В той же ограде Хамовного двора помещаются, как раз около ворот, хоромы кадашевской приказной боярыни, которая всеми работами распоряжается, всем заведует, всему ведет счет, а главное - оберегает государственную хамовную казну (то есть все запасы холста и полотен, доставляемых во дворец) от всякой порчи и лихого глаза.
Но и вне стен Хамовного двора вся Кадашевская слобода представляет собой огромную фабрику, здесь все от мала до велика ткут и прядут, расчесывают пряжу и белят полотна. Здесь никто не сидит сложа руки все заняты делом, и заняты им круглый год как пчелы в улье: каждый тянет свою вощину и влагает свою долю меда в общие соты.
Умеют Кадаши работать - умеют и гулять, и праздновать. Чуть праздник на дворе - так уж и вся слобода на улице. Бабы дородные в жемчугах да в золотых киках, девки видные, красивые в цветных ферязях да в телогреях, парни в суконных кафтанах да в однорядках, в ярких шапках с меховой опушкой, в сапогах с высокими подборами. Песни, пляски, игры, шум, веселье такое, какого в ином городе не сыщешь! Недаром Кадашевские слобожане сами о себе сложили присловье: "Наши Кадаши всем хороши!".
Кроме всех других праздников, у кадашевских слобожан каждый год бывали еще два лишних: один в декабре, когда оканчивалось изготовление белой казны и ее укладывали в коробьи для отвоза во дворец, другой в начале февраля, когда на Хамовном дворе новую казну заводили, то есть начинали готовить пряжу для тканья холстов и полотен на будущий год.
Вот и на завтра, на 9 февраля, выпадает как раз этот праздник, и вся слобода государынина к нему еще накануне готовится.
- Хоть ты, боярышня, и опальная, и в немилости у матушки царицы, - говорит Иринье Луньевой суровая кадашевская боярыня, - а все же завтра и для тебя праздник. Коли попросишься, я тебя с собой и в церковь Божию возьму.
- Возьмешь, так и ладно, а не возьмешь, я и дома помолюсь, - довольно резко отвечала ей Иринья.
- Ой, матушки! Гордыня неприступная! Думаешь, красива очень, так и спесивишься? Небось, голубушка, спесь-то с тебя здесь сбивать велено!..
- Не ты ли ее с меня сбивать станешь, госпожа всемилостивая?! Я уж тебе не раз говорила, что дело стану делать без всякого прекословия, а из-за твоих милостей тебе кланяться не стану!
- Добро, добро!.. Вот погоди, первый раз как во дворец пойду, я на тебя царице того наговорю, что тебя отсюда еще подальше уберут, пошлют в женскую обитель под строгий начал прохлаждаться…
- Ну и пойди - клевещи! Не очень ты мне страшна! - гневно крикнула Иринья. - Под начал - так под начал! Умру, а тебе не поклонюсь!
Иринья отвернулась в сторону и склонилась над пяльцами, избегая того холодного и злобного взгляда, который бросила на нее злая боярыня, выходя из комнаты.
- Боярышня, а боярышня!.. - шепчет Иринье, незаметно наклоняясь к ней, соседняя девушка-деловица. - А что же ты велишь Авдюшке Хамовнику сказать? Ведь он ответа ждет - идти в город ладить…
Иринья подняла голову, с минуту подумала и вдруг, смело глянув в лицо девушке, проговорила решительно:
- Пусть он скажет, что я на все согласна! Хоть завтра же!.. Пропадай моя голова - лишь бы отсюда вон!
- Что ты! Что ты!.. Да они же говорят, что у них уж все налажено и ты с женихом как ключ в воду канешь!
- Пусть я точно в воду кану, мне все равно! Хоть денек пожить, как люди живут!.. Ступай скорей, скажи Авдюшке, чтобы шел, чтобы бежал… Чтобы спешил туда… Чтобы нигде и часу не замешкался!..
…На другой день спозаранок, чуть поднялась, чуть очнулась от сна Кадашевская слобода, как уж загудели по-праздничному церковные колокола, и веселый шум и говор народа, хлынувшего толпами из домов, наполнили все слободские улицы и закоулки. По-праздничному разряженные слобожане и слобожанки спешили к Хамовному двору, на котором попы собирались петь молебен Спасу с Пречистою да Ивану Предтече и воду святить и той водой кропить хамовные избы перед "заводом новой белой казны государской".
В то же самое время, верстах в двух от слободы, по дороге к ней тянулось какое-то престранное, предиковинное шествие. Шла веселой гурьбой ватага скоморохов в пестрых и ярких лохмотьях, в рогожных гуньках, в берестяных шапках с мочальными кистями, в тулупах, вывороченных наизнанку и подпоясанных лычными поясами. Кто нес волынку, кто гудок, кто домру, кто бубен, кто гусли звончатые, кто свирель голосистую… Трое мехонош на длинных жердях тащили увесистые мешки со всяким потешным скарбом и скоморошьей крутой. Два ручных медведя на цепях, прикрепленных к кольцам, продетым в ноздри, тяжело переваливаясь, выступали вслед за вожаками и волокли за собой салазки, на которых были навалены всякие потешные снасти для медвежьей игры: деревянные сабли да саадаки, бабьи кокошники, козий мех с золочеными рогами и всякая тряпичная ветошь. Ватага была большая, человек в шестьдесят.
- Стой, ребята! - крикнул передовой вожак. - Вон, никак, и боярин наш едет… Тот самый, что наймовал нас сегодня в Кадашах играть!..
- Он! Он и есть!.. - загомонили скоморохи навстречу Тургеневу, подъезжавшему к ним в легких саночках, запряженных парой отличных вороных коньков.
- Поклон твоей милости правим, бояринушко! До сырой земли маковки клоним! Все собрались по твоему приказу! Да вот еще медвежатников Курмышских по дороге прихватили!
- Ну и спасибо! Внакладе не будете! - сказал Тургенев, обращаясь к скоморохам. - Только чур не своевольничать! Ухо востро держать - по приказу ходить. Больше там играйте, где наших ребят увидите в серых кафтанах да в красных кушаках…
- Знаем, знаем, бояринушко! И в шапках с синими верхами!
- Около них всю игру ведите, чтобы вам от слобожан какой помешки не вышло. А медведей с вожаками, да с козами, да с гудками, да с волынками прямо ведите на Хамовный двор, и как только мой парень из пистоли выпалит, так уж там сами знаете, что вам делать надо… По уговору…
- Знаем, вестимо знаем, бояринушко!.. Вот только бы нам с тебя задаточек сошел, так оно бы…
- Вот вам в задаток! - засмеялся Тургенев, бросая кожаный кошель с деньгами в толпу, скоморошьему старосте. - А если завтра целы да живы будете, так здесь же еще столько же получите!..
- Спасибо тебе, красное солнышко! Обогрел ты нас, веселых людей, уж и мы ж тебя потешим, позабавим… Эй, робя! Славь боярина, славь его честь!
И громкая, лихая песня, с присвистом и с гуденьем бубнов, понеслась вслед Тургеневу, который приударил на вороных, так что только снежная пыль кружилась и сверкала следом за его санями в морозном воздухе…
…Гуляет Кадашевская слобода широкой развеселой гулянкой. У всех ворот кучки нарядных слобожан и слобожанок и шутки, говор, смех… Парни об руку с девушками ходят по улице, угощают их орехами и пряниками, перекидываются с ними и словами, и взглядами. У царского кружала тоже не отолченный угол народа, там веселый шум похмелья и раскатистый хохот.
- Эх вы, клюковные носы! - кричит на своих товарищей ткачей Авдюшка Хамовник, пожилой сиделый ткач и большой гуляка. - Вот как пить да гулять, так "где, мол, тетка, мой полуторный ковш?", а как за стан-то сел, так уток от основы не разберет!
- Ну, загулял, Авдюшка, разбахвалился! Поехал в самую бочку! Смотри не утони… - кричали со всех сторон в толпе, окружавшей Авдюшку.
- Небось, не утону, а и утону - выплыву! Потому Авдюшка все может… Я своему государю… Своим государыням уж который год работаю, и рукодельишко мое вам в образец сходит… Вам, вислоухим, приказывают, чтобы ваше изделье в точь моей руки было! Совсем чтобы в точь…
- Да ну тебя! Провались ты и с издельем… Небось теперь и в бёрдо-то ниткой не попадешь!.. Знаем тебя тож!
Но Авдюшка не слышал насмешливого укора. Слегка покачиваясь, он продолжал разглагольствовать, размахивая руками:
- Я все знаю. Знаю, что будет сегодня…
- Еще бы тебе не знать! - смеются ему в ответ. - Знаешь, что будешь к вечеру пьян. А мы знаем, что и завтра с тобой будет, - опохмеляться станешь! Ха-ха-ха!
- Нет, врешь, я не о том! Знаю, что сюда к нам, Кадашам, из царского погреба бочки с пивом да с медом выкатят… Пей, мол, гуляй!
- Уж не ты ли за нас царскому кравчему попечаловался? Ха-ха-ха!
- Братцы! Братцы! - кричит кто-то со стороны. - Да он не врет! Смотрите, и точно к нам обоз целый с бочками идет!
Вся толпа бросается в ту сторону, откуда показался обоз, и все с радостью видят, что в слободу на двадцати санях, запряженных сытыми конями, везут возчики бочки с медом да с пивом, а обок с санями царская служня идет, по четыре человека на подводу, народ все рослый и видный, молодец к молодцу. И все в серых кафтанах с красными кушаками, все в высоких шапках с синими верхами. А впереди обоза едет царский стольник в нарядных санях на вороных коньках. Борода у стольника седая, длинная, а лицо красивое, румяное. И на облучке у стольничих саней сидит здоровенный детина, стройный, высокий, конями правит.
- Ребята! - говорил всем на пути царский стольник, приветливо кланяясь на обе стороны. - Як вам от матушки-царицы да от батюшки-царя с государским жалованьем и с милостивым словом прислан. Великий государь изволит вас жаловать погребом!
- Благодарствуем великому государю и великой государыне на милостивом слове и на жалованье! - громко кричит толпа, толкаясь и кружась около обоза с бочками, который останавливается у церкви.
По приказу стольника серые кафтаны разом выворачивают бочки из саней и катят их в народ.
- Сюда ее, голубушку! Сюда!.. Эта наша, в наш конец катится! - слышатся в толпе веселые восклицания.
- А эта с чем?.. С медом?.. С паточным давай, давай! Ставь бочку дыбом… Выбивай донце!
- Братцы! - кричит кто-то в толпе. - Бабам меду не давать, царские меды разымчивы, а наши бабы забывчивы…
- Ну да! - кричат в ответ балагуру бабы. - Небось! Наш Кадаш пьет и пиво и мед - ничто его неймет!
Разгул начинает быстро овладевать толпой, шум и говор растут по мере того, как бочки осушаются одна за другой. "Царское жалованье" пьют ткачи, и ткачихи, и старики, и молодые парни, а за углом да исподтишка не брезгают им и красные девицы. Кое-где начинают довольно нестройно петь песни… В общем веселье и похмелье не принимают участия только царские слуги, которые стоят молча, стена стеной, около своих подвод и ждут стольничего приказа.
Вдруг у околицы раздаются какой-то нестройный гам, звон, свист: трубят в трубы, бьют в бубны, гудят на волынках, а среди этой дикой музыки слышится и песня удалая, хоровая:
Веселые по улице похаживают!
Гудки да волынки понашивают!
Ой, гуди, гуди, гудок заливной,
Ступай, молодец, в садочек за мной.
- Скоморохи, скоморохи идут! - проносится радостный крик над всей слободской улицей. - Веселые ребята, потешники! То-то гулянье у нас пойдет!
И ватага знакомых нам скоморохов в диковинной скоморошьей круте, в уродливых деревянных личинах, потряхивая шутовскими посохами, припевая и приплясывая, высыпала на площадь. Далеко разносится их песня:
Скоморохи люди вежливые,
Да они же и очестливые!
Красну-девицу возьмут, уведут,
Ожерельице назад принесут!
- Сыграйте, сыграйте, скоморохи удалые! - кричат им из толпы.
- Не смей играть! - кричит начальственным голосом десятский. - Наш приказ не велит у нас в слободе играть скоморохам без приказу…
- Ну тебя к шуту и с приказчиком! Играй, ребята, наплюй на приказчика!
Скомороший староста выступает вперед, подходит к десятскому с глубочайшим почтением и, снимая с головы берестяной колпак, спрашивает его:
- А дозволь у твоей чести узнать, кто будет вашей слободы приказчик.
- Вестимо кто! - отвечает скомороху десятский. - Кузьма Иваныч, что на Хамовном дворе…
- О! Так этого мы знаем! - весело подхватывает скоморох. - Этого мы как на место ставили, учили: "Приказчик, приказчик, клади деньгу в ящик - алтын за сапог!".
Вся толпа и сам десятский покатываются от смеха, а ватага скоморохов разбивается на группы, и все они свистят, поют, колесом ходят, да вдруг как грянули плясовую:
Ай, жги, жги, говори,
Комарики, мухи, комари!..
И закружились, завертелись, пошли по снегу вприсядку…
- Любо! Любо! Вот так пляшут, черти! Глянь-ка, глянь, Дуняшка! Ногами-то, ногами - тьфу, пропасти на них нету!
- Господа скоморохи! - крикнул в это время какой-то парень в сером кафтане, подбегая к ватаге. - Вожаков с медведями требуют на Хамовный двор, приказную боярыню тешить.
- Вали, меньшая братия, на Хамовный двор! - кричит скомороший староста. - Поворачивайтесь, Михаилы Ивановичи! Потешьте, ступайте, сердитую боярыню!
И между тем как отдельные группы скоморохов действуют в разных местах слободы, привлекая общее внимание и возбуждая неумолчный хохот толпы, часть их пестрой гурьбы с вожаками медведей отделяется и идет на Хамовный двор, а за нею вслед валит толпа народа посмотреть, как ученые медведи с ряженой козой плясать станут.
Все население Хамовного двора высыпало на крылечки да на рундуки хамовных изб. Все теснятся, толкаются, все хотят поглазеть на предстоящее представление. Вон на крылечко и сама боярыня Настасья Ивановна выплыла со своей служней да с опальной боярышней Ириньей Луньевой. А около боярыни и пузатый приказчик Кузьма Иванович, и государев стольник, что царское жалованье слобожанам привез.
Вот и скоморохи с медведями ввалились во двор, идут кругом двора широкого, всем низкий поклон правят.
- Смотри-ка, Палашка, хари-то, хари! Ай Господи! Глазищи-то какие намалеваны!
- А на медведях-то! Шапки набекрень надеты! А у бурого-то, смотри-ка, кушак подвязан, а на кушаке саадак да сабля! Прости Ты, Господи!
И даже сама боярыня изволит улыбаться, когда перед ней останавливают вожаки обоих медведей и заставляют мишек кланяться ей в землю.
- Кланяйся, Михайло Иванович, боярыне ласковой! - нараспев повторяет вожак, дергая медведя за цепь. - Да кланяйся ниже, до сырой земли! Да кланяйся и приказчику Кузьме Ивановичу, да не так низко, как боярыне!
Общий хохот кругом. Сама боярыня изволит смеяться со стольником и приказчиком.
А между тем два скомороха уж успели нарядиться в козий мех с золотыми рожками и пошли кругом медведей приплясывать, то ударяя в бубен, то поваживая смычком по гудку.
- А ну-ка, Михайло Иванович, как лёжен-ка без рук и без ног на солнце лежит, а одну голову подымает… "А как мать родных детей холит, а мачеха пасынков убирает…"
Восторг толпы достигает крайних пределов. Слышатся голоса:
- Ай, любо!.. Истинно так!.. Ай, Мишенька!..
- "А как жена милого мужа приголубливает, порох из глаза у него вычищает…". - "А как теща зятя потчевала, блины ему пекла да, угоревши, повалилася…"
Вдруг в самый разгар этой медвежьей комедии вывернулся из толпы какой-то детина в сером кафтане, сунулся к медведям, невесть откуда выхватил пистоль да над ухом у одного мишки из пистоли - хлоп! И опять в толпу юркнул, окаянный…
- Ай, батюшки! Убил, убил! Застрелил! - ревет во весь голос скомороший староста и бросается на землю между медведями.
- Ай, застрелил! Держи его, держи! - кричат вожаки и выпускают из рук цепи медведей.
Ошалелые от выстрела и криков медведи рычат и мечутся по двору, бряцая цепями, и лезут на толпу.
Крик, визг, шум, давка, ругань и общее бегство во все стороны… Суматоха и сутолока поднимаются невероятные! Все кричат, все вопят, и никто ничего не понимает. Степенная боярыня Настасья Ивановна завизжала первой и хотела броситься с крыльца в хоромы, да сзади нее натолкалось полное крыльцо девок и дворни, что и не пролезть, и не продраться.
- Пустите, пустите! - кричит она во все горло, отвешивая направо и налево тумаки и оплеухи.
Но ее кто-то хватает за руки, и держит крепко, и плотно накрывает овчиной.
- Ай, чтой-то! Задушили! Пустите! - слышится ее визгливый голос среди общего гама и крика.
- Батюшки мои! - кричит кто-то из дворни. - Смотрите-ка, боярыня-то наша, никак, ошалела! Козой нарядилась! И Кузьма Иванович! Да кто же это на них круту скоморошью надел? Ха-ха-ха!.. - галдят и хохочут кругом люди, убегая со двора и указывая пальцами на оторопевшую боярыню и приказчика, которые наконец освобождаются от своего шутовского наряда, оправляются и с удивлением посматривают друг на друга.
- Матушка Настасья Ивановна! - пыхтит приказчик. - Что же это? Наваждение бесовское, что ли?
- Где скоморохи? Где все наши Кадашевские ротозеи?! - кричит боярыня и мечется по опустевшему двору. - Где десятские? Где староста? Куда все разбежались?
Но никто их не слышит. Над селом носится шумный и веселый гам праздничного похмелья. Толпы народа гуляют… Ими запружены все улицы, все закоулки… Свист, песни, хохот - все сливается в общий гул. А на околице слобожане провожают "веселых скоморохов", которые вместе с медведями спешат убраться подобру-поздорову восвояси и поют на прощанье с присвистом и гиком:
Эх вы, братцы! Эх вы, братцы!
Кадаши! Кадаши!
Променяли красну девку
На гроши, на гроши!
А мы взяли красну девку
В барыши, в барыши!
И только тогда, когда след скоморохов пропал на дороге, вдруг по толпе пронеслась весть:
- Братцы! Ведь скоморохи-то у нас с Хамовного двора боярышню выкрали!
- Что врешь-то! Незнамши! Скоморохи выкрали! - кричит Авдюшка Хамовник, совершенно уже опьяневший. - Ты меня спроси! Я все знаю…
- Говори, коли знаешь! - кричит на него толпа. - Там во какой переполох идет! Говори!..
Авдюшка подбоченивается и долго смотрит на вопрошающих мутными, бессмысленными глазами.
- Так сказать вам? А?.. А видели ли вы, как лягухи прыгают? Была девка, да незанравилось ей! И ушла девка, и ищи ветра в поле… Сам видел, как этот государев стольник девушку-то около себя на сани, а седую-то бороду под сани… А вороные так и чешут, так и чешут… А серые-то армяки на своих кошевнях все врассыпную… Ха-ха! А вы, дурни, орете: "Скоморохи девку выкрали!" Ха-ха-ха!..
Часть вторая
I
Черные вороны
Царь Борис, закончив обычный утренний прием бояр в "комнате", только было собирался идти на заседание в думу, как к нему прибежал стряпчий с царицыной половины.
- Матушке царице крепко неможется! - сообщил впопыхах царицын стряпчий. - Просит тебя, великий государь, пожаловать к ней. За духовником послать изволила свою боярыню…
Борис немедля приказал послать к царице своего дохтура-немца. Затем внутренними дворцовыми покоями и переходами он прошел на половину царицы Марии.
Здесь он нашел такой хаос, такие суетню, беготню, снованье взад и вперед всякой служни, что голова у каждого, даже и здорового человека, должна была бы пойти кругом. Среди всей этой беготни и шума до слуха царя явственно долетал голос царицы Марии, которая то кричала в своей опочивальне, то стонала так, что даже в теплых сенях было слышно. Едва переступив порог царицыной передней, царь недружелюбно и подозрительно оглядел всех столпившихся тут женщин и тотчас приказал выйти из передней всем посторонним. Передняя быстро опустела, в ней остались только самые приближенные лица царицы.
Царь отозвал к окну боярыню Беклемишеву и спросил ее, нахмурив брови: