Если среди политиков Гренер встретил разброд и шатание, то военные лидеры были настроены весьма решительно. После беседы с генералами выяснилось, что они готовы вновь взяться за оружие, причём независимо от решения правительства. Он с тревогой обнаружил, что они могут сдать Западную Германию и ограничиться защитой восточных территорий за Эльбой. "Старая Пруссия, – объявил генерал фон Рейнхардт, – должна стать сердцем нового рейха". Гренер мог только покачать головой, видя этот нелепый романтизм старых военных, которые собирались питать свою силу памятью Фридриха Великого и намеревались отдать промышленную мощь Рейнской и Рурской областей союзникам. Но встреча с гражданскими лидерами, происшедшая в этот же день, быстро остудила пыл военных. Представители Силезии и Восточной Пруссии, ранее кричавшие о необходимости вооружённого сопротивления, теперь признали, что народ устал от войны и возобновление военных действий найдёт поддержку населения, только если правительство открыто отвергнет договор. Когда на следующий день Гренер встретился с Эбертом, чтобы передать послание Гинденбурга, он был убеждён, что его оценка ситуации верна. Выполнив свою миссию, он вернулся в Кольберг.
20 и 21 июня Эберт предпринимал отчаянные попытки сформировать новое правительство. Поскольку демократы отказались подписать мирный договор, с условиями или без оных, в правительство, которое в конце концов всё же было сформировано, вошли только центристы и социал-демократы. Чтобы избежать полного хаоса, новое правительство обратилось к Национальному собранию с предложением дать ему полномочия на подписание мирного договора, однако понимая, что подпись не будет означать признания вины Германии в развязывании войны, так же как и взятия на себя обязательства выдать императора союзникам. Мандат был получен 237 голосами против 138.
Однако союзники продолжали настаивать на безоговорочном принятии договора и напомнили немецкому правительству, что до истечения установленного предельного срока – 24 июня – осталось менее двадцати четырёх часов. В Веймаре снова воцарился хаос. Опять начались разговоры о возобновлении борьбы, а ряд генералов потребовали от Носке введения военной диктатуры. Распространились слухи о восстаниях военных; генерал Меркер, командовавший частями, стоявшими в Веймаре, предупредил лидеров демократов и центристов, что, в случае принятия договора, не сможет отвечать за дисциплину в войсках. Гинденбург внёс свой вклад во всеобщую сумятицу, прислав телеграмму президенту, повторившую его предыдущее послание о безнадёжности военного сопротивления и одновременно предупреждавшую, что правительство может рассчитывать на поддержку армии до тех пор, пока не подпишет мирный договор без условий.
В обстановке возрастающей тревоги и напряжения Эберт снова обратился к Верховному командованию. Позвонив Гренеру, президент сказал, что согласится на принятие договора, только если Верховное командование прямо и недвусмысленно заявит о невозможности вооружённого сопротивления. Он пообещал позвонить через три часа, чтобы узнать мнение Гренера и Гинденбурга, намереваясь передать их совет правительству.
И снова судьба республики оказалась в руках Гинденбурга и Гренера. Старый маршал, как всегда, не желал принимать на себя обязательства, но Гренер находился рядом и был готов разделить ответственность. Когда позвонил Эберт, маршал как раз находился в кабинете Гренера. Заметив, что Гренер желает беседовать с президентом сам, маршал спокойно вышел из кабинета. Ответ мог быть только один: сопротивление бесполезно и договор придётся подписывать на условиях союзников. Именно такой ответ Гренер и дал Эберту "не как первый генерал-квартирмейстер, а как немец, владеющий ситуацией". Имя Гинденбурга не упоминалось. Когда Эберт информировал об этом разговоре министров, а они, в свою очередь, Национальное собрание, речь шла только о позиции Гренера. Понятно, что Гренер излагал свои взгляды, зная, что они совпадают с мнением Гинденбурга; правительство и Национальное собрание это также понимали. Гренер снова воспользовался авторитетом маршала для проведения непопулярного решения, одновременно давая понять, что Гинденбург имеет к нему не слишком близкое отношение. Когда Гренер пересказал Гинденбургу свой разговор с президентом, маршал сказал: "Вы, конечно, были правы, но снова станете "паршивой овцой". Последнее генерала не пугало. "Я верил, что в интересах новой армии миф о Гинденбурге должен продолжать существовать. Было необходимо, чтобы одна великая фигура вышла из войны свободной от вины, возложенной на Генеральный штаб. Именно такой фигурой стал Гинденбург".
На следующий день после принятия Национальным собранием мирного договора Гинденбург проинформировал Эберта, что оставляет Верховное командование. Он подал прошение об отставке ещё раньше, но согласился продолжить службу до подписания договора – на таких условиях Эберт удовлетворил его просьбу. Гинденбург также сообщил бывшему императору о своём намерении уйти в отставку: договор был принят, и старый маршал чувствовал, что выполнил свой долг по отношению к стране и императору. Время его ухода было рассчитано так, чтобы отделить его от действительного подписания Версальского договора 28 июня 1919 года. Его последний приказ по армии должен был укрепить это впечатление. "Солдаты, недавно я информировал правительство, что, будучи солдатом, предпочитаю почётную смерть в бою подписанию унизительного мира". Но, отметив это, он тут же призвал солдат и офицеров продолжать трудиться на благо отечества. "То, что вы думаете о текущих событиях, является вашим личным делом. Но для ваших действий может существовать лишь один руководящий принцип – благо отчизны. <…> Сохранение внутреннего мира и возможности конструктивно работать зависит, главным образом, от внутренней мощи армии. Наш долг – сохранить эту мощь. Как бы это ни было трудно, мы должны отодвинуть в сторону наши личные желания. Только так мы можем надеяться, с Божьей помощью, вывести нашу многострадальную страну из позора к лучшему будущему".
Накануне отъезда Гинденбурга члены его штаба устроили прощальный ужин. Торжественную речь произнёс Гренер. Он говорил о жизни и карьере Гинденбурга, нашёл подходящие слова для высокой оценки его плодотворного сотрудничества с Людендорфом в годы войны, отметил, что сам император просил маршала остаться с армией, чтобы сохранить единство армии и народа. Он также выразил благодарность маршалу за указание пути, по которому "мы можем следовать, чтобы перенести хорошие старые традиции в новый век, поскольку именно сейчас рождается этот новый век". Гренер призвал слушателей понять, что предстоит восстановление страны из руин. "Личность фельдмаршала олицетворяет переход от старой эры к новой, он несёт великие и славные силы прошлого в будущее нашей нации. <…> Он преданно служил трём монархам и также преданно служит отчизне, оказавшейся в плачевном положении. Он преодолел сомнения, которые не позволяли ему принимать решения с лёгкостью и руководствуясь только требованиями его совести. Мы должны следовать его примеру до конца своих дней".
Ответ Гинденбурга был краток и коснулся того, что было ближе всего его сердцу. "Оглядываясь назад, я думаю в первую очередь, с бесконечной любовью и преданностью, но с тяжёлым сердцем о моём благороднейшем монархе, чьё доверие когда-то призвало меня на этот пост". Он воздал должное людям, сражавшимся под его командованием во время войны, сотрудникам различных штабов, которые он возглавлял, "неподражаемому Людендорфу", которого он никогда не забудет, и всем своим помощникам. Он высоко оценил своего последнего советника и помощника, преданного Гренера. "Бог знает, доживу ли я до возвращения лучших времён. Но я желаю этого вам, и я уверен, что вы снова увидите былое величие, без которого мы не мыслим Пруссию и Германию".
На следующее утро Гинденбург уехал. В качестве своего последнего официального акта он подписал письмо маршалу Фошу, в котором убеждал главнокомандующего союзников не настаивать на экстрадиции императора и предлагал предстать перед судом за военные преступления вместо монарха. Маршала провожал весь штаб; фрайкор "Гинденбург", нёсший дежурство в штабе, прошёл торжественным маршем перед станцией; на платформе был выставлен почётный караул. Гинденбург отбыл не как побеждённый генерал, а как национальный герой. "Его слава и его личность, – вспоминал Гренер в своих мемуарах, – остались незапятнанными".
Сам Гренер тоже вскоре после этого ушёл на покой, организовав объединение Верховного командования с регулярным рейхсвером. В качестве своего преемника он предложил кандидатуру генерала фон Зекта. Он считал, что Зект лучше всех справится с задачей построения эффективной армии в рамках ограничений, наложенных мирным договором, и был уверен, что генерал не потерпит политического вмешательства со стороны правительства или рейхстага. Однако его совет был оставлен без внимания и на эту должность был назначен Рейнхардт.
Глава 2
ВРЕМЕННАЯ ПЕРЕДЫШКА
Гинденбург вернулся в Ганновер, где жил после своей отставки до самого начала Первой мировой войны. Встреча в Ганновере прошла так же помпезно и торжественно, как и отъезд из Кольберга. На станции его ожидал почётный караул и комитет, куда вошли видные представители муниципальных и государственных властей, а жители города с флагами и цветами образовали живой коридор, восторженно приветствуя именитого соотечественника.
Большая просторная вилла, заметно отличавшаяся от его скромных довоенных апартаментов, ожидала маршала в одном из пригородов. Муниципальная администрация предоставила дом в его распоряжение ещё в 1918 году. Тогда решение было принято консервативным городским советом, но после революции социалистическая администрация Ганновера поддержала решение, поскольку тоже желала, чтобы национальный герой обосновался в Ганновере.
Даже оставив службу, Гинденбург не обрёл уединения и покоя. Он не мог показаться на улице, не собрав вокруг себя толпу, дома его осаждали бесконечные посетители и делегации, ежедневно он был вынужден уделять несколько часов внушительному объёму корреспонденции. К тому же утомительные дебаты относительно событий 9 ноября продолжались и после его приезда в Ганновер.
В дополнение ко всему Гинденбург решил писать мемуары. Этим занимались многие его коллеги-генералы, также вышедшие в отставку. Одни хотели только изложить на бумаге свои впечатления, тем самым дав вспомогательный материал для будущих историков и стратегов, другие желали защититься от обвинений в некомпетентности или выразить своё негодование тем, что их советами в критический момент пренебрегли. Гинденбург не принадлежал ни к одной из этих групп. Собственно говоря, даже идея написания мемуаров принадлежала не ему. Её высказал издатель из Берлина Реймар Хоббинг. Причём Хоббинг имел в виду не обычное изложение впечатлений и военного опыта маршала. Он хотел, чтобы тот рассказал о своём внутреннем мире, об этических и духовных ценностях, которые привели его, прусского и германского офицера, к величию. Книга должна была учить и вдохновлять, стать лучом надежды во мраке всеобщего смятения и отчаяния. Её сразу же предполагалось перевести на другие языки – Хоббинг был уверен, что откровенный рассказ о физическом и духовном совершенствовании маршала укрепит престиж Германии в мире. Чтобы обеспечить быстрое завершение книги, издатель предложил привлечь к её написанию группу анонимных авторов, которые будут работать под руководством Гинденбурга.
Сначала Гинденбурга идея не увлекла. Но потом он навёл справки и счёл, что над ней всё же стоит подумать. Его заверили, что такая работа действительно сослужит хорошую службу нации в час волнений и всеобщего хаоса, она окажет благотворное влияние на людей, для которых маршал остался единственным символом величия Германии. Конечно, следует всячески избегать сенсационности, но это может быть достигнуто, если избегать полемики. Книга станет "духовным отчётом" немецкому народу, "поднимется высоко над ежедневными спорами и ссорами, над добром и злом". Доводы произвели впечатление на Гинденбурга, но он всё же продолжал сомневаться. Необходимо было ещё выбрать соответствующего издателя. Некоторые советники считали, что Хоббинг имеет склонность к громкой, навязчивой рекламе и не удовлетворится сдержанной, спокойной информацией, которую требует подобная работа. К маршалу по вопросу написания книги обращались многие. В конце концов, когда за дело взялся старый консервативный издательский дом С. Хирцеля из Лейпцига, Гинденбург дал своё окончательное согласие.
"Из моей жизни" – так была названа книга, написанная Гинденбургом при содействии одного из его бывших помощников, полковника фон Мерца. Она не имела целью внести большую лепту в широко развернувшиеся в то время дебаты, касавшиеся стратегии войны. В ней, конечно, были отражены военные события, но в основном, в соответствии с предназначенной ей ролью, она описывала личность и взгляды маршала. Спорные моменты обходились: якобы имевший место срыв Людендорфа во время сражения при Танненберге был затронут лишь вскользь, да и то без упоминания имён. Есть ссылка на имевшиеся случаи вмешательства Гинденбурга в политику, но о кризисе, связанном с мирной резолюцией рейхстага, и трениях между правительством и Верховным командованием, приведших к отставке Бетман-Гольвега, не упоминалось вообще. Увольнение Людендорфа и отречение императора сильно приукрашены; описание военного краха тоже, но между строк отчётливо виден намёк: причиной военного поражения явился развал внутреннего фронта, а вовсе не усталость войск. "Как Зигфрид, сражённый предательским копьём угрюмого Хагена, рухнул наш фронт". Таким образом, в своей книге Гинденбург придерживался версии "удара в спину", приведшего к военному коллапсу, хотя в частных беседах неоднократно говорил и о военных поражениях, ставших его причиной.
Книга должна была служить вполне конкретной цели – внедрить в умы читателей понимание необходимости большой и сильной армии. Но, подчёркивая ценность такой армии для страны, маршал касался не столько её военной, сколько социальной и образовательной функции. Армия преподносилась как бесценная школа дисциплины, самоотверженности, умения выполнять приказы. В ней воспитывались характеры, формировалось чувство ответственности, присутствие духа, умение добиваться своей цели. Нет и не может быть замены такому образованию, которое обеспечивает армия. Немцам, вероятно, более чем другим народам, необходима дисциплина, которую может привить только военное обучение. Без неё маршал не видел перспективы для нации – только упадок и вырождение.
Помимо создания армии, было сказано в книге, в стране необходимо восстановить национальную монархию. К этой цели стремились поколения немцев, и именно она не далее как полвека назад заложила основу величия Германии. Личная заинтересованность Гинденбурга ещё более усилила этот тезис. Совершенно очевидно, своей книгой Гинденбург стремился окончательно избавиться от обвинений в нелояльности в отношении монарха и монархии. Он подчёркивал свою неизменную преданность и благодарность императору и королю, выражая ему своё глубочайшее почтение. С неменьшим уважением писал он о Вильгельме I, зато имя Бисмарка упоминал лишь изредка и крайне сдержанно, словно боялся, что деяния канцлера могут приуменьшить авторитет суверена.
Неприязненное отношение маршала к политике прослеживается в книге от начала до конца. Сам Гинденбург приписывал это своему солдатскому воспитанию. В особенности он предостерегал своих читателей против партийной политики, которая слишком легко превращается в поле сражения мелких интриг. Он выражал надежду на воссоздание единого могущественного государства, уходящего корнями в авторитарные традиции старой Пруссии. Он был уверен, что Германия обязательно достигнет этой цели, необходимо только, чтобы схлынула захлестнувшая её волна беспорядков и демагогии. "С этой уверенностью я откладываю перо в сторону и отдаю свою доверие вам – немецкой молодёжи".
Книга была тепло принята представителями высшего и среднего класса и, даже подвергнувшись жёсткой критике социалистической прессы, нашла путь в дома большинства рабочих. За очень короткое время было продано несколько сот тысяч экземпляров. Книгу дарили на Рождество и на дни рождения. Её успех может показаться удивительным, даже несмотря на глубокое почитание народом её автора, поскольку написана она, мягко говоря, не слишком хорошо. Языку явно не хватает стиля и изящества, а что касается содержания, она почти ничего не добавляла к широко известным фактам. Однако несомненное достоинство мемуаров "Из моей жизни" – в их простоте изложения. Книга давала понятный всем обзор военных событий, хотя и значительно менее точный, чем более солидные мемуары Людендорфа. Непритязательная в литературном отношении, она всё же стала бестселлером, добротным историческим повествованием, предназначенным для самого широкого круга читателей, и с блеском выполнила те задачи, для которых была создана.
Прежде чем книга увидела свет, Гинденбург получил ещё одну возможность защитить честь старой армии. В августе 1919 года Национальное собрание создало комиссию, призванную разобраться с проблемой ответственности за начало и продолжительность войны. Расследование должно было установить причины, приведшие к взрыву 1914 года, а также выяснить, могла ли война быть завершена раньше на приемлемых условиях. Кроме того, комиссии было поручено изучить взаимоотношения между военными и гражданскими властями и расследовать повторяющиеся обвинения о нарушении Германией международного законодательства при ведении военных действий. Существовала надежда, что комиссия сумеет урегулировать противоречия в этих вопросах раз и навсегда. Одновременно расследование должно было помочь избежать выдачи "военных преступников" союзникам. Если бы комиссия установила, что немцы виновны в нарушении международного законодательства, то конкретные лица должны были предстать перед специально созданным государственным судом.