшись в речи, продолжал… – всем оставаться в Москве.
– Нет, государь, велел немедленно бежать к своему полку, где надеялся увидеться со мною.
Внимательно посмотрел Петр на спокойное лицо Гриши и, покачал головою сказал:
– Довольно откровенно! Почему же ты остался в Москве?
– Царевна дала мне поручение к его величеству твоему брату. Когда же я вернулся в покои царевны, то князь Троеруков был уже там и я не смел уйти.
– За что тебя царевна и Щегловитый наградили повышением в пятисотенные в ту самую ночь, когда Щегловитый с твоим дядей поехали в Преображенское?
– За заслуги дяди.
– Когда ты узнал об умысле Щегловитого и твоего дяди?
– Я бывал в собраниях у царевны.
– И полагал, что твои сотоварищи делают доброе дело? – гневно спросил Петр.
– Кто вздумал, тот за него и отвечал, не мое дело было рассуждать, кто прав, кто виноват между братом и сестрою. В душе же своей я далеко не сочувствовал злодейскому умыслу.
– Почему же ты, как верноподданный и христианин не открыл этого умысла?
С изумлением смотрел Гриша на царя и помолчав немного сказал:
– Государь! Пусть Лефорт скажет тебе, от кого он узнал…
Царь Петр приказал позвать Лефорта и сказал ему улыбаясь:
– Вот этот малый хочет тебе, Лефорт, сделать допрос. Мы так занялись здесь делами, что я забыл спросить тебя, от кого ты узнал об умысле Щегловитого?
– От моего слуги Саши, которого ты, государь, видел. Он, сломя голову прискакал в Преображенское из Москвы, узнав все дело от одного стрельца, старинного своего друга, – отвечал Лефорта.
– А как зовут этого стрельца, – спросил государь.
– Не помню, государь, да и не до того мне было в те поры, чтобы расспрашивать. А вот как поедем в Москву, так я хорошенько расспрошу своего мальчугу, и тогда доложу тебе, государь, чтоб ты этого малого наградил чем-нибудь.
– Привести сюда слугу Лефорта! – приказал государь.
– Да что у вас тут случилось, государь. Что это за молодец у вас под допросом? – с любопытством спросил Лефорт.
– Сейчас узнаешь; жаль только, что ты раньше не рассказал мне подробно о доносе твоего слуги, – сказал государь.
В эту минуту вошел Саша, весело поклонился всем общим поклоном и, взглянув на Гришу, не мог удержаться от радостного восклицания.
– Ты его знаешь? – спросил государь у Саши.
– Как же, государь, мы вместе выросли в доме князя Хованского.
– Не родня ли вы?
– Не знаем как по крови, а по любви так братья, – смело ответил Саша.
– Разве вы не знаете своих отцов и родных?
– Нет, государь! Мы были подкидыши, – отвечал Саша.
– Так этот самый Гриша рассказал тебе о замыслах Щегловитого и стрельцов?
– Так точно, государь.
– С ведома ли Гриши, или по собственному усердию, рассказал ты своему барину?
– Да, с ведома Гриши.
– Хорошо, ступай теперь на свое место.
Саша вышел, не утерпев сказать:
– Прощай, Гриша!
По выходе Саши государь некоторое время задумчиво ходил по комнате размышляя, как ему поступить с Гришей. Двукратная услуга последнего и его чистосердечный признании обязывали оставить юношу при себе и щедро наградить его, но совет Троекурова и желание иметь в своих руках монаха побудили Петра снова послать Гришу в его полк на Литовскую границу.
– Послушай, Григорий! – сказал Петр, ласково потрепав Гришу по плечу. – Ты малый добрый и я тебе благодарен за твои услуги. Не знаю право чем наградить тебя. В твои лета ты слишком уже получил большой чин, который я тебе оставляю. Мог бы я оставить тебя при себе но… не хочу ссорить тебя с твоим дядей. А потому поезжай с Богом к твоему полку и, если тебе встретится в чем-нибудь надобность пиши прямо ко мне, памятуя, что я твой должник. Служи мне верно и усердно и мы с тобою когда-нибудь сочтемся. А как ты подкидыш и не имеешь имени, то я прикажу записать тебя в боярские дети и отныне ты будешь называться Григорием Усердовым. Доволен ли ты?
Гриша удал в ноги государю и, со слезами на глазах, проговорил, дрожащим от волнения голосом:
– Буди во всем твоя царская воля. Я рад служить тебе верою и правдою.
– Ступай же и готовься к отъезду. Деньги на дорогу я прикажу выдать тебе от казны. Если, паче чаянья, увидишься со своим дядей, то напомнишь ему, чтобы он не попадался мне. Как за добро, так и за зло я верный плательщик, – закончил Петр.
Гриша вышел и встречен был Сашей который заключил его в свои объятия. Саша был в восторге, услыхал о милостях царя к его неизменному другу. Они ходили по монастырскому двору разговаривая дружески, как к ним подошел князь Трубецкой, и дружески благодарил Гришу за оказанную его семейству услугу и предложил ему кошель с золотом. Но Гриша, отказавшись от денег, просил у князя милости, чтобы ему дозволено было пред отъездом зайти в дом князя и поклониться его супруге княгине и княжне Марии. Трубецкой обещал испросить у государя дозволения и расстался с ним, прошло не более десяти минут, как Трубецкой вышел снова и объявил Грише, что государь, соглашаясь на его просьбу тем не менее приказывает ему сейчас ехать в Москву и завтра отправиться куда следует. При этом он прибавил:
– Так как я не могу оставить особу государя, то поезжай в Москву один. А вот тебе и записка к моей жене, по которой тебя примут от чистого сердца. Ступай с Богом и помни, что у тебя есть тут искренний друг.
Тут Трубецкой обнял Гришу и поцеловал. Несмотря уже на позднее время, Гриша с восторгом отправился в Москву. Уже после полуночи Гриша приехал и остановился на постоялом дворе, а рано утром, с замирающим дыханием, от восторга, что он увидит обожаемую Марию, пошел в дом Трубецкого. В этот день ожидали торжественного въезда царя Петра в Москву а потому княгиня встала ранее обыкновенная, чтобы приготовиться к приезду своего супруга. Радушно приняла она Гришу и тотчас послала за дочерью, чтобы прочесть записку князя. Мария тотчас вошла и, увидав Гришу, вспыхнула и остановилась у дверей, невольно ахнувши.
– Не бойся! – сказала княгиня. – Это не чужой. Ты наверное узнала его.
– Как не узнать, матушка! – прошептала Мария, грудь которой высоко вздымалась.
– Ну, так поклонись ему и поблагодари за твое спасение от рук убийц и нечестивцев, милая Маша.
– Ах, княгиня! Я должен благодарить Бога, что Он дал мне возможность помочь вам – прервал ее Гриша. – Не погневайтесь на мою простоту, но я жалел, что не положил свою голову за такого ангела, как ваша дочь.
– Благодарствуем, благодарствуем добрый человек! Ну-ка, Маша, прочитай грамотку от отца твоего, – сказала княгиня.
Княжна стала читать вслух письмо, а Гриша тем временем с восторгом созерцал красоту Марии. Она кончила читать и подала письмо матери, а Гриша в каком-то непонятном для него оцепенении стоял, не спуская своих глаз с Марии, которой стало неловко от этого взгляда и она пуще прежнего закраснелась.
– Ну, слава Богу, что тебя, мой голубчик, сам царь взыскал своею милостью. Куда же ты теперь едешь? – спросила княгиня.
– К своему полку на Литовскую границу, – со вздохом отвечал Гриша.
– Далеко, батюшка, далеко! Ну, да служба дело невольное, авось стерпится и слюбится. Не забывай и нас, мой родной, присылай о себе весточки. Мы твоего добра не забудем.
– В этом будет все мое счастье и утешение. Простите, милостивая княгиня… Благодарю вас, что обласкали сироту… Прости и ты, княжна, – проговорил Гриша со слезами на глазах и вышел.
В этот же день торжественно въехал царь Петр в Москву, при восторженных криках народа. Царь Иоанн добровольно уступил ему единодержавную власть и с этих пор началось возрождение России в руках могучего гения юного царя Петра. История его славного царствования достаточно уже сказана и прибавить к ней что либо было бы с нашей стороны нелишне. Наконец и самый размер настоящего повествования не дозволяет этого.
Чтобы положить конец вольнице и постоянным возмущением стрельцов, они по повелению царя Петра Алексеевича были разбросаны по далеким окраинам России и между прочим большая часть их сослана на Литовскую границу, где их с прежде ссыльными набралось около десяти тысяч.
Монах Иона, дядя Гриши, бежавший на Литовскую границу, мало-помалу вкрался в доверенность стрельцов и не оставлял своих подстрекательств, но все это делал он с необычайною осторожностию.
Царевна София, хотя и пострижена была в монахини, но все еще не оставляла своих помыслов возвратить власть в свои руки, тайно сносясь при помощи немногих своих приверженцев с опальными стрельцами.
Глава II
Прошло целых девять лет, как Гриша вместе со своим ужасным дядей тоскливо влачил свою жизнь в слободе близ города Великолуцка.
Тут он влюбился в одну молодую, красивую крестьянку по имени Аграфену. Образ Марии мало-помалу сглаживался в его памяти, так как ему никогда не приходило на мысль не только соединиться с нею, но даже и когда либо увидеть ее. Эту любовь свою он скрывал от своего дяди.
У монаха Ионы между прочим созрел в голове план идти в Москву на выручку царевны Софии, томившейся в стенах монастыря. В мае месяце 1689 года он распространил между стрельцами слух о смерти за границею царя Петра Алексеевича и уговорил стрельцов предпринять поход в Москву, чтобы выручить из монастыря царевну Софию.
Перед отправлением со стрельцами в поход он вошел в свою квартиру, где застал Гришу в объятиях Аграфены, рыдавшей по случаю разлуки своей с Гришей, которого она безумно любила.
Пред входом Ионы, в комнате Гриши произошла следующая трогательная сцена. Тут сидела молодая красивая женщина за ткацким станком. Непослушный челнок её постоянно цеплялся и наконец совершенно остановился на половине основы. Работавшая женщина с грустью посмотрела на него и опустила голову. По щекам её покатились крупный слезы, Тут же сидел у окна и Гриша с опечаленным лицом. Заметив на лице молодой женщины слезы он сказал:
– Что с тобою, Груня? Ты опять повесила голову.
– Ничего, – шепотом проговорила Груня.
– Опять слезы? А что ты мне обещала?
Вместо ответа она бросилась на грудь Гриши, продолжая плакать.
– Помогут ли нам, Груня, слезы? Зачем же усиливать горечь разлуки. Авось даст Бог когда-нибудь и свидимся, – проговорил Гриша, едва сдерживая подступившие к его горлу слезы.
– Нет! Сердце мне говорить, что никогда! Но ты не хочешь, чтобы я плакала, изволь, смотри, я больше не плачу, только будь ты весел и ласков.
– Веселым мне нельзя быть, но твердым я должен быть по крайней мере в глазах моих начальников и подчиненных, – молвил Гриша.
– Так я счастливее тебя, Гриша? Ты должен скрывать свои слезы из холодной служебной обязанности, а я это делаю из любви и угождения тебе.
Поцелуй Гриши был ответом Груне.
В эту самую минуту вошел Иона. Гриша вздрогнул, побледнел и выпустил из своих объятий Груню. Со сложенными на груди руками, с мрачным взором, в котором напрасно стал бы кто-нибудь искать искры сострадания, он остановился посредине комнаты. Воцарилось минутное гробовое молчание, которое Иона прервал словами:
– Груша! – ступай в свою светлицу и не выходи оттуда, покуда я позову тебя. Мне нужно поговорить с Григорием.
Безмолвно, но без всякого страха вышла Груня из комнаты. Она чувствовала, что приговор её уже предрешен Ионой. Глубокий вздох Гриши провожал несчастную.
– О чем был этот вздох? – спросил Иона, обращаясь к Грише.
Гриша молчал.
– Дети! и целый век дети! отними у них игрушку и они расплачутся.
– Напрасно ты упрекаешь меня, дядя. Эта женщина всем для меня пожертвовала. Она целые пять лет услаждала мою жизнь и вероятно не переживет разлуки со мною.
Иона бросил презрительный взор на племянника. Уста его искривились злобною улыбкою и он сказал:
– Смерть от разлуки еще неслыханное дело. Когда же ты, Григорий, будешь мужчиной? Но скажи мне, не знает ли Груша куда и зачем мы идем?
Гриша смутился и нерешительно отвечал:
– Я ей не сказывал.
– Несчастный юноша! Ты произнес её смертный приговор! И вот твоя благодарность ей за то, что она, как ты говоришь, пожертвовала для тебя многим.
– Но, любезный дядя, я в молчании её уверен, как в своем собственном!
– Бедная Груня! не ждала ты за свою любовь такой платы, – злорадствовал Иона с презрением вперив глаза в своего племянника.
– Но неужели ты, дядя, посягнешь на жизнь беззащитной женщины!? – вскричал Гриша.
– Что же, безумец, тебя я должен казнить за измену товарищам? – гневно закричал Иона.
– Убей меня, но не трогай Груни, – отвечал решительным голосом Гриша.
– Ты вполне заслуживаешь этого, но я не хочу проливать кровь сына брата моего.
– Пощади, ради бога пощади ее! – умоляющим голосом сказал Гриша, простирая трепещущие руки к своему ужасному дяде.
– Ты хочешь, чтобы я участь тысячей храбрых воинов поверил языку женщины? Ступай приготовить твоих стрельцов к походу, через два или три часа мы двинемся.
Гриша повиновался непреклонной воле своего дяди и как бы лишенный чувств и мыслей вышел. В скором времени, в комнате раздался выстрел. Услыхав его, несколько стрельцов вбежали по лестнице, но их встретил Иона с налитыми кровью глазами и сурово крикнул:
– Чего вам здесь нужно? Ступайте на свои места.
Безмолвно повиновались стрельцы, а Иона тоже вышел из дома и скорыми шагами пошел за заставу на сборное место. Через час полки стрельцов двинулись в поход.
Глава III
Воскресенский монастырь, находящейся в 40 верстах от Москвы построен при царе Алексее Михайловиче на подобие Иерусалимского храма Воскресения Христова, для снятия видов с оного, по царскому повелению был послан келарь Сергиево Троицкой Лавры Арсений Суханов. В эпоху нашего рассказа он не блистал еще настоящими богатствами и не имел того множества построек, как теперь, но местоположение его было столь же прекрасно. Высокая крепкая стена окружала его, но для защиты святыни не было ничего предпринято.
В конце июня 1698 года к воротам Воскресенского монастыри подъехали две большие колымаги, несколько кибиток и телег, сопровождаемых вдобавок многочисленными всадниками. Большая часть путешественников, выйдя из экипажей, подошли к монастырским воротам и ударили в колокол, возвещая тем, что богомольцы приехали в монастырь. Немедленно выбежал служка с ключами отпирать ворота, а за ним вышел и инок, к которому прибывшие подошли под благословение и один из них – старик объявил, что они желают отслужить молебен Христу Спасителю. Инок поспешил исполнить их желание и повел в церковь. Но окончании службы, путешественники выразили желание осмотреть монастырь. Главными лицами из путешественников были двое мужчин и две женщины по-видимому знатного рода, которым все остальные раболепно прислуживали. Старшего мужчину, уже пожилого, но статного, высокого и с важным видом, все называли сиятельным князем. Второй мужчина был молодой, худощавый с безжизненным лицом, Старший мужчина называл старшую даму женою, а младшую – дочерью. Молодой мужчина увивался около всех троих, но на него, кроме князя никто не обращал внимания и даже не удостаивали ответами на его вопросы.
Из рассказов инока, сопровождавшего путешественников по монастырю, последние узнали, что в Воскресенском монастыре проживает архиепископ Досифей, удаленный царем Петром Алексеевичем от дел церковных и паствы с повелением жить безотлучно в названном монастыре, так как Досифей пользовался особым доверием и расположением правительницы Софии, удаленной, как нам уже известно в Новодевичий монастырь.
– Ах! я с ним знаком, – сказал сиятельный князь. – Да и ты, князь Федор, кажись тоже должен его помнить, – прибавил он, обращаясь к молодому человеку.
– Очень мало помню, князь Иван Михайлович, я тогда был еще очень молод, – отвечал молодой человек каким-то жалобным тоном.
– Годков десяти уже был, когда в этом монастыре жила твоя матушка?
– Точно так, Иван Михайлович. Но я очень смутно помню лета моего детства.
Князь Иван Михайлович обратись к сопровождавшему их иноку, сказал:
– Отец иеромонах! Потрудитесь дойти до преосвященного Досифея и сказать ему, что люди ему знакомые желали бы повидаться с ним и войти в его келью.
Иеромонах помолился и скорыми шагами пошел в келью Досифея и чрез несколько минут возвратился, доложив, что преосвященный приглашает их к себе.
Дорогою молодой человек обратясь к князю Ивану Михайловичу сказал:
– Теперь я припоминаю, что это тот самый монастырь, где мы проживали с матушкой и каждую минуту дрожали от страха беды неминучей. Скоро она и пришла. Меня взяли от матушки и отправили в Сибирь, год я пробыл колодником до воцарения Петра Алексеевича.