Ну а что же сам Чернышев? Как он, известный гордец, мог стерпеть такое? Современники утверждают, что уже на следующий день граф Иван Григорьевич дрался с обидчиком на шпагах, был ранен, но поставил французского наглеца перед собой на колени, предварительно мастерски выбив у него из руки шпагу.
Сам граф Чернышев об этом никогда и никому не рассказывал. Эка невидаль для российского дворянина, да и дела поважнее были.
Вскоре часть русских кораблей и судов оставила Гулльский рейд. В окутанном туманом Английском канале мореплавателей встретил нестерпимый визг: то подавали друг другу туманные сигналы, крутили хвосты. свиньям практичные англичане…
Поменяв в гулльском адмиралтействе грот-мачту, "Гром" спешил вдогонку эскадре. Вскоре бомбардирский корабль нагнал "Северный Орел", который едва тащился, шатаясь, как пьяный, из стороны в сторону.
Еще недавно вполне исправный линейный корабль "Орел" являл собой груду развалин: в трюме сильная течь, рангоут сгнил, камбузная печь развалилась по кирпичикам. "Орловцы" мрачно шутили, откачивая воду кетенс-помпами: – О еде не хлопочи: нету нашенской печи!
Если в Гулле корабль имел всего три-пять дюймов воды за вахту, то за мысом Лизард в интрюме было уже двенадцать дюймов!
С молчаливого согласия капитана Клокачева команда переоделась в чистое платье.
Вскоре стали отходить пазы и обрываться обшивные доски. Появление "Грома" было как нельзя кстати. Бывший на "Северном Орле" за старшего контр-адмирал Елманов велел Перепечину сопровождать их до ближайшего порта. Корабли повернули на Портсмут. На горизонте со всех румбов белели паруса: то рыскали английские и французские наблюдательные эскадры…
А у линейного корабля уже расходились "с великим движением" борта. Их кое-как связывали, чтобы доползти до гавани. Воды в трюме было за сорок дюймов…
Оставив покалеченный "Орел" в Портсмуте, "Гром" в тот же день продолжил плавание.
За Дувром поменяли лоцманов, а за мысом Зюйд-Фордленд попали в шквал. Пришлось пережидать. Подойдя к берегу, "Гром" отдал якорь. Под килем восемь саженей воды, в самый раз для безопасной стоянки.
Через двое суток вокруг бомбардирского корабля отстаивалось, пережидая непогоду, уже более полутора десятка судов.
– Гляньте, ваше благородие, никак наш тащится? – окликнул вышедшего на верхнюю палубу Ильина матрос.
Опираясь на твердую руку Константинова, Ильин обернулся. Точно, на рейд заворачивало маленькое облезлое суденышко с российским бело-голубым флагом.
– Вроде этакой лягухи у нас не имелось! – подивился Ильин. А с "лягухи" уже орали что есть мочи:
– Мы датский наемный пинк с командами разбившихся у Копенхафена ботов. За капитана Корсаков-второй!
Лейтенанта Корсакова-второго на Балтийском флоте знали хорошо. Был он из плеяды отчаянных ботовых капитанов. Тех, что гибнут каждую кампанию в количестве огромном, чудом оставшись в живых, клянутся, что "больше в море ни ногой", а по весне снова просятся на свои гибельные боты.
Едва пинк стал на якорь, как Иван Корсаков уже съехал на "Гром". Вскоре слабо упиравшийся капитан бомбардирского корабля был усажен им в шлюпку и свезен на пинк.
Вахтенный офицер "Грома" князь Костров отметил в вахтенном журнале:
"В третьем часу капитан-лейтенант Перепечин вместе с лейтенантом Корсаковым поехали на датский пинк".
Принявший у него вахту унтер-лейтенант Афанасьев дописал:
"В 8 часов капитан-лейтенант Перепечин вернулся на корабль".
Томительно тянулись дни ожидания. В конце каждых суток в журнале бомбардирского корабля появлялась одна и та же запись: "Стоя фертоинг на якорях, за противным ветром, против местечка Диль, на рейде Доун всякие случаи". Было скучно.
Зато не скучал развеселый Корсаков-второй. На "Девице Казарин" (так игриво именовался датский пинк) без передыху палили из пушек, лейтенант праздновал свои именины. Но вскоре и "громовцам" выпал случай встряхнуться.
Зашедшее в одну из ненастных ночей на рейд тяжело груженное трехмачтовое английское судно, не сумев встать на якорь, навалилось на "Гром". В шканечном журнале "Грома" сохранилась следующая запись: "В 1/2 1-го часа… судно при ветре SWZN и среднем волнении продрейфовало мимо "Грома", на котором стали отдавать канат плехт; в 1/2 1-го часа судно навалило на "Гром" и сделало повреждение с левой стороны в крамболе и в гаубичном порте; на "Громе" в 1 час ночи отдали все канаты, а судно продолжало дрейфовать на "Гром"; "с общего согласия командира и прочих офицеров" отрубили на "Громе" канат плехт, "чтобы не сделать кораблю большего повреждения", и остались на даглисте; судно еще несколько дрейфовало и остановилось поблизости не более 20 саж.; в половине 2-го часа с "Грома" стали палить из 3 пушек "поминутно" и подняли с кормового флагштока фонарь с огнем для призыва лоцманов…"
К немалому удивлению русских моряков, на все их крики на английском судне отвечали молчанием. На палубе же "купца" было вызывающе пустынно.
– И что это за кикимора-то на нашу голову? – злился капитан "Грома" Перепечин. – Чуть было не утопила нас, окаянная!
– Сдается мне, что перепилась эта кикимора изрядно! – мрачно констатировал Ильин. – На трезвую голову так не плавают!
Тем временем к борту бомбардирского корабля подошла шлюпка с берега.
– Какое это судно и кто его капитан? – перегнувшись всем телом через борт, прокричал Перепечин.
– Откуда мы знаем! – отвечали со шлюпки. – Здесь многие плавают! Если хотите все узнать, езжайте на берег к королевскому комиссару! – Кто поедет? – обернулся к офицерам Перепечин. Князь Костров, замявшись, отступил за спину Ильина. – Видать, мне придется! – развел руками лейтенант.
– Перво-наперво разузнай все о сей кикиморе, а кроме того, и о вспоможении нам в отыскании каната да плехта-якоря!
– Шлюпку будем спускать? – поинтересовался Ильин.
– Куда там! – махнул рукой Перепечин. – Ишь как разгулялось!
Дмитрий глянул за борт. Волнение и вправду значительно усилилось. Корабль то и дело ложился попеременно то на левый, то на правый борт, крутясь волчком вокруг положенного на грунт якоря.
– Да, шлюпку на такой волне спускать затруднительно. Не ровен час опрокинет! – согласился он.
В журнале "Грома" вахтенный штурман тотчас написал: "Свою шлюпку за большим волнением и с боку на бок качанием спустить было никак не можно".
– Езжай с английцами! – распорядился Переиечин. – Да будь поосторожней, очертя голову никуда нелезь. Мне мортирный капитан живехонький нужен. Понял, добрый молодец?
Прикинув, когда пришедшая с берега шлюпка в очередной раз ударится волной о борт корабля, Ильин ловко спрыгнул в нее. Следом за ним кубарем полетел лекарь Брюммер, рассчитывавший посмотреть в деревенской аптеке каких-нибудь лекарств.
Очутившись на берегу, лейтенант сразу же отправился в деревеньку Диль к местному королевскому комиссару Бельжаменту. Но тот принять русского офицера отказался, сославшись на позднее время. (На самом деле представитель британского адмиралтейства жестоко страдал от глубокого похмелья.)
– Господин комиссар примет вас не ранее восьми утра! – объявил Ильину величавый лакей.
Дмитрий вытащил из кармана часы. Открыл крышку, глянул. Шел четвертый час утра.
– Дотоле ждать здесь не могу! – объявил он лакею. – Будем все делать сами!
Вскоре с помощью местных жителей ему удалось разыскать домик голландского агента, который любезно предоставил русскому лейтенанту своего лоцмана. И снова впереди штормовое море. Волны захлестывали насквозь продрогших гребцов. Сидя на кормовой банке, Ильин твердо правил прямо на принесшую столько забот и волнений "кикимору".
Через неполных два часа, стоя на палубе "Грома", лейтенант уже докладывал Перепечину, что судно, навалившееся на бомбардирский корабль, именуется "Ком-мерком" и идет из Вест-Индии в Лондон, шкипера зовут Вильмсоном, и он обещал с рассветом отыскать канат и якорь, прося лишь помочь ему людьми с "Грома", а за все повреждения непременно заплатит.
Свое обещание английский шкипер исполнил. Канат в тот же день был найден. Его доставили на "Гром", где тут же соединили с оставшимся на корабле концом. Вынужденная стоянка бомбардирского корабля продолжалась.
"Утро 25-го октября было уделено на подвертывание даглиста… В 4 часа дня задул шторм… и с "Грома" отдали другой якорь…
26-го октября… шторм продолжался с дождем; стоящих на рейде 62 судна разных наций.
27 октября… пришел с N английский военный фрегат…; стоящих на рейде 58 судов; на "Громе" тянули грот-стень-ванты.
28-го – ветер SW средний…; пришло… разных наций купеческих судов 12.
29-го -…к полудню ветер средней силы, идет дождь, стоит на рейде 60 судов; пришло… разных наций 4 судна.
30-го октября,.. "Гром" пошел к югу, вместе с ним пошло к S разных наций 55 судов. В 2 часа сделался противный ветер, и… "Гром" опять повернул к Дилю, а в половине 6-го часа стал на якорь опять на рейде Доунс".
А дувшие в лоб русскому кораблю ветра все не меняли направления.
Неделю проторчав за мысом Зюйд-Форленд, "Гром" вернулся в Портсмут.
Спустя несколько дней туда пришла и "Европа", которую при входе на Спитхедский рейд английские лоцманы ловко посадили на мель. Повреждения были серьезные. Чуть позже прибыл и нанятый датский пинк "Святой Иоанн" с доблестной командой пинка "Лапоминк".
Так стихийно образовался "Портсмутский отряд", командование которым возложил на себя контр-адмирал Елманов.
Сообщения с театра военных действий за октябрь – ноябрь 1769 года:
27 октября. Граф Витгенштейн с главными силами отряда подступил к Бендерам. Весь день шла сильная пальба с обеих сторон. И хотя турки потеряли много убитых и несколько раз зажигалась крепость, вечером граф Витгенштейн получил приказание следовать на зимние квартиры.
13 ноября. Замечена была сильная партия татар около места у вершины Кальмиуса. Находившийся там донской полковник Колпаков с 200 доброконными казаками отправился за ними в погоню.
14 ноября. Казаки нагнали татар и совершенно их разбили, положив на месте более 100 человек. В числе убитых находился сам предводитель татар Шатимир-ага и славный наездник Хозбагач. У нас убитых ни одного. В тот же день другая партия татар напала на наш пост и захватила 5 человек в плен. Из Бахмута тотчас была выслана команда пикенеров, но полковник Колпаков еще прежде разбил противника, освободив пленных.
Портсмут состоит из трех городков, которые располагаются между морскими заливами. Первый город – сам Портсмут, второй – Комон, а третий – Гаснут.
Портсмутские улицы ухожены, выложены тесаным булыжником, поэтому даже в самый сильный дождь на них чисто. Вдоль моря громоздятся форты, с пушками на чугунных колесах. Все ладно и прочно, но мрачно и тяжеловесно. Нет ничего, чтобы радовало глаз!
"Гром" оттащили портовым ботом в дальний угол Портсмутской гавани, где он приткнулся у списанного на дрова старого английского фрегата. "Смоляные куртки", свесившись с говейла, кричали: – Рашен – вел, водка – вел, Архангельск – ка-ра-шо!
Непонятно, каким образом, но через час все громов-ские матросы уже знали, что пашня начинается здесь с января, а цены на хлеб высокие и с нашими ни в какое сравнение не идут.
На "Европе" и "Северном Орле" – больной на больном. Однако портовые власти сход на берег запретили всем. Лечились как умели. От простуды кидали в бочку пару каленых ядер и лили с ведра уксус, хошь пей, а хошь не пей! От всех других болезней – камфора, на вине настоянная.
Прикинул Елманов, что дальше еще хуже будет, и письмо графу Чернышеву в Лондон отписал возмущенное. Посол тут же потребовал от британского правительства выполнения союзнических обязательств. Побегав изрядно, выхлопотал он и разрешение на пользование Гослазским морским госпиталем.
Теперь больных свозили туда. За полгинеи в неделю наняли переводчика. Спустя несколько дней госпитальный доктор Джон Линдер с возмущением выговаривал Елманову:
– Среди ваших больных есть и такие, беспрестанно хотят есть и съедают вдвое больше обычного, что очень неприлично! Контр-адмирал ответил невозмутимо:
– Наши матросы и работают за семерых. Издержки мы вам оплатим.
Курс русских червонцев был в тот год в Англии чрезвычайно низок, и закупать любую мелочь приходилось с трудом. Свободно продавали лишь черное английское пиво по 13 копеек за ведро.
Решив вопрос с размещением больных, поехал Елманов к начальнику порта адмиралу Муру.
Английский адмирал принял русского холодно, мрачно попивая пиво с яичком. За руку не здоровались. От прямых ответов Мур уклонялся – выполнял инструкцию адмиралтейства. Но и Елманов не уступал:
– Всякая помощь со стороны вашей была меж правительствами нашими оговорена. Коль так, потрудитесь все исполнить. Нам нужен для починки кораблей сухой док, лес, припасы да добрые корабельные мастера. Услышав про доки, Мур замахал руками:
– О, нет, нет! При нынешних больших ветрах это не возможно. Вы, господин адмирал, видимо, не знаете, что такое док?
– Нет, – отвечал Елманов в сердцах, – что такое док, я знаю не хуже вашего, а вот что такое совесть, вы, наверное, позабыли! Я буду писать в Лондон и Санкт-Петербург! Сказал – и вышел, хлопнув дверью.
Вновь получив тревожное послание из Портсмута, вступил в борьбу граф Иван и добился разрешения на пользование адмиралтейскими доками. Это было последнее, что он сделал. Чернышева отзывали в Россию на должность вице-президента адмиралтейств-коллегий.
Адмиралтейские корабельные мастера, осмотрев останки "Северного Орла", были изумлены:
– На таком самотопе не то что в море, на Спитхед выйти страшно. Вы, русские, или бесстрашные львы, или безумцы, не ведающие, что творите!
Чинить "Орел" англичане отказались наотрез, сказав, что могут купить только лишь на слом.
– Нет-нет! – отказался недоверчивый Елманов. – Поломать это завсегда успеется, отволоките его в сторонку, и пусть себе стоит, может, еще на что и сгодится. "Европу" все же в док поставили.
Для ускорения ремонта ежедневно отряжали на разоружение "Европы" матросов со всех кораблей эскадры, находившихся в Портсмуте. В один из дней попал в такую рабочую команду и комендор с "Евстафия" Алексей Ившин. Еще в Гулле был переведен он временно на "Северный Орел" с боцманом Евсеем для доукомплектования. Работали матросы на "Европе" в охотку, после духоты и сырости батарейных палуб дело спорилось. Бухнула полуденная пушка – уже и к обеду пора. Вооружился Леха ложкой, черпнул варева, в портовой кухне приготовленного, и выплюнул, чертыхаясь. Не едал он отродясь гадости подобной. То был знаменитый английский потаж – гнилая сборная мет шанина. Англичане, работавшие тут же, хлебали невозмутимо.
– Притерпелись, бедолаги, – пожалел их комендор, доставая припасенные ржаные сухари, – а мы к такому пойлу не приучены.
За ним повытаскивали сухари и остальные. Обедали молча: какой разговор на пустой желудок? Леха уж на что балагур, и то приуныл.
Искоса поглядывали на английских матросов. Несладкая жизнь у них тоже, видать. Особенно поразили евстафиевцев их спины, сине-багровые от сплошных рубцов. На русском флоте тоже линьками наказывали, но чтоб живого места на теле не было – такого россиянам видеть не доводилось.
Откуда было знать Лехе и его товарищам, что менее чем год назад доведенные до крайности английские матросы Лондонского порта отказались выводить в море свои суда. Бастующих поддержали в других портах. Забастовка была подавлена жестоко. Во всех портах помимо морской полиции разместили крупные подразделения войск, готовых в любую минуту расправиться с бастующими экипажами. Условия жизни матросов стали еще хуже.
Англичане Лехе нравились: сноровистые, боевые дай дело свое знали (дай Бог каждому). Одно лишь неприятно было: уж больно свысока на наших они поглядывали. Мол, мы-то моряки знатные, а вы так, сбоку припека.
Съели англичане свой потаж, облизали ложки и ну через одного своего, что в Архангельске раньше бывал и по-русски понимал немного, приставать: давайте, дескать, пари держать, кто сноровистей по вантам лазит. Наши поначалу отмалчивались, англичане мореходы известные, боязно соперничать с ними в лихости. Англичане засмеялись, слезы вытирая. – С-ла-по! – хохотали.
Обидно сделалось Лехе за честь свою матросскую, будто ком в горле стал. Обратился он к своим:
– Что ж мы, братцы, струхнули, расейские матросы мы али зайцы дрожащие?
Подошел к одному конопатому, что больше других насмехался:
– Давай-ка хоть с тобой об заклад ударимся на вина кварт?
Уразумев, в чем дело, англичанин обрадовался, закивал согласно головой: – Йес, йес!
Гурьбой, предвкушая интересное зрелище, повалили матросы на "Европу". У не разоруженной еще грот-мачты начал конопатый деланно приседать, руками размахивать. Намахавшись вдосталь, послал англичанин своим поцелуй воздушный и под одобряющие крики полез по вантам. Быстро взобрался на гротовый флаг-шток и, к всеобщему изумлению, встал на самом его краю с ног на голову, затем перевернулся и ловко спустился вниз. "Смоляные куртки" ревели от восторга. К месту поединка сбегались все новые и новые толпы русских и англичан. Подошел и евстафиевский боцман Евсей, встал в отдалении, покуривая трубку да молча поглядывал на происходящее.
Наглядевшись на английские выкрутасы, наши приуныли. – Конопатый ихний – хват, тяжело с ним тягаться!
– Давай, Леха, коль груздем назвался, полезай в кузовок, – ободряли неуверенно.
Ответное слово теперь было за Ившиным. Алексей держался гоголем, хрустнул костьми, поплевал на руки.
– Ладно, братва! – махнул своим. – Ежели что, чаркой помяните!
Скинул бастрог свой полосатый, до прорех заношенный, и полез наверх. Леха Ившин – комендор, а не марсовый, и по этой причине лазанье по вантам дело для него не совсем привычное. Карабкался Леха кое-как и думал с тоской: "Что делать, шут знает. Выше клотика все одно не влезешь. Ногами кверху отродясь не стоял. А делать нечего, до слова крепись, а давши – держись!"
Снизу свистели и улюлюкали англичане. Взбирался комендор тяжело, по-медвежьи, без той ловкости, что настоящим марсофлотам присуща. Кричали "смоляные куртки", что не по правилам матросским русский лезет, хохотали, аж по палубе катались. Наши, наоборот, печалились крепко, на все это глядючи, Леху Ившина за позор такой втихаря материли. К одному из сквернословов подошел Евсей, прикрикнул, брови насупя:
– Цыть ты, мореходец знатный! Не спрашивай сначала, жди конца!
Леха меж тем до клотика добрался. Дух перевел. Вниз поглядел. "Что делать доле, пес знает! А, была не была, – решился, – авось сдюжу!"
Ухватился комендор за клотик обеими руками да перевернулся ногами вверх. Толпа ахнула. А Леха зацепился ногами за бом-брам-ванты и лихо съехал до бом-салинга. Затем ухватился руками за марса-фал и живо спустился вниз.
Над палубой "Европы" гремело дружное "ура". Англичане безмолвствовали. Конопатый будто сразу меньше стал, поглядывал хмуро. Леха, как спустился, сразу к нему:
– Ну, англиец, видал мою штуку? Вот выучишься по-моему, тогда и об заклад бейся, а счас тащи сюды кварту!
Набежали свои, схватили, начали в воздух подкидывать. Когда страсти понемногу утихли, подошел и Евсей, руку пожал.