Они-то и не давали антисемитизму заглохнуть: при новой власти он стал куда более мощным и всеохватным, чем был при власти свергнутой. Для его проявления не требовались обязательно публичные заявления – вполне достаточно было "просто" распространения слухов. Исследовавший этот вопрос М. Агурский установил, что в борьбе с оппозицией Сталин недвусмысленно разыгрывал еврейскую карту, старательно навязывая так называемой "партийной массе", то есть рядовым партийцам, нужную ему интерпретацию занятой им позиции в противостоянии с Троцким, Зиновьевым и Каменевым: необходимо-де исправить допущенную Лениным ошибку – устранить непропорционально большое представительство евреев в верхушке власти. Это как бы оправдывало ту последовательность, с которой Сталин вытеснял из "верхов" троцкистов и зиновьевцев, и в свою очередь провоцировало проявление юдофобства на более низких уровнях[5].
Информационный отдел ОГПУ тщательно собирал данные об антисемитских настроениях и посылал их генеральному секретарю ЦК Сталину. Уж не по его ли заказу все это делалось? Даже если это предположение верно, то прямых доказательств мы, скорее всего, никогда не найдем: Сталин не любил без надобности оставлять какие-либо письменные следы, предпочитая давать указания устно, зачастую даже просто намеками.
Сразу после смерти Ленина, когда Троцкий, поверив телеграмме Сталина с указанием ложной даты похорон, неразумно остался лечиться на Кавказе, Сталин начал атаку на своего главного конкурента, и, конечно, он не мог при том не использовать "еврейскую карту". Ему пришлась поэтому очень кстати так называемая "спецполитсводка", составленная Лубянкой в первой декаде февраля 1924 года: "В связи со смертью Ленина среди населения распускаются слухи (ясное дело, их намеренно распускали! – А. В.), что Ленин не умер, что его отравили жиды, стремящиеся захватить власть в свои руки, что ‹…› вместо Ленина будет Троцкий, и тогда ‹…› евреи возьмут в руки власть и окончательно задушат русский народ"[6].
И все же, какие бы сводки ни составляла Лубянка, окончательная победа советской власти притушила открытые антисемитские проявления – хотя бы уже потому, что значительная часть населения собственно России, Украины и Белоруссии, где антисемитизм имел глубокие и давние корни, практически ассоциировало эту власть с властью евреев, а практической возможности выступать против власти уже не было. Но сам антисемитизм, разумеется, никуда не делся, и его существование секретом ни для кого не являлось. Для кремлевских руководителей – в том числе. И даже – прежде всего[7]. Притом он дал о себе знать и в столице, и в крупных российских городах, где ранее для него не имелось почвы из-за незначительной доли евреев среди проживающих в них. Массовый приток евреев в города, куда им ранее был доступ закрыт, не мог не породить в определенных кругах антисемитские настроения. Израильский историк (эмигрант из СССР) Михаил Агурский исследовал этот феномен по материалам официальной советской статистики. Если в 1920 году в Москве проживало 28 тысяч евреев (2,2 процента всего населения столицы), то в 1923-м их доля составляла уже 5,5 процента, а в 1926-м – 6,5 процента. В Москву к этому времени приехало около 100 тысяч евреев, в начале тридцатых годов их число приближалось к 250 тысячам (рост в 9 раз), тогда как все население Москвы в целом за 15 лет выросло лишь в два раза[8].
Советская власть действительно сняла с евреев все прежние ограничения и установила полную свободу выбора места жительства, но она (то есть ее высшие руководители) совершенно не брала в расчет неизбежные последствия этих новаций в контексте неприятия самой новой власти огромным числом людей, для которых "большевики" и "евреи" по-прежнему оставались синонимами.
Впрочем, может быть, это категорическое утверждение и не совсем верно: "советская власть" в ту пору еще не была чем-то единым и цельным – некоей жесткой вертикалью, где все решения принимаются только на самом верху. Некоторых ее деятелей нестихающая эскалация антисемитизма весьма беспокоила.
В 1926 году ОГПУ регулярно информировал "верха" об антисемитских проявлениях в городе и в деревне, причем, судя по всему, это делалось по указанию ЦК, а значит, как минимум, с согласия Сталина. Распространенность антисемитизма в среде интеллигенции волновала его не столько потому, что этот социальный слой был очень влиятелен, а скорее потому, что он впрямую связывал свое отношение к еврейскому вопросу со своим отношением к советской власти. Сообщая о глубоком проникновении антисемитизма в литературные круги, спецслужбы отмечали, что, по мнению этих кругов, "государственная власть в России находится только в руках евреев"[9]. Особо отмечалось, что "особенно силен антисемитизм в театральной среде. Пожалуй, ни в какой другой сфере интеллигенции нельзя встретить того, что на каждом шагу приходится видеть в театральном мире. ‹…› Нередко антисемитизм у артистов переходит всяческие границы"[10].
Вряд ли Сталина очень пугала эта информация. Ведь советская власть, неприятие которой было характерно для антисемитов, сопрягалась в их сознании с Троцким и другими заклятыми врагами Сталина. Хотя бы только поэтому он, делая вид, что антисемитизм опасен для власти, не мог в душе не разделять чувства тех, кого вроде бы осуждал. Но многие другие члены руководящей верхушки все еще исходили из старых большевистских лозунгов – бурный всплеск антисемитизма не мог их не пугать.
Это видно, например, хотя бы по такому факту. В 1926 году ЦК комсомола заказал Информационному отделу Лубянки[11] подготовить материал о распространимости антисемитизма по доносам секретных осведомителей. Полученные данные настолько ошеломили комсомольских вожаков, что, приняв постановление "О борьбе с антисемитизмом", Бюро ЦК ВЛКСМ засекретило и полученный документ, и само постановление, наложив на них такую резолюцию: "Хранить строго секретно, перепечатка и разглашение воспрещаются"[12]. Каким образом должно было исполняться постановление, с которым никто был не вправе ознакомиться, – этот вопрос, видимо, не обсуждался. Да и что за "борьбу" предлагали комсомольские товарищи? Все те же пропагандистские брошюры, лекции, проработочные собрания, исключение злостных антисемитов из комсомола…
Особое внимание комсомольских верхов к этой проблеме в немалой степени объясняется персональным составом этого руководства. Создателями и первыми руководителями комсомола были Лазарь Шацкин, Оскар Рыбкин, Ефим Цейтлин, Владимир Фейгин, Евсей Файвилович и другие, что предопределило особо стойкую любовь Сталина к этой организации. Не случайно все до одного создатели комсомола и его первые руководители были впоследствии репрессированы.
Поток писем в ЦК с мест о нараставшей лавине антисемитизма увеличивался не с каждым месяцем, а с каждым днем. Архивы бесстрастно сохранили эти письма, но тщетно искать в тех же архивах ответы на них встревоженным авторам, а тем паче куда более важные ответы – делами.
Для того чтобы зримо представить себе тогдашнюю общественную ситуацию, есть смысл привести хотя бы два письма из огромной кремлевской почты на эту тему.
Первое – от 20 августа 1926 года, из Москвы – адресовано "в ЦК ВКП(б) товарищу Сталину и другим товарищам".
"То, что мы последнее время наблюдаем во многих вопросах, в особенности в национальном вопросе, заставляет члена партии сильно страдать, и напрашивается некоторый вопрос, на который наша партия должна дать нам ответ. Дело в том, что за последнее время, как при проклятом царизме, мы всегда стали слышать слово жид по городу. На рынке, в очередях, на биржах труда и даже в отделениях у врачей. Какие-то темные личности заводят разговоры про жидов и злостно агитируют. Недавно на Тишинском рынке кричали "бей жидов", но это еще ничего, наши партийные сейчас стали ругаться "жидом". На место того, чтобы сказать "иди к чорту", они говорят "иди к жиду". Еще они говорят, что сейчас выбрасывают всех жидов из Политбюро, из ЦК ВКП(б) и что скоро их вышлют и сделают так, чтобы в партии не было жидов. У нас на фабрике "Красная Роза"[13] и в других местах очень много об этом разговоров. Партия наша молчит, не борется с этим. Мы должны услышать твое слово, ЦК партии. Работница М. Петрова"[14].
Скорее всего, "Петрова" – это псевдоним, ибо обратного адреса на письме нет. Страх, как видим, сковывал уста уже и тогда… Сталин мог с полным удовлетворением потирать руки: цель достигнута! Его расправу с политическими соперниками "партийная масса" (то есть необразованные и малообразованные, зараженные предрассудками люди) восприняла как вытеснение евреев из большой политики и поэтому поддержала, не вдаваясь в детали и не разбираясь в том, что за этой ширмой скрывается.
Второе письмо – из провинции, от 21 февраля 1927 года – не менее показательно. Оно адресовано лично Сталину, и только ему – без всяких "других товарищей".
"Здравствуйте, многоуважаемый Иосиф Виссарионович! С настоящим письмом я хочу узнать Ваше мнение как наилучшего знатока национального вопроса об антисемитизме, господствующем у нас, в городе Вышний Волочек, уж не говоря о беспартийной молодежи, но и подчас среди комсомольцев, выливающемся в форме различных упреков: дескать, евреи наводнили весь высший государственный аппарат, занимаются исключительно торговлей, спекуляцией, всюду и везде строят себе карьеру, не заботясь о русских, а я, будучи молодым комсомольцем, не в состоянии опровергнуть все эти нападки на евреев. ‹…›
Иосиф Виссарионович! Вы находитесь в Москве, Вам хорошо известны партийные работники евреи, и Вы мне, пожалуйста, напишите, есть ли среди них карьеристы, которым чужды интересы трудящихся масс. Я все-таки глубоко убежден, что т.т. Зиновьев, Троцкий и другие далеко не враги Советской республики, и неужели их подвергли суровой критике, потому что они евреи? Разве такое может быть в нашей коммунистической партии? Это наверно клевета настоящих врагов Советской власти и тех, кто просто чего-то недомысливает.
Все то, что я слышу из уст моих товарищей по школе, заставляет меня задуматься и обратиться к Вам за своего рода справкой. Урвите из своего бюджета времени 10 минут и ответьте мне, за что я Вам буду искренне благодарен. С нетерпением жду Вашего ответа. Наум Цорнас"[15].
Ждал он, конечно, напрасно: на такие письма товарищ Сталин не отвечал. И даже их не читал. Их читали в другой канцелярии, брали на заметку и делали необходимые выводы. "Справку" Науму Цорнесу прислал не Сталин: в виде ордера на арест ее принесли прямо на дом ничего не забывавшие, зорко глядевшие товарищи-чекисты.
Советская жизнь, как и советская политика – внутренняя и внешняя, – всегда были полны парадоксов, поэтому все, о чем сейчас будет сказано, не должно вызывать никакого удивления. На этот раз парадокс состоит в том, что именно в двадцатые годы, когда Сталиным и его окружением так нагло провоцировалась волна антисемитизма и когда под ее прикрытием он без особого труда избавился от своих "еврейских" конкурентов (кавычки поставлены потому, что этническая принадлежность конкурентов не имела никакого отношения к их политической позиции), – именно тогда, и, пожалуй, только тогда, евреи в Советском Союзе чувствовали себя защищенными от произвола и даже в каком-то смысле ощущали себя общностью, которой покровительствует власть.
В это время получают государственную поддержку российские сионистские организации, а когда низовые и средние звенья Лубянки начинают их преследовать (закрывать их школы, клубы, библиотеки) за призыв к эмиграции в Палестину и к вытеснению языка идиш – "исконно еврейским" ивритом, сам шеф Лубянки Феликc Дзержинский выступает в защиту сионизма.
15 марта 1924 года он писал своему заместителю Менжинскому: "Не пойму, зачем нам преследовать сионистов? ‹..,› их программа нам не опасна, а полезна. Мы им не должны мешать"[16]. Видимо, на местах преследования все-таки продолжаллись – гонимые обращались в Москву, прямо к Дзержинскому, и находили поддержку: "Преследование сионистов, – заявлял он, – это политическая ошибка. Такая тактика неправильна. Надо этот вопрос изучить и поставить в Политбюро (так, разумеется, и не поставили. – А. В.)"[17].
Сталину было не до сионистов, не до Бунда, который боролся с сионистами, ибо отстаивал идею национально-культурной еврейской автономии вместо эмиграции, наконец, и не до Еврейской секции ЦК, которая боролась и с теми, и с другими, считая себя единственным выразителем чаяний "трудящихся-евреев". Главный специалист по национальному вопросу в течение всех двадцатых годов ни разу не высказался на еврейскую тему публично – он умел выжидать, – но искусно направлял кремлевскую политику таким образом, чтобы проблема сохранила всю свою остроту. Поскольку же официально интернационализм и национальное равенство по-прежнему относились к основным лозунгам большевизма, евреи в своем большинстве чувствовали себя защищенными ими.
Лозунги подкреплялись делами. Еще при Ленине политбюро приняло постановление, разрешавшее образовать "Еврейский общественный комитет помощи пострадавшим от войн, погромов и стихийных массовых действий" (так стыдливо именовалось поголовное уничтожение евреев в городах и местечках, главным образом, Украины и Белоруссии – резня, которую устраивали "на равных" сражавшиеся друг с другом красноармейцы, петлюровцы, махновцы). Было разрешено создать и региональные отделения комитета "с условием обеспечить в них большинство за коммунистами"[18]. Это был прообраз будущего Еврейского Антифашистского Комитета, созданного во время войны, который, не будучи в состоянии предвидеть последствия, надеялся стать своеобразным комиссариатом по еврейским делам – защитником еврейских интересов. Сталин голосовал вместе со всеми за создание того, первого советского, комитета такого рода[19] – поступить в ту пору иначе он, естественно, не мог.
Тот комитет создал, в свою очередь, Еврейское телеграфное агентство, которое информировало о положении евреев и их жизни в стране Советов международную общественность. Следуя правде и преисполненное самых добрых чувств к породившей его советской власти, агентство сообщало и об антисемитских проявлениях, и о том, как органы власти непримиримо относятся к этому. Такая правда власть не устраивала – корреспонденции агентства вызвали гнев Лубянки. Его быстро закрыли[20].
Формальным поводом послужила переданная агентством информация о том, что в административном порядке была произведена массовая высылка из Москвы "социально-паразитического элемента" – среди высланных было очень много евреев[21]. Хотя специальной антисемитской направленности в данной акции не было, характерно другое: Лубянка испугалась, что ее в этом заподозрят. По известной пословице: на воре шапка горит…
Как ни странно, особым рвением в борьбе с любым проявлением интереса к национальным еврейским проблемам в сфере образования и культуры отличалась Еврейская секция ЦК ВКП(б) – М. Горький, болезненно относившийся к малейшему ущемлению еврейских прав и еврейского национального чувства, реагировал на это вполне недвусмысленно: "Эти сволочи способствуют антисемитизму"[22]
Вся эта возня происходила за кулисами, при закрытых дверях, о ней знали лишь те, кто в ней сам принимал участие, и немногие посвященные. Внешне же еврейская культурная жизнь забила ключом, а этнические евреи отнюдь не скрывали своего происхождения: власти всячески подчеркивали, что, будучи гонимыми при прежнем режиме, евреи обрели теперь полное равноправие и защиту от любых посягательств. Но при этом власти поддерживали лишь такую еврейскую культуру, которая, будучи национальной по форме, непременно несла бы в себе социалистическое содержание.
Московская еврейская студия "Габима", пытавшаяся опереться на библейский эпос и древние религиозные мотивы, то есть обратиться к глубинным корням еврейской истории, не устраивала коммунистический Кремль. Ее не спасла и страстная защита М. Горького. Обвиненная во внутринациональной замкнутости и мистицизме, "Габима" была вынуждена эмигрировать и, после долгих скитаний по Европе и Америке, найти наконец свое место в Израиле. Зато еврейский советский театр на языке идиш, считавшийся тогда языком "живым" и "народным", в отличие от "мертвого" иврита, получил мощную государственную поддержку и стал очагом зарождающейся еврейской национальной культуры "нового типа". Он был создан при активном содействии советского наркома просвещения Анатолия Луначарского сначала как Еврейский камерный театр, затем как Государственный Еврейский театр во главе с Абрамом Грановским (Азархом).
После того как в конце двадцатых годов, оказавшись на гастролях за границей, Грановский стал невозвращенцем, театр возглавил Соломон Михоэлс (Вовси). Поступок Грановского нисколько не повлиял на отношение Кремля к самому театру, пользовавшемуся тогда самой высокой поддержкой. Вокруг театра сразу же объединились прежде всего блистательные художники Марк Шагал, Натан Альтман, Роберт Фальк, Исаак Рабинович, Давид Штеренберг, Александр Тышлер, композиторы Александр Крейн и Лев Пульвер. Специально для театра работали драматурги Арон Кушниров, Иехезкиль Добрушин, Перец Маркиш, Давид Бергельсон, Исаак Нусинов, Самуил Галкин, талант которых не имел бы возможности получить развитие, если бы не существовал театр, охотно воплощавший на сцене то, что они создавали. Рядом с Михоэлсом выросла плеяда очень одаренных еврейских артистов, среди которых звездой первой величины блистал непревзойденный, изумительный Вениамин Зускнн. Еврейский театр, для которого власти предоставили великолепное здание в центре Москвы, на протяжении многих лет был одним из самых посещаемых театров советской столицы: на его спектакли с большим трудом можно было достать билеты, особенно на общепризнанный шедевр – шекспировский "Король Лир", – поставленный Михоэлсом, где он сам сыграл главную роль.
Еврейские театры или студии, находившиеся на полном государственном обеспечении, были созданы и в других городах страны (самый профессиональный из них работал в Киеве) – там, где имелось достаточное количество потенциальных зрителей, лучше или хуже владевших идиш. Впрочем, значительную часть публики составляли русские зрители, языком не владевшие и обходившиеся без перевода. Это был поистине нескончаемый праздник искусства, который не только в двадцатые, но, по сути, и в тридцатые годы не был омрачен ядом антисемитизма. Наряду с большим числом еврейских школ, клубов, эстрадных групп и отдельных исполнителей (певцов, музыкантов, чтецов) эти процветавшие коллективы свидетельствовали о том, что евреи на самом деле, а не декларативно, влились на равных в большую семью народов, населявших Советский Союз, и что они могут беспрепятственно развивать свою культуру.