Иван пошел за ним.
XXXIII
- Привез! - сказал секретарь, входя в комнату и потирая руки.
- Отлично! - одобрил Косицкий. - Где он?
- В прихожей, с конвоем. Прикажете ввести?
- Ну, конечно!
Секретарь юркнул в прихожую, и оттуда ввели князя в кандалах и поручнях. Косицкий поморщился.
- Снимите это, - сказал он.
Один из конвойных достал ключ из кармана и быстро отпер кандалы и поручни.
Князь Михаил Андреевич держался прямо, с высоко поднятой головою, смотрел открыто и смело, и всегдашняя улыбка освещала его лицо. По-видимому, он остался совершенно равнодушен к тому, что его освободили от цепей.
Гурлов опустил глаза; ему показалось, что князь не узнал его.
- Мы побеспокоили вас, - начал Косицкий со свойственною петербургскому чиновнику любезностью, - не по вашему делу, а во имя человеколюбия… тут лежит больной…
- Доктор, - проговорил князь, - сегодня утром впал в беспамятство…
- Мой секретарь вам уже рассказал, в чем дело?
- Я ничего не рассказывал, ваше сиятельство! - заявил секретарь.
Гурлов, вспомнив рассказ Маши о том, как она видела сегодня Михаила Андреевича, почувствовал, что его сердце сжимается невольным трепетом.
- Вы хотите, граф, чтобы я помог ему? - спросил Михаил Андреевич, тихо улыбаясь.
- Если вы беретесь за это.
- Тогда я должен пройти к больному.
- Пожалуйста!
Князь, не ожидая, чтобы ему показали дорогу, направился в кабинет доктора и оттуда в спальню, точно расположение квартиры давно было ему прекрасно известно. За ним пошел Косицкий, за Косицким - все остальные.
Михаил Андреевич вошел в спальню. На кровати под белой простыней лежал вытянутый во весь рост черный доктор. Его лицо было бледно, глаза закрыты, губы крепко сжаты. Он казался мертвым. Неподвижность и бледность его тела и то, что лежал он в таком виде на кровати под простынею, производили жуткое впечатление. Он лежал теперь беспомощный пред князем Михаилом Андреевичем, которого преследовал всю свою жизнь.
Да, в течение долгих лет Михаил Андреевич терпел от него, этого единственного своего врага, так или иначе появлявшегося во время несчастий и испытаний и всеми силами старавшегося заставить князя, чтобы он выдал известные ему тайны. Ради этих тайн он преследовал Михаила Андреевича настойчиво, с неимоверною изобретательностью.
И вот он лежал пред ним, и князь знал, что один лишь он в состоянии помочь ему. Стоило только сказать, что ничего нельзя сделать, - и враг будет уничтожен навеки и никогда не проснется от обуявшего его беспамятства, потому что это глубокое беспамятство постепенно перейдет в вечный сон смерти.
Но князь Михаил Андреевич, не колеблясь, подошел к черному доктору, положил ему руку на голову и застыл, весь поглощенный своим делом. Потом он несколько раз отвел руку, точно сбросил ею что-то невидимое, и черный доктор открыл глаза.
- Он ожил! - прошептал Косицкий.
- Он ожил! - повторил за ним секретарь.
Князь Михаил Андреевич, исполнив, что от него требовали, обернулся к двери спокойный и бесстрастный.
"Ну, что же? Ведите меня назад в тюрьму!" - как бы сказала его улыбка.
Черный доктор поднял руку и провел ею по лбу и глазам, как человек, только что очнувшийся от крепкого сна.
- Не беспокойтесь, - сказал князь Михаил Андреевич, - он теперь встанет, как ни в чем не бывало… Позовите к нему слугу, чтобы дали ему одеться. Оставим его! - и он вышел из комнаты.
Остальные, пораженные случившимся, повинуясь его обаянию, последовали за ним.
Слуги захлопотали у постели доктора, помогая ему одеваться.
Михаил Андреевич вышел в зал, где ждали его конвойные.
Тут в зале у дверей стояли гайдуки Кузьма и Иван. Как только показался князь в сопровождении Косицкого, его секретаря, губернаторского чиновника и Гурлова, они кинулись вперед и бухнулись на колена пред Косицким.
- Сиятельный граф, - заговорил Кузьма, - не держите вы неповинного ни в чем князя в тюрьме! Мы - убийцы, мы и отвечать должны. Мы убили князя Гурия Львовича по наущению Созонта Яковлевича, который повесился. Покойный князь прогнал его, злого человека, тот со злости и извел его, а мы были у него в подчинении, и заставил он нас себя слушаться. Мы виноваты во всем, и, кроме нас, никого нет виновных.
Гайдуки покаялись во всем. Они рассказали, как служили у Гурия Львовича при его страшном подвале, где были у него казематы и пытки, как туда были заключены и заперты на замок Гурлов, Чаковнин и Труворов и как в эту же ночь пришел к ним княжеский секретарь Созонт Яковлевич и стал их уговаривать извести князя. Они послушались, потому что привыкли слушаться Созонта Яковлевича и боялись его пуще, чем князя.
Он провел их по потайной лестнице в спальню Гурия Львовича, там они сонного задушили его, а потом облили ламповым маслом, еще каким-то снадобьем и зажгли, думая произвести пожар и тем скрыть преступление. Но сгорел только труп князя.
Всем распоряжался Созонт Яковлевич, который никогда не имел никаких сношений ни с князем Михаилом Андреевичем, ни с Гурловым, ни с Чаковниным, ни с Труворовым, а, напротив, всегда относился к ним недружелюбно, даже враждебно, так что никак нельзя было заподозрить их в сношении с ним.
Дело об убийстве Каравай-Батынского получало совершенно новое освещение и притом такое, которое делало его вполне ясным, простым и совершенно законченным. Признания гайдуков были тут же записаны, и стало очевидно, что князь Михаил Андреевич, к обвинению которого не было, собственно, никаких улик, кроме личных предположений графа Косицкого, был совершенно непричастен и заподозрен напрасно.
Теперь Косицкому стало стыдно за эти свои предположения. Ему захотелось поскорее исправить совершенную им несправедливость, и он обратился к секретарю и губернаторскому чиновнику с вопросом, законно ли будет, если отпустить, не медля, князя Михаила Андреевича на волю.
Оба они в один голос сказали, что для формального его очищения требуется особое постановление, но что граф может освободить Михаила Андреевича досрочно, взяв его как бы на свои поруки, и дать об этом приказ хотя сию минуту в силу особой власти, которою он облечен специально по этому делу.
Косицкий сейчас же велел заготовить приказ и, обернувшись к Михаилу Андреевичу, с особым удовольствием произнес:
- Вы свободны, князь. Очень рад, что могу объявить вам это.
Гайдуки были арестованы и отправлены в кордегардию с конвоем, который сопровождал сюда князя.
Всем стало тотчас же как-то легче и весело на сердце. Гурлов обнял князя и со слезами радости приветствовал окончание его дела. Секретарь и губернаторский чиновник подошли поздравить Михаила Андреевича, и сам Косицкий, оставив официальный тон, приветствовал его, стараясь выказать всю свою любезность.
В дверях появился черный доктор, вполне бодрый, здоровый и, по-видимому, чувствовавший себя отлично. Он подошел к Михаилу Андреевичу и молча раскланялся с ним, а затем поздоровался с остальными.
Все были, в сущности, очень рады и довольны, и потому именно водворилось принужденно-неловкое молчание, как обыкновенно бывает после только что состоявшегося примирения, закончившего вызов на поединок. Каждому из присутствовавших хотелось сказать что-нибудь подходящее к общему настроению, но отнюдь не такое, что могло бы напомнить недавно пережитое; однако, обыкновенно ничего, кроме самых банальных слов, не приходит в голову в это время.
Так было и теперь. Секретарь сказал, что на дворе потеплело, и сейчас же замолк, потому что это могло напомнить, как он только что вез Михаила Андреевича. Косицкий заявил, что получил верные сведения из Петербурга, что государь собирается в Москву. Все этому почему-то очень обрадовались.
Один Михаил Андреевич сидел совершенно спокойно, молчал и не выказывал никакого желания завести ненужный разговор, как человек, который привык молчать и говорить только тогда, когда это надо.
Наконец граф Косицкий встал и начал прощаться. За ним поспешно поднялись секретарь и губернаторский чиновник.
На прощанье Косицкий предложил князю, у которого, вероятно, ввиду его столь неожиданного освобождения, нет в данную минуту пристанища в городе, поместиться пока у его секретаря, так как дом, принадлежащий в городе Каравай-Батынскому, занимал сам Косицкий. Князь поблагодарил и сказал, что пристанище у него найдется. Косицкий попросил его заехать завтра для соблюдения формальностей, великодушно предоставил Михаила Андреевича самому себе и уехал вместе с секретарем и чиновниками.
XXXIV
Когда Михаил Андреевич с Гурловым остались одни у доктора, князь поднялся со своего места и строго, как судья, требующий отчета, спросил своего врага:
- А господин Чаковнин? Где он у вас? Потрудитесь привести его.
Доктор, не возражая, встал и вышел из комнаты.
Гурлов сидел, боясь шевельнуться. Ему показалось как будто сверхъестественным, что Чаковнин находился у черного доктора и что он не подозревал об этом, а вот Михаил Андреевич знал, как знал и все на свете.
И действительно, доктор привел Чаковнина из внутренних комнат.
- Ничего не понимаю, - говорил Чаковнин, размахивая руками, - где я и как попал сюда, и зачем я здесь… Батюшки! Князь, господин Гурлов! И вы здесь? Оба на свободе?.. Что за чудеса?..
- Спасибо вам и Труворову, - сказал князь.
- Помилуйте, за что же спасибо? Мы с Труворовым все больше спали - в тюрьме спали, у Ипатьевой спали, у молодцов в лесу спали, правда, один Труворов, зато здесь я выспался и попал сюда сонный, сам не знаю как… Ну, что ж, если вы на свободе, значит, гайдуки мои сознались.
- Сознались, - подтвердил князь.
- Ну, значит, все отлично! Теперь надо только высвободить Труворова. Мы, князь, махнули порядочную сумму, чтобы освободить вас - сто тысяч!.. Эти деньги у Гурлова в Вязниках спрятаны. Мы знали, что вы не пожалеете их.
- Мне этих денег не жаль! - проговорил князь, улыбнувшись в ответ. - Надо лишь скорее отправиться за ними в Вязники и отвезти их в лес, а то Никита Игнатьевич заждался, должно быть, на мельнице…
"Он и это знает!" - удивился Гурлов. Черный доктор стоял в продолжение разговора с опущенной головою.
- Зачем вам терять время на поездку в Вязники? - тихо произнес он. - Я могу сейчас ссудить вам нужную сумму.
Чаковнин разинул рот от удивления - откуда доктор мог располагать такими большими деньгами.
Доктор, словно поняв его сомнение, пригласил его пройти в кабинет и там отворил железный, привинченный к углу, шкаф, полный мешков с золотом.
- Вы видите, - сказал он, - что у меня хватит средств и на большие расходы!
- Да что же? Вы делаете сами золото? - невольно вырвалось у Чаковнина.
- Может быть! Вот два мешка по пятидесяти тысяч рублей червонцами. Берите!
- Благодарю вас за доброе дело! - сказал Чаковнин, принимая мешки.
Доктор улыбнулся и, не скрывая насмешки, сказал:
- Вы думаете, что дать деньги - доброе дело? Деньги - всегда зло и всегда в конце концов принесут его. Они могут дать только временное благополучие. Впрочем, большинство, которое слепо, думает иначе. Вы сейчас едете? Ваша тройка у меня на конюшне.
Чаковнин с Гурловым решили, несмотря на вечер, ехать сейчас же. Князь одобрил это.
- А как же вы? - спросил его Гурлов.
- Я останусь пока здесь, у доктора.
- Ох, не оставайтесь! - невольно проговорил Гурлов, но сейчас же вспомнил, что напрасно предупреждать князя в чем-либо - тот, очевидно, знал лучше всех, что ему делать.
- Поезжайте, поезжайте!.. - сказал ему князь. Тройка была подана, и Гурлов с Чаковниным собрались.
- Нам надо заехать к Ипатьевой, - сказал Сергей Александрович, когда они вышли на крыльцо. Во-первых, мне нужно повидать Машу, во-вторых, надо найти Тараса - он исчез у меня куда-то, и я его не дождался…
- Какого Тараса?
- Да вот того самого, что предводительствует в лесу.
- А вы его откуда взяли?
- Был там, видел Труворова и вернулся с Тарасом, чтобы разыскать вас и гайдуков. Я видел одного из них здесь у доктора.
- Когда же вы успели?
- Сегодня с утра.
- Ну, катавасия! - решил Чаковнин. - Но во всем этом разбираться пока нечего; однако я здесь, видно, долго спал - забодай меня нечистый!
У крыльца к ним подошел странник. На дворе уже темнело.
- Люди добрые, пожертвуйте что-нибудь, - запросил странник.
Гурлов достал денежку и кинул ему.
- Мало! - сказал странник.
- Неужели? - усмехнулся Чаковнин.
- Право, мало, мне куда больше следует.
Гурлов был в таком веселом расположении, что достал еще денежку.
- Ну, вот тебе еще за храбрость!
- И этого мало! - решил странник.
- Да ты думаешь с нами шутки шутить? - проговорил Чаковнин, начиная сердиться.
- Ох, господа добрые, - закачал головою странник, - вы-то вовсе не знаете, что я думаю, а вот что вы думаете - это мне известно.
- Вот как! - рассмеялся Гурлов. - А ну-ка, скажи, что мы думаем?
- А то вы думаете, что я - странник, а на самом деле я - Тарас, вам известный!..
И он вдруг расправил приглаженную клином бороду и распустил с лица корчившую его гримасу, отчего глаза у него делались узенькими, и стал чернобородым, глазастым Тарасом.
- О, чтоб тебя! - не удержался Гурлов. - Это зачем же такая машкерада?
- Надо было молодцов до точки довести. Иначе ничего не поделаешь, барин. Что ж, теперь готовы прибавить к денежкам рублики? Говорил я, мало!..
- Готовы! - сказал Гурлов.
- Ну, едем в лес!
XXXV
Когда князь Михаил Андреевич остался один на один с черным доктором, тот повел плечами и обратился к нему:
- Ну, князь Михаил Андреевич, теперь пришла пора подвести нам счеты за всю нашу жизнь!
Михаил Андреевич, легко читавший в мыслях обыкновенных людей, единственно, у кого не мог временами провидеть эти мысли - у черного доктора. И теперь он не мог узнать сразу, что значили эти слова черного доктора.
- Да, пришла пора, - повторил тот, - и пришел конец твоим испытаниям. Они были долги и тяжелы, но теперь кончены. Вспомни - за границей, куда ты отправился на свои поиски, ты был испытан бедностью, физическими лишениями, потом нравственными испытаниями. Тебя мучила жажда славы, почестей, ты боролся с честолюбием, терпел, наряду с душевными, физические мучения и болезни. Ты перенес это. Затем в России ты был испытан еще сильнее - богатством. Ты остался и в богатстве непоколебим, оно не испортило тебя. От богатства ты был брошен снова в несчастье, в тюрьму. Ты равнодушно перенес это, даже сам просил арестовать тебя. И, несмотря на все, что терпел, ты остался непоколебим в главном условии мудрости - сохранении тайны, хотя я обращался к тебе много раз в жизни с этим. Ты не выдал этой тайны даже за то, чтобы узнать, что дороже тебе всего на свете! Ты не забыл ни на минуту, что знания, сообщенные тебе, должны служить единственно на добро. Ты сделал подвиг, победив себя и остановив сон загипнотизированной, несмотря на то, что мог узнать от нее, сонной, важное для себя - сожжены ли документы? Наконец ты был испытан отчаянием, силе которого не поддаются только исключительные люди. Когда тебе было доказано, что документы сожжены, ты не поверил очевидности, а продолжал верить все-таки своему знанию; очевидность не могла разубедить тебя. Во всех твоих испытаниях я был участником, и то зло, которое терпел ты в них, причинял тебе я, соблазняя и толкая тебя к падению. Но ты сам не хотел зла и своей волею побеждал себя и свои сомнения. И всякое зло обращалось тебе на пользу, воля твоя росла, а вместе с нею совершенствовались знания и развитие духа. И вышло, что зло принесло тебе добро. Без этого зла, которое считается слепыми, непросвещенными людьми лишь таким, не был бы ты тем, что есть. Слабые люди жалуются, клянут судьбу и ропщут на Бога за кажущееся им будто бы в жизни зло, не понимая, что от их собственной воли зависит не поддаваться этому злу. Ты явил на себе пример мудрого человека. Я был назначен для испытания тебя и должен был испытывать… Теперь ты можешь понять меня!..
И черный человек сделал знак высшей степени посвящения.
Михаил Андреевич встал, поцеловал его и произнес:
- Брат мой, благодарю тебя.
- Теперь, - продолжал черный человек, - вспомни, что я - тот, который на глазах у тебя одним ударом сломал полосу железа!
С этими словами он протянул связку документов.
Князь взял их, распечатал и углубился в чтение. Потом он поднял голову и остановил взор на черном человеке.
- Ты нашел то, что искал, - снова заговорил тот, - но это - не известия о твоем сыне. Ты никогда не был женат и у тебя никогда не было сына. Все, что относилось к ним, ты пережил в грезах. Оттого тебе казалось, что ты жил с женою отдельно от всех. У вас не было знакомых, никто не знал ее - и не было ее смерти, не пропадал сын у тебя, и оттого ты не мог найти следы его… Это была мечта. И жена твоя, и любовь к ней обозначали науку, тайные знания и стремления к ним. Ее звали Розой. Теперь ты знаешь из этих бумаг, что такое Ро + за!.. Теперь ты посвящен в величайшие знания и принадлежишь к числу девяти высших и мудрейших, само существование которых было для тебя таинственно. Теперь ты один из девяти!..
И черный человек склонил пред ним колени, как пред человеком, который выше всех остальных людей.
Михаил Андреевич поднял его и спросил:
- Кто же ты?
- Я?.. Я - то зло, тот ноль, то отрицание, которое из вас девяти (теперь ты принадлежишь к ним), представляющих собою добро и управляющих судьбою, делает десять и служит тою целью, в которую попадают стрелы вашего добра и без которого они неслись бы бесплодно в пространство. Вы - свет, а я - тень; не будь этой тени - не был бы виден свет! Вот кто я, черный человек!
* * *
Князь Михаил Андреевич не скоро вернулся в Вязники. Он отправился за границу и там участвовал в таинственном замке в съезде великих девяти, из которых узнал восемь остальных. И они узнали его.
Ровно через год и три дня, как он сказал дворецкому при своем аресте, князь приехал в свое имение и застал там Чаковнина, Труворова и Гурлова с Машей вполне довольными, жизнерадостными и счастливыми.
Год: 1914
Note1
Все побеждает любовь, и мы уступаем любви (лат.).
Note2
Братство розенкрейцеров, наиболее симпатичное из всех оккультных обществ и наиболее таинственное. Известно о нем очень мало. Время основания его гораздо древнее на самом деле, чем принято считать это. По удивительной цельности и захватывающей поэзии его учения можно предположить, что в течение многих веков над этим учением работало много поистине талантливых людей. Розенкрейцеры считаются преемниками знаний, которые были открыты египетским жрецам. Название общества происходит от слова "роза" и "крест" (Kreuz). Оба эти символа получили свое значение в отдаленные от нас времена. Под царственным цветком "роза" подразумевались дары науки, которые открывались адепту в награду за его труды. У Апулея в его повести "Золотой осел" человек, обратившийся в этого осла, получает человеческий облик, когда ему удается отведать лепестков розы. Отыскивание этой розы служило темой также многим средневековым рыцарским романам. Эмблема креста считалась священной еще в древнем Египте. Ключ к загадке сфинкса имел форму креста. В XVIII веке, в особенности в конце его, когда господствовало в умах мистическое направление, действовало много оккультных обществ. Среди них считались наиболее посвященными в тайны природы розенкрейцеры. Низшие члены общества знали только двух братьев, т. е. старшего и младшего; остальные члены общества были неизвестны друг другу. Управлялось братство советом девяти, из которых один был первый между равными - великий розенкрейцер. В настоящее время от общества остались только полные поэзии предания его. (Примеч. авт.)