Эдуард, хотя и оставил Фландрию, но не отказался от войны с Филиппом Валуа, и от исполнения данного им обета, расположиться лагерем около церкви Сент-Дени; но так как положение дел Англии, находящейся между нормандских пиратов и шотландских беглецов, было довольно затруднительно, чтобы король мог тогда возвратиться и присутствием своим поддержать доверие и мужество. Эдуард оставался в нерешимости: с которыми из неприятелей своих, морскими или сухопутными, начать действия, как вдруг узнал об успехе отчаянного предприятия, исполненного Гильомом Дугласом. Поэтому и решился прежде всего обратить внимание на границы Шотландии, и усилить гарнизоны. Пробыв только две недели в Лондоне, приказав к своему возвращению снарядить флот, он отправился в Анлеби и Карлиль, осмотрел все границы своего государства от Брамптона до Невкастля, взяв с собою Иоанна Нефвиля, бывшего там губернатором, пустился далее в Бервик, где находился Эдуард Балиоль, и пробыв в нем несколько дней, проведенных в совещании с ним о делах обоих государств, поднялся вверх по реке Твиди до самого Норама и оставил в нем свою свиту; потом в сопровождении одного только Иоанна Нефвиля продолжал путь целые полдня и к ночи прибыл к воротам замка Варк.
Это тот самый замок, в котором Алисса Гранфтон после исполнения обета графом Салисбюри исполнила и произнесенный ею. И по отъезду мужа, оставалась в совершенном уединении, мужественно обитая в этом замке, не страшась набегов шотландцев. Конечно, замок был хорошо укреплен, имел многочисленный гарнизон и был заботливо охраняем Гильомом Монтегю, который, узнав, что два английских рыцаря просят позволения провести ночь в замке Варк, все еще занятый известием о взятии Эдинбурга, решился сам их принять и расспросить; поэтому, выйдя к потаенной двери, спросил имена прибывших и что им нужно. Вместо всякого ответа, Иоанн Нефвиль поднял забрало своего шлема и Гильом Монтегю узнал в нем губернатора Нортумберланда. Что же касается другого, прибывшего с ним рыцаря, то он назвал его посланным от короля Эдуарда, которому поручено было вместе с ним осмотреть всю область, чтобы убедиться, что все было в порядке в случае нападения шотландцев. Гильом Монтегю принял их с уважением, приличным их званию, назначив для приема их лучшие комнаты, а так как они объявили желание изъявить свое почтение графине, то он и пошел сказать ей об этом.
Лишь только он вышел, Эдуард снял свой шлем; впрочем, принятая им предосторожность не поднимать забрала, возможно, была и излишняя, - более двух лет, как он не был в этой стороне Англии, в продолжении которых борода и усы его так выросли, и волосы на голове сделались так длинны, что эта новая прическа, принятая всеми рыцарями того времени, так изменила лицо, что те, которые хорошо его знали, могли только узнать его, или те, кому по ненависти или любви нужно было узнать его. Впрочем, он безо всякого намерения прибыл, по одному желанию только увидеть прекрасную Алиссу, и это желание, война и отсутствие могли только ослабить, но не изгнать из его сердца, и оно возобновилось с новой силой в то время, когда он был так близко от того замка, в котором она жила. А чтобы скрыть волнение больше, чем лицо свое, сел в углу залы, куда едва проникал свет; так что, в то время, когда Гильом Монтегю вошел, то король случайно или с намерением сидел в такой темноте, что его невозможно было никак узнать, если бы даже и наружность его не изменилась. Что же касается до Иоанна Нефвиля, который не имел никакой причины скрываться, и не подозревая того, что происходило в душе короля, облокотясь на камин, пил мед из большой стопы, которую стоявшие позади него два служителя только что принесли и поставили перед ним на стол.
- Итак! - сказал он вошедшему Гильому Монтегю, прерывая речь свою глотками меда; - какие вести принесли вы нам, добрый кастелян? Угодно ли графине Салисбюри сделать нам эту милость, на которую, впрочем, никто более нас права не имеет, ежели для этого достаточно быть обожателями красоты?
- Графиня благодарит вас, мессир, за внимание, - отвечал сухо молодой человек, - но она удалилась в свою комнату, прочитав роковые письма, полученные сего дня, и так огорчена, что надеется по этой причине, что вам угодно будет, извинив ее, позволить мне занять ее место.
- Можно ли, по крайней мере, - спросил Эдуард, - ежели не утешить ее, то хотя для того только, чтобы разделить ее горе, узнать причину, которая ее так огорчила, и что за ужасные известия получены ею сего дня?
Гильом вздрогнул, услышав этот голос, и невольно сделал шаг вперед к Эдуарду; потом вдруг остановился, устремив на него взор, как будто глаза его могли рассмотреть в этой темноте черты лица; но не отвечал ни слова. Король повторил снова вопрос. - В этих письмах, - сказал наконец прерывающимся голосом Гильом, - известили ее, что граф Салисбюри попал в плен к французам; и она не знает, жив ли он или убит?
- Где и каким образом попал он в плен? - вскричал Эдуард, встав с места, и придавая голосом вопросу своему вид приказания, отвечать немедленно.
- Под Лилем, Ваша Светлость, - отвечал Гильом, говоря с ним так, как говорили в то время графам, герцогам и королям; - в то время как он с графом Суфольком отправлялись по своей обязанности на помощь Иакову Дартевелю, ожидавшему их близ Турнаи, почти под самым Ион де Фером.
- Плен его не имел ли еще каких последствий? - спросил с беспокойством Эдуард.
- Одно, Ваша Светлость, - отвечал хладнокровно Гильом, - что король Эдуард лишился самого храброго и верного из всех своих рыцарей.
- Да, да, вы, правы, молодой кастелян, это справедливо, - отвечал Эдуард, садясь; - король будет глубоко поражен этим известием; но в письме сказано, что граф в плену, но не убит, а это не все равно. И есть надежда, что король Эдуард, не пощадит ничего, и пожертвует всем, чтобы выкупить такого благородного рыцаря.
- Графиня завтра отправляет к нему посланного, Ваша Светлость, надеясь на то великодушие и милость, за которые вы сами ручаетесь.
- Это будет бесполезно, - сказал Эдуард, - потому что я берусь исполнить ее поручение.
- Но позвольте мне узнать, кто же вы, Ваша Светлость, - отвечал Гильом, - чтобы я мог передать тетке моей имя того, кому она будет так много обязана?
- Это не нужно, - сказал Эдуард, - но вот господин Иоанн Нефвиль, заслуживающий полное доверие как губернатор провинции, поручится вам за меня.
- Ежели это так угодно Вашей Светлости, - отвечал Гильом, - то я пойду за приказаниями графини, которая теперь молится в своей домовой церкви.
- Нельзя ли вам в ожидании ее ответа, прислать к нам посланного, который привез эти письма? Потому что мы с графом Нефвилем желаем знать, что происходит во Франции, а так как этот вестник недавно оттуда, следовательно, может удовлетворить наше любопытство.
Гильом поклонился в знак согласия и вышел; минут десять спустя посланный вошел, и это был оруженосец графа; он точно прибыл в тот же день прямо из Фландрии, и участвовал в сшибке, в которой Салисбюри и Суфольк попали в плен.
Отъезд Эдуарда в Англию и возвращение Филиппа Валуа в Париж не прекратили военных действий; графы Суфольк и Салисбюри; Нортамптон и мессир Готье-Мони остались, как мы уже сказали, для поддержания войны в городах Фландрии; тогда как сир Годемар Дюфай в Турнези, сир Боже в Мортань, предводитель Каркасон в городе Сент-Аман, мессир Емери Пуатье в Дуэ, мессир Галуа де Бом, сир Девилье, маршал Миренуа и сир Морель в окрестностях Камбрея, делали ежедневные новые вылазки, надеясь встретить какой-нибудь отряд английских войск, чтобы сразиться. Однажды вслед за отъездом короля Франции, который никак не мог простить своему племяннику помощь, оказанную им его неприятелю, разные гарнизоны Камбрези собрались вместе и, соединившись, вооружились в числе шестисот человек; с наступлением ночи отправились в путь и, слившись с другими отрядами Като-Камбрези и Момезона, пошли прямо к городу Асир, который был хотя многолюден и окружен рвами, но ворота его не были заперты. Впрочем, так как война не была объявлена между Гейнау и Францией, и, напротив, всем было известно, что граф Гильом вошел в прежнюю милость своего дяди, то жители и не подозревали никаких неприятельских действий, так что французы, занявшие город, нашли всех жителей спящих в своих домах, и поэтому завладели золотом, серебром, драгоценными тканями и каменьями; в заключении же всего подожгли город и превратили его в пепел, так что ни одно строение не уцелело, и, кроме одних каменных обгоревших стен, его окружающих, ничего не осталось; потом, уложив на воза и навьючив на лошадей всю награбленную ими добычу, возвратились в Камбрей.
Это происшествие случилось часов в десять вечера; один посланный в то самое время, как французы входили в город, выезжал из него, посему пустясь во весь опор, он прибыл около полуночи с этим известием к графу Гильому, который спокойно спал во дворце своем в Сале, никак не воображая, чтобы неприятель грабил и жег один из его городов; узнав об этом, он вскочил с постели, поспешил вооружиться, разбудил своих людей, выбежал на площадь и велел звонить во все колокола на подзорной башне. По этой тревоге все собрались, и граф Гейнаузский в сопровождении самых проворных, приказав остальным следовать за ним, выехал из города и пустился быстро в погоню за неприятелем, желая непременно, во что бы то ни стало, его догнать.
Въехав на гору, с вершины которой видна была вся окрестность, он увидел по направлению к Мани большое зарево, которое ясно доказывало ему, что город объят пламенем; с новым рвением он пустился вперед, и был уже почти на половине пути, как вдруг другой посланный явился с известием, что французы, оставив город с добычей и пленниками, отправились обратно, и было бесполезно спешить в город.
Это известие он получил подле аббатства Фонтенель, где была его мать, поэтому вместо того, чтобы возвратиться в Валенсьень, он, раздраженный, поехал просить пристанища у настоятельницы, говоря, что заставит Францию дорого заплатить ему за это внезапное нападение и истребление города Гапр, на которое они не имели никакого права. Добрая старушка старалась всеми силами успокоить своего сына и оправдать короля Филиппа, своего брата; но граф Гильом, не внимая ее убеждениям, клялся отомстить своему дяде, говоря, что он только тогда будет покоен, когда заставит его потерять вдвое против того, что он у него отнял.
Поэтому по возвращении своем в Валенсьень, в ту же минуту разослал гонцов ко всем рыцарям и прелатам своего владения, с приказанием соединиться всем в назначенный им день в Мон-Гейнау.
Это известие получено было скоро мессиром Иоанном Гейнаузским в его местопребывании в Бомоне, и так как он был предан королю Англии, то, сев на коня, пустился в путь с предложением помощи своему племяннику, и на другой день, прибыв в Валенсьень, явился к графу во дворец его в Сале; граф, узнав о его приезде, вышел к нему навстречу и, едва увидев его, не успев даже поздороваться с ним, сказал: "Война ваша, дядюшка, с французами опять возгорается".
- Слава Богу, любезный племянник, - отвечал сир Бомон, - я очень рад, и мне приятно слышать эту новость, хотя, впрочем, ты и говоришь это по причине убытка, понесенного тобой; но ты был так предан королю Филиппу и служил ему так верно, что тебе необходимо было узнать, как он награждает за преданность и услуги. Теперь скажи, с которой стороны ты думаешь вступить во Францию; и отправимся. Впрочем, откуда бы ты ни вздумал идти, я везде за тобой последую.
- Прекрасно, - отвечал граф, - не переменяйте намерения вашего; потому что поспешность необходима, и я думаю, что все скоро сделается.
Действительно, на другой день после того, как все собрались на назначенном им месте, Тибо Жиньо и аббату Креспи поручено было вызвать Филиппа Валуа от имени графа и всех владетелей, баронов и рыцарей области, и пока они исполняли это поручение, граф запасся войском, сообщил и всем находящимся в Брабанде и Фландрии; так что, к возвращению его посланного у него было десять тысяч вооруженных воинов. И лишь только они собрались, граф, предводительствуя ими, пошел к Обантону, городу многолюдному, производящему большую торговлю сукнами и полотном.
Но как поспешно ни действовали они, однако не могли взять его врасплох, потому что жители подозревали вооружение графа Гильома и дяди его, мессира Бомона, поэтому, уведомив об этом начальников в Вермандуа, просили у них помощи, которые и выслали к ним г-на Вервеня, начальника епископских войск, и мессира Иоанна Бова, с тремястами вооруженных воинов; они нашли, что город был дурно защищен; но так как у них было еще несколько дней свободного времени, то они и употребили его на укрепление города, велели рыть рвы, подкреплять стены, устраивать завалы за рвами, и, наконец, окончив эти приготовления, ожидали нападения. В следующую после сего пятницу неприятельское войско показалось из леса. Тиераш, потом, отойдя от него на расстоянии мили, остановилось на возвышении одного пригорка, для того, чтобы увидеть, с какой стороны город был слабее защищен. Сделав этот осмотр, они расположились на этом месте лагерем, потом на рассвете следующего дня разделились на три отряда; первый под начальством графа Гильома, второй - мессира Иоанна Бомона, третий - сира Фокемона, и пошли прямо к городу. Осажденные, со своей стороны, расставили по стенам множество стрелков, а других поместили в засадах; и пользуясь последней минутой, которая оставалась до сближения обеих армий начальник войск Шалонского епископа сделал рыцарями трех своих сыновей, прекрасных и храбрых молодых людей, хорошо образованных и искусных в военном деле Приступ начался с остервенением, и это показало жителям, что последствием этого сражения будет месть и истребление, поэтому в случае поражения им нельзя ожидать пощады; но вместо того, чтобы оробеть от ожидающей их участи, они с новым мужеством бросились к обороне. Однако, несмотря на тучи стрел, которые летели на него, граф Гейнаузский достиг первый завалов и встретился с начальником войск Вандомского епископа и тремя его сыновьями; почти в это же самое время, на мосту, мессир Иоанн Бомон напал на Вервеня - своего личного врага, который сжег и разграбил его город Шимай; с обеих сторон удары были ужасны. Осажденные бросали на осаждающих камни, брусья и известь, а осаждающие, со своей стороны, уничтожали палисады, рубя их топорами, и поражали длинными своими копьями всех, кто отважился защищать их. Наконец, один палисад был разрушен и начался рукопашный бой. В эту минуту три молодых человека, которых только что отец сделал рыцарями, желая заслужить полученное ими звание, пока начальник войск Шалонского епископа сражался против сира Фокемона, бросились на графа Гильома, но он как искусный и ловкий рыцарь первым ударом меча своего пробил щит и латы старшего из трех братьев, и удар его был так силен, что железо из груди вышло насквозь между плеч; два других, несмотря на то, что брат упал, не заботясь, считая его мертвым, подавать ему бесполезную помощь, напали на графа, который, казалось, имел в эту минуту исполинскую силу, потому что с ужасным жаром возвращал получаемые им удары; но так как они сильно теснили его, один с копьем, а другой с мечом, и потому, что он никак не мог достать того, который сражался копьем, почел себя в большой опасности, но вдруг один из братьев заметил, что сир Фокемон сильно наступал на его отца, полагая, что брат один в состоянии будет защититься, и увлекаясь чувством привязанности, которая была сильнее к отцу, нежели к брату, бросился к нему на помощь в ту минуту, когда сир Фокемон, вооружась дубиною, и повалив его, старался убить, потому что мечом никак не мог пробить его лат и брони. Заметив внезапное нападение с тылу, сир Фокемон принужден был, оставив старика, защищаться от молодого человека, за это время горожане увлекли в город начальника войск епископа Шалонского, который был без чувств; но лишь только подняли забрало его шлема, то он пришел в себя и поспешил в свою очередь на помощь сыну, точно так же, как и тот прежде бросился выручать его.
Граф же Гейнаузский сражался с другим молодым человеком, который нападал на него с копьем; Гильом понял, что трудно ему будет победить своего противника до тех пор, пока это оружие останется у того в руках; поэтому вдруг ударил тупой стороной меча по древку копья и так сильно, что оно переломилось, и конец, оправленный в железо, упав, воткнулся в землю; молодой человек, отбросив оставшееся у него в руках древко как вещь совершенно для него бесполезную, нагнулся взять секиру, приготовленную им позади себя на случай, ежели бы копье его сломалось. В это мгновение Гильом, взяв обеими руками меч и подняв высоко, вдруг со всего размаха ударил им с такой силой по затылку своего противника в том месте, где шлем был тоньше, что рассек его, как будто кожаный, и лезвие меча проникло до мозга, так что молодой человек упал мертвым, не успев поручить душу свою милосердию Божию.
Когда два молодых рыцаря пали, то отец, взяв третьего за руку, отвел назад и хотел возвратиться в город, но осаждающие, сделав сильный натиск, вошли вместе с ним.
Со своей стороны, сир Бомон творил чудеса; при виде неприятеля своего сира Вервеня, храбрость его еще более увеличилась, хотя и прежде этого она была велика; так что в продолжении одного часа битвы он разорил и уничтожил все палисады, которые с этой стороны только и защищали город. Сир Вервень, заметив злобу, выразившуюся на лице его при встрече с ним, понял, что невозможно ожидать пощады или выкупа в таком случае, когда он будет взят в плен; посему, приказав подвести себе лучшего коня, и прежде, нежели противники его сели на лошадей, находившихся в готовности, на расстоянии десяти минут ходьбы от дороги, вскочил на него и поскакал в противоположные ворота, которые назывались Вервенскими; но лошади мессира Иоанна Бомона и его свиты были приведены с такою поспешностью, что в ту минуту, как он выезжал, как мы уже сказали, в эту сторону, неприятель, сев на лошадей, мчался во весь опор с распущенными знаменами через город, и не останавливаясь, не преследуя бегущих, не смотря даже на них, стремился только за ним одним, и достиг до Вервенских ворот в то мгновение, как преследуемый ими исчез на повороте дороги в облаках пыли. Тогда, рассудив, что племянник его был довольно силен и без него, мессир Иоанн Гейнаузский пустился за ним в погоню, называл Вервеня подлым трусом, и кричал ему, чтобы он остановился; но этот последний, не переставая понуждать коня, успел, наконец, добраться до ворот своего города, которые, по счастью, были отворены и в то же мгновение затворились, как только он въехал в них. Мессир Иоанн, увидев, что ему ничего не оставалось более делать, возвратился обратно, взбешенный тем, что враг его успел от него скрыться, вымещая эту неудачу на бегущих по той же дороге его воинах, которых прежде увлеченных погоней, он обогнал, не причинив им не только никакого вреда, но даже и не заметив их.
В продолжение этого времени граф Гильом занял город, преследуя своих неприятелей, собравшихся на главной площади, где он опять напал на них и разбил, и как никто из них не мог спастись, то все и были ими взяты в плен или убиты; после чего он велел собрать множество лошадей и телег, и погрузить на них все, что только мог найти драгоценного, и поступил точно так же с этим несчастным городом, как поступили неприятели с его собственным, велел поджечь его со всех четырех сторон, чтобы истребить все, чего он не мог увезти с собой, и когда город превратился весь в пепел, он отступил к реке, и на другой день отправился с дядей своим, торжествуя тем, что так ужасно отомстил врагам, к Мобер-Фонтен.