- Ты, наверно, и в могиле шутить станешь!
- А почему не шутить, если собеседник найдётся! - Торлы посерьёзнел и обратился к Узук. - Ты не подумала, чтобы самой тебе убежать отсюда?
Узук горестно вздохнула:
- Не могу я бежать!
- Кто тебе мешает?
- Мешают…
- Думаешь, станут следить и догонять?
- Это - тоже. Но я не могу бросить ребёнка.
- Зачем бросать! Бери его с собой!
- Нет, Торлы. Не могу подвергать опасности его невинную жизнь. Пусть погибну я - он останется: частица моей души и моего тела.
Торлы досадливо крякнул и опять почесал за ухом,
- Ты чего, умные мысли из головы выковыриваешь? - пошутила Курбанджемал, раздувая полупотухший оджак. - Сейчас чаем тебя напою - просветлеет в голове.
Торлы смолчал. Сказала Узук:
- Милые мои брат и сестра, может быть, вы считаете, что я в чём-то неправа, может быть, вы, как и другие люди, считаете меня невесткой Бекмурад-бая? Это совсем не так! Род Бекмурад-бая для меня - чужой род, Аманмурад - мне не муж! И я - не жена его! Когда меня привезли и приступились с обручением, я поклялась перед своей совестью, что скорее умру, чем дам согласие. Не думайте, что данная тогда клятва сейчас уже нарушена. Она завязана крепким узелком и развязать её может только моё сердце, а оно отдано навечно другому. И за то, что я не вошла в их род, они обрушили на мою голову такой ад, который живому человеку нельзя вынести. Они топтали меня ногами, заставили пролить столько слёз, что, если бы собрать их все вместе, они хлынули бы силевым потоком. И этого им оказалось мало! Они хуже того дракона из сказки, что глотал живых людей! Дракон хоть изредка бывал сытым, а они - никогда!..
- Ладно! - угрюмо промолвил Торлы. - Где искать твоего брата?
- Не скажу, потому что сама не знаю. Он, бедняга, бродит, как бездомный каландар, и нет у него постоянного места, где можно было бы преклонить голову.
- А непостоянное есть?
- Не знаю… Разыщи в нашем селе тётушку Огульнияз - она поможет. Или, постой, лучше сына её Клычли найди! Он - друг Берды.
- Это тот Клычли, что на Абадан женат, на дочке Аннагельды-уста?
- Да-да, он самый!
- Ладно, найду его, донесу твою весть. Только ты не говори мне: "Спасай свою голову!" Я, кажется, начинаю разбираться до конца во всех этих делах. Они знают, что соль - дешева, но ещё не знают, какая она тяжёлая. Пусть попробуют взвесить, если подставили весы!
- Довольно вам о плохих вещах говорить! - сказала Курбанджемал. - Если от слова "мёд" во рту не становится слаще, то от слова "соль" губы всё равно сводит. Давайте пить чай и говорить о чем-нибудь более приятном.
- Давайте, - согласился Торлы, придвигая к себе чайник и делая "кайтарму", как в шутку называют процесс переливания чая в пиалу и обратно в чайник, чтобы заварка делалась крепче. - Чай всегда полезен, особенно после разговора с женщинами.
- Насчёт женщин ты не остри!
- Хочешь сказать, что вы острее?
- Пей чай, пожалуйста, пей! Просвежи свою мутную голову.
- Чай я выпью, но ты мне ответь на вопрос, не прячься, как ёж в свои колючки.
Узук посмотрела на них светлыми глазами и смахнула с ресниц непрошенную слезинку, капнувшую в пиалу.
- Эй, осторожней! - в притворном испуге закричал Торлы. - Зачем чай солишь? Это туркменский чай - не киргизский!
- Пусть лучше в чае соль, чем в сердце, - сказала Курбанджемал.
- Счастливые вы люди! - улыбнулась Узук. - Дружно живёте и весело.
- Не унываем! - самодовольно подтвердил Торлы и подкрутил ус. - Но отвечать моей гелин-бай всё равно придётся!
- Что тебе отвечать! - отмахнулась Курбанджемал. - Назови мне такого джигита, как Сульгун-хан!
Торлы иронически присвистнул:
- Это которая разбойничает на большой дороге?
- Не только разбойничает! Многие люди благословляют её имя!
- Те, которые вместе с ней караваны грабят?
- Те бедняки, которых она спасает от голодной смерти! И вообще, я просила говорить о чем-нибудь весёлом, а ты - всё своё!
- Тогда давайте встанем на колени и дружно попросим у аллаха скорой и тихой смерти всему роду и потомству Бекмурад-бая, - сказал Торлы, подмигнув. - Более весёлого разговора я не знаю.
Каковы гости, таков и той
Уже вечерело, когда Торлы подошёл к аулу. День был облачным - выл надрываясь охрипший ветер, сквозь пыльную пелену багровело закатное солнце. За пылью не было видно аула, но он угадывался по собачьему лаю, такому же сиплому и усталому, как и вой ветра.
Свернув с дороги на узкую тропку, Торлы вскоре начал различать смутные силуэты кибиток. Они то появлялись, то исчезали, меняли очертания и создавали впечатление причудливой игры миража, а не реально существующих предметов.
Однако они были не миражом, и Торлы едва не налетел на одну из них, внезапно вынырнувшую из жёлтого марева пили. "Зайду, - подумал Торлы, - напьюсь, передохну. Может быть, хозяин подскажет, куда дальше идти".
Рукавом чекменя он отёр пыль с лица и бородки, снял тельпек, охлопал им себя с головы до ног, нахлобучил тельпек снова на голову и шагнул к двери кибитки.
Навстречу ему поднялся крепко сбитый рослый йигит, радушно ответил на приветствие. "Где я его видел? - размышлял Торлы, усаживаясь. - Я его определённо где-то видел!"
Хозяин крикнул кому-то в дверь, чтобы принесли чай, и сел напротив гостя. Они обменялись традиционными вопросами вежливости, посетовали на непогоду, помолчали.
Прикрывая рот яшмаком, вошла женщина с двумя чайниками. Она поставила чайники перед мужчинами, присмотрелась к гостю и вдруг отбросила яшмак в сторону.
- Оказывается это ты, Торлы? А я думала, чужой человек зашёл.
- Абадан? - обрадовался Торлы. - Ай, как хорошо! Значит, не заблудился я, попал куда шёл. А вас, должно быть, зовут Клычли? - обратился он к хозяину кибитки.
Тот подтверждающе кивнул:
- Да, Клычли.
- Хорошо! - ещё раз порадовался Торлы. - В этой пыли даже знакомые места разыскать трудно, а я на незнакомое сразу вышел. Вот что значит удача!
- Как там в селе? - спросила Абадан. - Все живы-здоровы? Кого-нибудь из наших видите?
- Отца твоего недавно видел.
- Как он себя чувствует?
- Как и все - и на земле следов не оставляет и на небо не поднимается. Постояли с ним на дороге немного, поговорили. "Как дела, Аннагельды-ага, с существованием?" - спрашиваю. "Пока ещё докучаем аллаху молитвами, - говорит, - Скоро перестанем докучать". "Неужто, - спрашиваю, - богатство вымолили?" "Вымолили, - говорит, - от дохлого ишака подковы! Раньше скакуном нашим ишак был, а нынче нет ни ишака, ни земли, ни хлеба". Сказал и пошёл.
- Разве папа бросил свою мастерскую?
- От мастерской теперь пользы - как от яичной скорлупы.
- Плохо идут дела? Или перестали люди украшения покупать?
- Сейчас весь народ на украшениях держится, - сказал Торлы и улыбнулся невольной шутке. - На базар пойди - одни украшения только и продают. Если хочешь стать богатой, Абадан, бери мешок зерна и иди на базар - принесёшь мешок золотых вещей.
- Зачем они мне! - вздохнула Абадан.
- Вот и люди то же самое говорят: зачем, мол, мне украшения, если живот от голода урчит. Такие времена настали, что полова ячменя - еда, а золото - что придорожный камень. Но баи пользуются сличаем, проклятые!..
- Когда они своё упускали! - заметил Клычли.
- Своё бы - ещё ладно! - подхватил Торлы. - Чужое гребут обеими руками! Такие подлые времена наступили, что хочется плюнуть и уйти, куда глаза глядят. На какой-нибудь дальний колодец уйти и пасти там овец, с овцами жить, чтобы человеческой мерзости не видеть!
- Не все люди одинаковы, - сказал Клычли. - Кто был человек, тот и в беде человеком остался. А мерзость, она и есть мерзость в любых условиях.
- Об этом и говорю! - Торлы стукнул себя кулаком по колену. - Никакой совести не осталось у баев и мулл!
- На пустом месте оставаться нечему. Остаться, братец, может только в том случае, если что-нибудь было.
- Верно говоришь! В любой аул сейчас пойди - кругом дети плачут, хлеба просят. Кто их голоса слышит? Богатые дают хлеб?
- Скорей у пса из пасти кость отнимешь, чем у богатого кусок хлеба.
- Нет, брат Клычли, они дают. Но как дают! За браслет, который стоит в худшем случае пять батманов пшеницы, они дают полбатмана джугары, - вот как они дают! У Бекмурад-бая всё богатство в доме смешано со слезами бедняков. А ишан Сеидахмед, который хорошо умеет отличать чистое от нечистого, бывает в доме Бекмлурада и ничего не говорит ему. Кто же остановит руку алчного, если даже высшие служители бога повесили на рты замок молчания?
Торлы выжидательно посмотрел на Клычли. Тот сказал:
- Разве сачак ишана Сеидахмеда чище, чем сачак бая Бекмурада?
Торлы удовлетворённо ответил:
- Согласен. Серый пёс волку брат. Что бай, что ишан - вкус один. Но думаю, что скоро в нашем селе весь скот и вся земля станут собственностью Бекмурад-бая и Вели-бая.
- В нашем ауле тоже есть свои бекмурады.
- У вас, думаю, не такие живоглоты, как наши. Нашим скота мало, земли мало, - нашим кровь человеческая понадобилась!
- Как тебя понимать?
- Так прямо и понимай, как я сказал! Узукджемал знаете?
- Знаем! Что с ней?!
- Пока ещё ничего, хотя от такой жизни, как у неё, у собаки глаза побелеют. Но её убить собираются? И не просто так убить, а вместе со мной. Убить и сказать, что нас "видели". Им не важно, что у неё ребёнок сиротой остаётся, им моих детей и жены моей не жаль… Не знаю, что будет дальше. Если бы у земли, по которой мы ходим, было хоть немножко сознания, она сразу же провалилась бы под ногами Бекмурад-бая!..
- Где слышал весть? - после непродолжительного молчания глухо спросил Клычли, не сводя глаз с побелевших суставов стиснутого кулака.
- Я их, вести эти, специально ловлю, - сказал Торлы, успокаиваясь. - Силками. Знаешь, как зайцев ловят? - Увидел, что шутка не принята, и посерьёзнел. - Сама Узукджемал весть принесла. Я и в дорогу вышел по её просьбе. Просила, чтобы брата её разыскал и ещё одного парня по имени Берды. Чтобы рассказал им обо всём. Где искать - не знаю, Каракумы велики, ко где-нибудь найду. Не найти нельзя - не привет несу, последнее слово, может быть, несу. Она ещё советовала мне спасаться самому, слышишь? Такое только женщина и может посоветовать!
Клычли помолчал, раздумывая. Абадан, неподвижная и мрачная, как ночной дух развалин, тоже хранила молчание.
- А почему бы тебе в самом деле не скрыться? - спросил Клычли.
Торлы быстро вскинул на него глаза и, увидев, что он не шутит, сказал:
- Бежит тот кто виновен, а за мной вины нет. Зачем побегу? Чтобы люди чужое на мою голову взвалили?
- С Аллаком то же самое получилось, - вставила Абадан. - Сначала посоветовали скрыться, а потом сказали, что преступник.
Торлы сверкнул белозубой улыбкой:
- Вот-вот! Хоть и говорят, что у всех ишаков длинные уши, но я не из этой породы! И ещё хочу сказать тебе, Клычли. Когда Узук пришла топиться на Мургаб. я сначала принял её за злого духа, за гуля, который сидит в старых развалинах и поджидает путников, а потом, притворясь женщиной, заманивает их и пожирает. Теперь вижу, кто злой дух! Эти "духи" пожирают нас ежедневно, каждый день пьют нашу кровь, а мы даже не сторонимся их, потому что они ходят днём и в человеческом облике. Правильно я понял?
- Думаю, что правильно, - кивнул Клычли.
- Тогда дальше слушай! Уйти от Бекмурад-бая я, конечно, могу хоть сегодня. Всего хозяйства у меня, как говорят, кибитка за плечами да ложка за поясом. А работу найти у любого бая могу. Но я спас Узук из воды, сам чуть не захлебнулся, а спас. Зачем? Чтобы оставить её на съедение этим "духам"? Ну, скажем, я ушёл. Так они другую жертву найдут, другого парня убьют вместе с Узук! Я-то хоть готов их встретить, а тот бедняга и знать ничего не будет. Да и Узук со мной легче умирать будет - всё-таки я её спаситель, - не сдержался, чтобы не пошутить, Торлы.
- Наверное, ты прав, - сказал Клычли. - Принеси нам свежего чаю, Абадан!.. Бекмурад-бай не знает, что его замыслы вам известны?
- Нет, - ответил Торлы. - Узукджемал велела Мае, чтобы та всем рассказывала…
- Кому велела?
- Мае, дочке Худайберды-ага. Ведь это Мая и подслушала разговор в кибитке Кыныш-бай. Передала его Узук, а та и велела: пусть все люди знают, на какое подлое дело готовится Бекмурад-бай. Но, когда я узнал, сказал, надо молчать.
- Умно сказал!
- Я тоже думаю, что умно! Ведь если Бекмурад узнает, что его планы раскрыты, он что-либо новое придумает, такое, о чём мы знать не будем.
- Послушай, - сказал Клычли, - а почему именно тебя выбрали они для своего подлого дела? Случайно или нет?
- По-моему, не случайно! - решительно ответил Торлы. - Пока Абадан нет, я тебе одну маленькую тайну открою: на меня однажды подняла глаза старшая жена бая Аманмурада. Не подумав как следует, я согласился придти на свидание. А потом посидел и решил, что не стоит самому искать грязь, чтобы вымазаться, и не пошёл. На другое утро встречает она меня у колодца и шипит, как змея, рта не разжимая: "Обманул, ишак поганый?" Я ей ответил: "Был бы ишаком, не обманул бы, ишаку всё равно, кто под ним, а мне - нет. Я думал, что ты просто пошутила, гелин-бай". "Я, - шипит, - покажу тебе, как шутить! Не будь я Тачсолтан, - говорит, - если не пролью твою кровь на чёрную землю!" Вот поэтому, думаю, жребий и пал на меня. Узукджемал она давно ненавидит, ещё с первых дней, когда ту привезли. Ну, а теперь вот и меня тоже. В такое время невольно вспомнишь пословицу, что рука руку моет, а две руки - лицо, пожалеешь, что товарищей добрых мало.
- Товарищи найдутся, - неопределённо сказал Клычли.
- Да, - согласился Торлы, - многие сегодня снимают с глаз повязки, а из ушей вытаскивают вату - многие видят то, чего не видели, и делают то, чего никогда прежде не делали. Теперь я вспомнил, где тебя видел - на плотине, на водоразделе, когда делили очереди поливной воды. Так?
- Так.
- Я, правда, прибежал, когда уже всё закончилось, но от людей слышал, что ты крепко стоял на плотине. И понимаем, что не для своей личной выгоды, а для всех бедняков - пожалел дайхан, которые без воды остались. Так?
- Так.
- Многие люди стояли рядом с тобой и я… Ты думаешь, почему я опоздал? Потому что поздно весть услышал? Правду скажу тебе: не потому! Побоялся сначала, подумал, что своей воды мне не надо, а за чужую беду голову подставлять только дурак станет. Потом всё-таки не выдержал, побежал.
- Совесть толкнула? - усмехнулся Клычли.
- Ты не обижайся, - миролюбиво сказал Торлы. - Вспомни, что говорят: "По ишаку и груз". Из-за жены, из-за детишек опасался я. Было время, собственной тени дорогу уступал, глаз от носков чарыков не поднимал. Теперь понял, что на смирного верблюда двойной вьюк вьючат, а когда он падает от усталости, с него кожу снимают. Теперь бы я первый прибежал на водораздел! Веришь?
- Верю! - очень серьёзно сказал Клычли. - И ты поверь, что до тех пор, пока в нашем порядке хоть один способен держать в руках ружьё, ты всегда найдёшь опору и защиту. У нас даже женщины не остаются в стороне: когда Чары-бай избил Мурада-ага, моя Абадан чуть не опередила в мести Дурды - за малым не убила сама этого ублюдка Чары. Правильно я говорю, Абадан?
Абадан скупо улыбнулась, расставляя чайники.
- Говорят, не смотри в лицо йигита - слушай, что он говорит, - продолжал Клычли. - Я тебя долго слушал. Теперь ты меня послушай. Дело, затеянное Бекмурад-баем, очень подлое и грязное дело. Мы должны помешать этому свершиться, но помешать без ножей и крови, другим путём. Если уж ничего не получится, тогда, как говорится, помоги аллах, вышедшим на середину, но уверен, что всё обойдётся.
- А как быть с вестью Узукджемал?
- С вестью?.. Если настаиваешь, то брата её и Берды повидать нетрудно. Не надо в пустыню ехать и искать их не надо. Они здесь, в ауле: Дурды в доме своей матери, а Берды - у одного приятеля нашего, у Сергея.
- Слышал! - кивнул Торлы. - Его многие знают, добром вспоминают.
- Так вот, - сказал Клычли, - думаю, что не стоит говорить сейчас Дурды, в какое положение попала его сестра. Он передаст матери, а та и так, бедная, день и ночь доченьку свою вспоминает. Не надо добавлять лишнего туда, где и без этого - через край. Если доверяешь мне, считай, что поручение Узук ты выполнил. И можешь ей сказать, что сам это сделал.
- Доверяю! - сказал Торлы. - Если ты берёшь на себя передать, я спокоен.
Чем тяжелее ноша, тем быстрее верблюд шагает
Недоброй новостью Клычли немедленно поделился с Берды и Сергеем. Он специально подстроил так, что кроме них троих никого в доме не было, - сгоряча Берды мог выкинуть что-нибудь неразумное, а вдвоём с Сергеем его одного было легче сдержать, чем если бы с ним находились Дурды и Аллак. Аллак, конечно, человек осторожный, но он безропотно пойдёт следом за Дурды, а тот с каждым днём становится всё более решительным и несдержанным, всё больше тянет его к активным действиям. Сергей уже неоднократно предупреждал, что за мальчишкой надо посматривать - как бы чего не натворил. Потому-то Клычли, многому научившийся у Сергея, устроил гак, чтобы они двое оказались против одного. Однако вопреки его опасениям, Берды принял известие спокойно, настолько спокойно, что Клычли даже обиделся немного за Узук. Зато неожиданно разволновался Сергей и не мог успокоиться до тех пор, пока Нина, жена, не выглянула на шум из соседней комнаты и не пригрозила, что уложит его спать. Только тогда Сергей притих.
Все трое сидели молча, занятые каждый своими мыслями. Клычли думал о тяжёлой женской доле. Он много раз. сталкивался с теневыми сторонами быта, видел и молодых, весёлых девушек, видел и женщин - смутных, озабоченных, постоянно что-то делающих. Иногда доносились слухи о человеческой трагедии, вызывая чувство, похожее на боль от ушиба и так же быстро проходящее. Всё виделось смягчённо, словно сквозь кисею. Сейчас непрочный покров ветхих обычаев старины прохудился - и судьба женщины предстала во всей своей обнажённой неприглядности. Не в каких-то особенных поворотах и случайных событиях, а именно в своей мертвящей повседневности.
Клычли думал о том, что нередки случаи, когда женщины бросаются в реку, разбиваются, прыгая с обрыва или вершины старой башни, сгорают заживо, облив себя керосином. Это делают не девушки или пожилые, это делают те, кто недавно вышел замуж. Почему?
Виновато положение женщины в семье, виноват весь уклад быта, предначертанный и освящённый прадедовскими законами. Как только молодая женщина попадает в семью мужа, ею сразу же начинают помыкать, как самой последней служанкой: встань, садись, принеси то, подай это - и так без конца и края, без малейшей снисходительности. Если она хоть полунамёком посмеет напомнить о своём человеческом достоинстве, начинаются скандалы.