Они стали подниматься по красному сукну лестницы меж двух рядов лавровых и померанцевых деревьев. На повороте лестницы в огромном зеркале она неожиданно снова увидела себя во весь свой стройный рост с высоко взбитой прической, и снова ей вспомнилось:
"Прехорошенькая!"
Но, переступив порог ярко освещенного зала, где было уже несколько военных и штатских, она ощутила вдруг неодолимый прилив робости и растерянно оглянулась. К счастью, в тот же миг к ней подлетела Скавронская.
- А я, милочка, боялась, что ты все-таки, пожалуй, не приедешь.
И, взяв подругу под руку, она подвела ее к цесаревне.
- Очень рада, что дебют свой вы начнете именно у меня, - милостиво приветствовала ее Елизавета Петровна. - Фарватер у меня неглубокий, без всякого прибоя, но научиться плавать можно, только войдя в воду.
- Я, ваше высочество, с большим удовольствием приму на себя обязанности бадемейстера (учителя плавания), - развязно заявил тут, выступая вперед, знакомый Лили, поклонник Юлианы Менгден, Петр Иванович Шувалов, который как и старший брат его Александр Иванович, был камер-юнкером цесаревны.
Для молодых людей русского лагеря Лили, как камер-юнгфера принцессы, не существовала. Теперь же на нее, как на фрейлину правительницы, были устремлены со всех сторон любопытные и, по-видимому, искренне восхищенные взоры, так что бедняжка не выпускала руки своей подруги и крепче к ней только прижималась.
Зал быстро наполнялся все новыми гостями. Стали разносить чай с легким печеньем. Елизавета Петровна в качестве хозяйки находила время сказать каждому несколько приятных слов. Разговор происходил большею частью на французском языке, а русская речь пересыпалась французскими bon-mots, как необходимою приправой. Лили, не совсем еще овладевшая французским языком, больше отмалчивалась и на обращаемые непосредственно к ней вопросы отделывалась лаконическими: "oui, monsieur", "non monsieur". Тем внимательнее прислушивалась она к разговору других. Чего-нибудь глубокомысленного или государственной важности искать в этой великосветской болтовне было, конечно, нечего, в лучшем случае то были занимательные столичные новости, пикантные анекдоты, а то просто набор пустых фраз, которые произносятся без всякого размышления и на которые отвечают, думая о чем-нибудь постороннем или вовсе ни о чем не думая. Но печать отменного приличия лежала на всех, и блестки светского остроумия вызывали только легкий, корректный смех.
- Я сяду сейчас за карты, - сказала цесаревна, подходя к Скавронской. - А ты, Аннет, будь уж за хозяйку, устрой petits jeux.
Из числа так называемых "маленьких игр" при дворе были в ходу только умные: "secrêtaire", "шарады". Приглядевшись к окружающим, Лили вскоре настолько освоилась в новой среде, что не затруднялась уже меткими письменными и словесными ответами. Сидевший рядом с ней Петр Шувалов, однако, не мог еще как будто привыкнуть к мысли, что она уже взрослая, и полунасмешливо спросил ее, не скучны ли ей эти солидные игры.
- Нет, ничего, - отозвалась Лили. - Только вам-то всем они, кажется, уже надоели по горло, потому что вопросы и ответы все-таки постоянно повторяются.
- Так вы предпочитали бы играть в веревочку или в кошку и мышку?
Лили вскинула на него глаза и отвечала совсем откровенно:
- Еще бы! Там, по крайней мере, жизнь.
- Господа! - возгласил Шувалов. - Вот баронесса Врангель предлагает играть в веревочку или в кошку и мышку.
- Неправда, сама я вовсе этого не предлагала… - пробормотала Лили.
Но шаблонные умные игры, должно быть, в самом деле успели уже набить оскомину большинству играющих, потому что мысль о неумных играх тотчас нашла с разных сторон сочувственный отклик:
- В самом деле, не поиграть ли в веревочку?
- Нет, лучше в кошку и мышку!
- Сперва в одно, потом и в другое, - решила Скавронская.
Сказано - сделано. И дивное дело: вся эта чопорная придворная молодежь вдруг стала естественной, необыкновенно оживилась. С каким одушевлением всякий, попавший по очереди в середину веревочного круга, хлопал других по рукам! Каким взрывом смеха сопровождался каждый хлесткий удар! Чаще других попадала в круг Лили, не потому, чтобы не умела вовремя отдернуть руки, а просто потому, что молодые кавалеры, точно сговорившись, охотнее всего хлопали по рукам эту прелестную, невинную как ребенок барышню, столь непохожую на всех остальных. Со своей стороны и она не оставалась в долгу, но больше всего от нее доставалось все-таки насмешнику Шувалову.
- Не довольно ли, господа? - сказала тут Скавронская, у которой руки были также отбиты уже докрасна. - А во что же теперь?
- В кошку и мышку! - послышались кругом голоса.
- Да, да, в кошку и мышку!
- Но кому быть мышкой?
- Конечно, мадемуазель Врангель! - заявил Пьер Шувалов.
- Да, да, мадемуазель Врангель! - поддержал единодушный хор других кавалеров.
- А я буду кошкой, - сказал Шувалов.
- Нет я! Я! Я! - откликнулись другие.
- Придется вам, господа, тянуть узелки, - объявила Скавронская.
Три раза подряд Лили была мышкой, но благодаря ее грациозной увертливости ни одной из трех кошек не удалось поймать ее.
Наконец пришлось сделать паузу, чтобы запыхавшиеся кошки и мышки могли перевести дух и прохладиться мороженым. Шувалов не замедлил присоседиться к Лили и начал, не то шутя, не то уже серьезно, говорить ей любезности.
- Перестаньте, пожалуйста, Петр Иваныч! - сказала она. - Вы забываете, что я не Юлиана.
- Вы, Лизавета Романовна, как новая комета, вашим блеском совсем ее уже затмили.
- Знаете, Петр Иваныч, мне хотелось бы вас хорошенько наказать!
- Попробуйте.
- Вам хочется быть наказанным?
- Вами? Да.
- Хорошо.
Порхнув через зал к Скавронской, она стала что-то ей нашептывать. Та, покосившись на Шувалова, лукаво усмехнулась и возгласила:
- Господа, прошу вас взять стулья и сесть в два ряда, да не слишком близко друг к другу.
- И мне тоже сесть? - спросил Шувалов.
- Нет, вы будете главным действующим лицом.
Когда все уселись, она попросила сидящих вытянуть вперед ноги так, чтобы носками касаться носков своих vis-à-vis, затем, обратясь к Шувалову, предложила ему перешагнуть через все эти ноги, никого не задев.
- Только-то? В чем же тут мудрость? - сказал он и по французской поговорке "faire bonne mine au mauvais jeu" с комическими ужимками стал перебираться через протянутые с двух сторон ноги.
- Брависсимо! - похвалила его Скавронекая, когда он успешно выполнил задачу. - Дайте-ка сюда ваш платок и наклоните голову.
И она повязала ему платком глаза.
- Теперь извольте-ка пройти опять назад с завязанными глазами.
В то же время она сделала всем сидящим молчаливый знак, чтобы те убрали под стул свои ноги. Шувалов, воображая, что препятствия все те же, двинулся вперед с осторожностью слепца и без надобности высоко подымал свои ноги.
- Выше, выше! - предостерегала его Лили.
- Выше, выше! - подхватили другие.
И он подымал ноги все выше, подобно журавлю, вытаскивающему свои ходули из вязкого болота. Когда он наконец добрался так до конца, все участники игры разразились таким гомерическим хохотом, какой едва ли когда-либо прежде раздавался в стенах цесаревнина дворца.
Шувалов сорвал с глаз повязку и с недоумением огляделся кругом.
- Да ведь я же никому, кажется, не наступил на ногу?
- Еще бы наступили, когда все ноги были под стульями! - со смехом отвечала ему Скавронская.
Тут и сам он рассмеялся и отвесил Лили глубокий поклон:
- Grand mersi, m-lle, за науку.
- Что у них там такое? - заинтересовалась цесаревна, сидевшая на другом конце зала за ломберным столом со своим лейб-хирургом Лестоком и двумя камер-юнкерами - Разумовским и Воронцовым.
Положив карты на стол, она вместе со своими партнерами подошла к молодежи. Когда ей здесь объяснили причину общей веселости, она взяла Лили за подбородок и звонко поцеловала.
- Ну, милая шалунья, что я говорила: научилась плавать?
Глава десятая
ГРОШ ЗА ЧЕЛОВЕКА
К камер-юнкеру Разумовскому, главноуправляющему имениями цесаревны, приблизился в это время лакей с письмом на серебряном подносе. Приняв письмо и взглянув на адрес, Разумовский поморщился и, не распечатывая, положил письмо в карман.
- Что ж ты, Алексей Григорьич, не прочитаешь? - заметила Елизавета Петровна. - Может, что-нибудь важное.
- Это, ваше высочество, отписка от старшего приказчика рязанского имения, - отвечал Разумовский. - Лайдак так запутал счета, что сам царь Соломон не распутает.
- Ну, может статься, на сей раз и без царя Соломона обойдешься. Читай, не стесняйся.
Разумовский вскрыл отписку и стал читать, но чем далее читал, тем лицо его становилось все мрачнее.
- Ну, вже так! - пробормотал он сквозь зубы. - Щоб тебе пекло та морило!
- Что же, опять никакого толку? - спросила цесаревна.
- Аж ничогошенько! Лисьим хвостом все следы заметает.
- Так, знать, тебе самому уж придется туда съездить.
Происходя, как известно, из простых хохлов, Разумовский, несмотря на свое придворное звание, не совсем еще отвык от своих первобытных манер и поскреб пятерней в затылке.
- Коли будет такова воля вашего высочества… - проговорил он. - Но один, кажут, в поле не воин, как бы не вышло шкоды (убытка)…
- Так возьми себе доброго помощника.
- Я мог бы указать вполне надежного и знающего молодчика, - вмешался тут Воронцов. - Он до всего доведается, все вызнает.
- Кто ж это такой?
- А не безызвестный вашему высочеству крепостной человек вот графа Миниха, Самсонов, тот самый, что был командирован за мной курьером в Новгородскую губернию. На обратном пути оттуда он больше прежнего еще полюбился мне: малый не по возрасту рассудливый, в деревенском хозяйстве сведущий, как мне и не чаялось. Спросите самого графа: все прошлое лето Самсонов заправлял ведь хозяйством в его лифляндском имении.
Стоявший тут же молодой Миних, судя по выражению его лица, был не очень-то доволен непрошеной рекомендацией Воронцова, но ему ничего не оставалось, как подтвердить эту рекомендацию.
- А счета вести он тоже умеет? - спросил Разумовский.
- Умеет.
- О це добре! Ваше высочество! Кабы совсем купить вам у графа сего человечка?
- En effet, mon cher comte, - обратилась цесаревна к Миниху, - уступите мне его, ну, пожалуйста!
- Простите, ваше высочество, - извинился Миних. - Он исполняет у меня теперь обязанности домашнего секретаря…
- О! Так он силен и по письменной части? Нет, милый граф, как вам теперь угодно, вы должны отдать мне его. Ведь сами вы владеете им очень недавно?
- Еще два года назад Самсонов был моим камердинером, - заметил Шувалов.
- Пока вы его не проиграли в карты покойному Волынскому! - досказала с укоризной Елизавета Петровна. - А от Волынского, граф, он перешел уже прямо к вам?
- К моему отцу.
- За какую сумму?
- У него с Волынским были какие-то старые счеты…
- А ваш батюшка отдал вам Самсонова в полную собственность уже без всяких условий?
- Да, он подарил мне его.
- От вас принять его в виде подарка я, понятно, не желаю. Но вы сами сейчас слышали, как туго поступают мои ресурсы. Так будьте великодушны, граф, назначьте за него божескую цену! - добавила цесаревна со своей обворожительной улыбкой.
Зачаровала ли его эта улыбка или вспомнилась ему известная всему свету скаредность его отца-фельдмаршала, но молодой обер-гофмейстер правительницы выказал необычайное бескорыстие.
- Один грош у вашего высочества, наверно, все-таки найдется? - сказал он.
- Один грош? Вы отдаете мне бесценного для вас человека за грош?
- Я закажу для этого гроша золотую оправу и буду носить его на часах…
- В виде брелока?
- Нет, в виде талисмана.
Цесаревна посмотрела в глаза его глубоким взглядом, точно желая разгадать, что кроется за этими словами, произнесенными с каким-то особенным ударением. И, должно быть разгадав, протянула ему для поцелуя руку.
- Благодарю вас, граф! Талисман вам, надеюсь, однажды пригодится. Но есть ли у меня еще грош?
Она раскрыла висевший у нее на руке бисерный мешочек, где, кроме батистового платочка, у нее находился и кошелек с деньгами для расплаты с партнерами.
- Представьте себе! - сказала она, высыпав на ладонь содержимое кошелька. - У меня здесь только серебро да червонцы. Не возьмете ли вы, граф, червонец?
- Ни за что, ваше высочество! - решительно отказался Миних.
- Так серебряный пятачок?
- Нет, пожалуйте мне медный грош.
- Какой вы, однако, педант!.. Господа! Может быть, у вас у кого-нибудь найдется медный грош?
Но ни у кого из окружающих придворных людей не оказалось медных денег.
- У меня-то есть грошик, - сообщила Лили шепотом своей подруге, - но мне не хотелось бы отдавать его…
- Почему?
- Он совсем новенький, и я спрятала себе его на счастье.
- Да, может, теперь-то он и принесет тебе счастье? Вот у Лили есть заветный грошик, - заявила она вслух, и Лили волей-неволей пришлось расстаться со своим грошиком.
- Когда-нибудь я воздам вам за него сторицей, милая Лили, - сказала цесаревна и передала блестящую медную монетку Миниху. - С вами, граф, мы стало быть, в расчете.
- А когда она с тобой будет рассчитываться, - заметила Скавронская тихонько Лилли, - то потребуй расплаты уже не деньгами, а натурой.
- Как натурой?
- А так: самим Гришей.
- Что ты опять ей нашептала, егоза? - спросила Елизавета Петровна. - Смотри-ка, смотри, как ее в жар бросило!
- Я посоветовала ей только не продешевить при расплате, - отвечала Скавронская.
Лили, сделавшись центром общего внимания, была готова сквозь пол провалиться.
- Ах вы дети, дети! - улыбнулась цесаревна. - Придет время, моя душечка, так я с вами расплачусь по совести, будьте покойны.
Глава одиннадцатая
У СТАРИКА-ВОЗНИЧЕГО БРАЗДЫ УСКОЛЬЗАЮТ ИЗ РУК
В тяжкой болезни фельдмаршала Миниха наступил поворот к лучшему, но поправлялся больной очень медленно.
Тем временем враги его не дремали. Не находя прямого доступа к правительнице, занятой пока своими собственными делами, они через посредство ее супруга, не менее простодушного, подкапывались под человека, доставившего ей регентство.
- Это сам Бог покарал старика! - говорил принцессе принц-супруг в присутствии ее двух фавориток. - Я для него точно и не суще-че-че-чествую.
- Но не сам ли он предложил назначить ваше высочество генералиссимусом? - позволила себе Юлиана вступиться за свекра своей сестры.
- А иезуитскую оговорку в указе вы, баронесса, забыли?
- Какую оговорку?
- Что генералиссимусом, по своим заслугам, должен бы быть по-настоящему он, Миних, мне же он уступает это звание как отцу императора (понимаете: только как отцу , а не за мои собственные заслуги)! И это распубликовано на всю империю!
- Но ведь все это, друг мой, совершенно верно, - не удержалась возразить тут Анна Леопольдовна, у которой, при всем добродушии, невольно прорывалось временами пренебрежение к навязанному ей, немилому супругу.- Entre nous soit dit, - какие твои заслуги?
- Какие! - вскипятился еще пуще Антон-Ульрих. - Если ты так близорука, то я тебе не надену очков, для этого я слишком скромен. Но прежде чем арестовать Бирона и провозгласить тебя правительницей, почему он не посоветовался со мной, не велел даже будить меня…
- Потому что ты, по обыкновению, только бы напутал.
- Ну да! Вы оба с ним чуяли, что нашлись бы желающие призвать к регентству кое-кого другого.
- Уж не тебя ли?
- Да хоть бы и меня? Ты - императору мать, я, - отец. Уж не воображаешь ли ты, что управлять государством будешь искуснее меня?
- Ничего, мой милый, я не воображаю. Знаю одно: что по происхождению я - русской царской крови, а в твоих жилах течет одна немецкая кровь. Стало быть, для русского народа ты такой же чужой, каким был Бирон. А что касается твоего ума…
- Пожалуйста, без сравнений! - перебил принц. - Спорить теперь все равно бесполезно: что сделано, то сделано. Тебе присягали, пускай же ты номинально считаешься регентшей, пока сынок наш подрастет. Но я-то, супруг твой, во всяком случае имею неоспоримое право быть твоим первым советчиком, потому что сына нашего мы любим одинаковой родительской любовью, одинаково желаем видеть его потом счастливым на царском престоле. А Миниху я все-таки не прощу-чу-чу-чу!.. Хоть бы он поскорее издох!
- Какие у тебя выражения, какие нехристианские мысли! Желать своему ближнему смерти…
- Какой он мне ближний! Ну, да хорошо, хорошо, пускай себе выздоравливает. Но болезнь его чрезвычайно серьезна и затянется, конечно, надолго. А государственные дела не ждут, мы с тобой дилетанты, и одни с ними не справимся. Значит, на подмогу надо взять человека вполне опытного, государственного.
- О ком это говоришь ты? Уж не об Остермане ли?
- А то о ком же? Миних, бесспорно, отличный полководец, но в гражданских порядках такой же профан, как и мы с тобой. Остерман же в них, по русской поговорке, собаку съел.
- Но он такой неаппетитный! - с брезгливой миной; возразила принцесса.
- То есть как неаппетитный? Напротив того, он известный гастроном: стол у него всегда преотменный…
- Да я не о столе! Он такой неопрятный: вся грудь в пятнах, нос в табаке… Потом, он вечно кашляет, плюется, а вдобавок еще гримасничает…
- Так кто же заставляет тебя с ним встречаться?
- А то как же?
- Предоставь это мне.
- Тебе?
Анна Леопольдовна вопросительно оглянулась на свою статс-фрейлину.
- Вы забываете, принц, - заметила Юлиана, - что граф Остерман хронически страдает подагрой и кашлем, много лет уже он почти не выезжает из дому.
- Да он не отказывается, я уже зондировал почву.
- Как! Не предупредив меня? - воскликнула принцесса.
- Зачем было тебя, моя милая, понапрасну беспокоить? Но раз он согласен, то ты должна уже лично выразить ему свое желание. Когда ты примешь его?
- Ах, Господи! - вздохнула Анна Леопольдовна. - Все равно… хоть завтра.
- Простите, принцесса, - вмешалась снова Юлиана. - Устранить этак графа Миниха, не переговорив даже с ним, как хотите, совсем неудобно. Вы ему слишком обязаны, и заболел он именно при аресте Бирона.