А как-то раз будят под утро – на выход. Сажают в воронок. В том же воронке обнаруживается начальник Ереванского ГБ.
Воронок едет в район монумента Победы – это плато где-то метров 500 над городом.
Все вылезают.
Нжде смотрит.
Вид оттуда всегда потрясающий – Ереван, дальше – долина – до самого Арарата. У меня, кж на что привычный, каждое утро там на работу ездил – а и то дыхание перехватывало.
А тут ещё то, что внизу лежал не одно-двухэтажный заштатный городок, из которого он уезжал. Заново отстроенный по единому проекту город розового туфа.
Потом все садятся в воронок и уезжают.
Вы можете представить себе начальника Московского ГБ, показывающего Шкуро Москву, скажем с Воробьёвых Гор?
Словом, обратно во Владимирскую тюрьму Нжде поехал, не пикнув.
Умер в 1955, там же, в заключении.
В Музее Истории Армении хранятся два экспоната: его Маузер и последнее письмо жене – на отличном русском.
История девятая. О рыбаках и рыбах
Годы – 1970-ые.
Министерство рыбного хозяйства всерьёз озабочено длиной рабочего дня рыбаков Севана.
Работают, понимаешь, от восхода до восхода, а как там насчёт завоеваний социализма? Типа восьмичасового рабочего дня и пятидневной недели?
Наконец в недрах министерства рождается проект указа. Что-то типа "Перевести рыболовные хозяйства озера Севан на восьмичасовой рабочий день – с 8:00 до 16:00".
Хорошо, министр Ерзинкян был человек с чувством юмора. Прочитал он проект и наложил высочайшую резолюцию:
"Настоящий указ довести до сведения рыб"
История десятая. Как разогнать толпу?
1940-50-ые годы.
Ереван.
Лето.
Жара.
Пыль.
Скука.
И тут событие – трамвай задавил ишака.
Почти немедленно собирается толпа численностью в половину тогдашнего города. Разгонять бесполезно – масса, изнурённая сенсорным голодом наконец обрела ЗРЕЛИЩЕ.
Все призывы типа "Граждане, разойдитесь" не действуют.
Наконец появляется легендарная личность. Милиционер Андрей.
Подходит. Осматривает место происшествия.
И произносит ровно четыре слова, в общем-то обычных в таких обстоятельствах, после которых толпа рассеивается в две минуты:
"Родственников пострадавшего попрошу остаться"
История одиннадцатая. Конд, или о цыганах и граффити
Конд – район Еревана.
Краткий экскурс в историю: в одна тысяча семьсот лохматом году на Ереван движется армия очередного завоевателя. Жители, понимая, что надеяться не на кого – кроме себя, а бояться нечего – кроме страха – лезут на стены и штурм отбивают. Вместе с коренным населением в обороне участвует случайно оказавшийся в городе цыганский табор.
При последующей раздаче наград, благодарная мэрия выделяет цыганам на поселение ближний холм. Где табор и оседает.
За два века цыгане смешиваются с окружающим населением и порядком ассимилируются.
Впрочем, нелюбовь к всйческим властям здесь сохранили намертво.
Ещё в советскую эпоху бульдозеры, приезжавшие сносить древние развалюхи бывало встречали пулемётным огнём.
Да и район откровенно хулиганский. Словом, ходить через холм и утомительно и небезопасно.
И решают прорыть под ним тоннель. Как в анекдоте про Брежнева – прокапывают два.
На некоторое время довольны все.
Кроме неугомонного Первого Секретаря. Каковой завёл моду ходить на совещания к главному архитектору города и давать ценные указания.
И приносит нелёгкая начальство именно на то совещание, где решается, где строить
Почтампт. Проект здания всем ужасно нравится – высоченное здание – стекло, бетон, алюминий.
Первому секретарю он тоже нравится. Берёт он макетик, обходит кругом рельефную карту города и говорит: "А поставим мы его на холме. Чтоб был ещё выше".
Спорить с начальством желающих не было. Объяснять, что именно в этом месте холм – полый, как у Мэри Стюарт тоже никто не решился.
Словом, вышло чудо природы – небоскрёб, построенный на пустоте.
А вот в туннелях стали твориться дела дивные. Стальные стены под действием чудовищного давления постепенно поплыли. Вспарывая асфальт. И приобретая причудливо изогнутые формы переполненного водой резинового шарика.
Плюс полумрак и неуверенность, что всё это не обрушится именно на твою голову – пока ты идёшь весь этот километр – создают в туннелях совершенно психоделическую атмосферу приправленную ещё и клаустрофобией.
Которую прохожие стали выражать в виде граффити.
Такой выставки психованного граффити, как в этих тоннелях, я не видел нигде, ни до, ни после.
История двеннадцатая. Ереван. Клондайк.
Вначале был Дом Специалистов.
Дом повышенной благоустроенности построили в 1937-ом году – специально для советской научной интеллигенции. В тот же год сдали в эксплуатацию и ещё два объекта: здание НКВД – знаменитый Ледокол (архитектор Кочар, как водится, стал первым зеком в своем детище) и соединяющую оба здания улицу Московскую (расстояние – 200-300 метров). Ибо не фиг казённую горючку зря палить. Благо маршрут обещал стать накатанным.
Так вот, когда известный журналист Владимир Григорян наконец сумел переехать из этой благоустроенной клетки в новый дом, его поразил там жуткий дубильник. "Как в Клондайке, Ей-Богу!". Так и адрес свой стал писать: "Ереван, улица такая-то, дом такой-то (Клондайк)". Потом номер дома плавно выпал, но письма приходили. Выпало название улицы – но письма всё равно продолжали приходить. Так и жил он по адресу всего из двух слов:
Ереван. Клондайк.
История триннадцатая. Хромой Марк
История Марка Григоряна начинается году эдак в 1938-ом.
Когда некой несчастливой ночью в Ереване приземляется правительственный самолёт. И не один. В самолёте – группа зачистки, в главе с самим Анастасом Микояном.
Сколько врагов народа хватают в ту ночь неизвестно, да и не суть важно.
Что к стенке ставят самого начальника НКВД Хачика Мугдуси – мелочь, а приятно. Но отношения с рассказываемой истории не имеет.
Где-то под утро, злой и невыспавшийся Микоян интересуется, какой вредитель проектировал ЭТОТ город. И КАК этот вредитель представляет себе эвакуацию построенного им города в случае войны. За главным архитектором посылают воронок, но вразумительного ответа не получают. Вызывают – в порядке иерархии – следующего. Результат – тот же. Всех путей эвакуации – грунтовая дорога по дну ущелья с соответствующей пропускной способностью.
В конце концов очередь доходит до молодого (38 лет) архитектора Марка Григоряна. У коего в загашнике обнаруживается проект однопролётного моста через вышеупомянутое ущелье.
Микоян ободряюще рыкает: "Будешь главным архитектором" – и переходит к делам прочим.
Южный мост, названный Киевским, был построен в рекордные сроки – уже через два года.
Огромнейшая арка на наиболее вероятном направлении вторжения с юга – она могла бы сложиться при подрыве уже одной опоры. А на противоположном берегу противника ждал голый плац, окружённый в виде буквы П двумя высоченными зданиями-близнецами. Окна – бойницы, по башенке на крышах.
Между ними начиналась улица Киевская – резкий подъём в гору, здания того же дизайна, и ни единного деревца. Словом – готовый коридор смерти.
Кстати, о смерти – сам Киевский мост стал любимым местом самоубийц. Каждая зарубка на его перилах – человеческая жизнь.
А Марк Григорян построил ещё много чего. Тут и здание ЦК (о нём поговорим позже), и площадь Ленина – как писала Большая Советская Энциклопедия второго издания – одну из красивейших в мире – наравне с площадью Звезды, Тянь-янь-мень и Красной площадью. Уже в Лондоне меня поразило точное сходство бортика бассейна на Трафальгарской площади, с аналогичным бортиком площади Ленина.
Её иногда так и называют: Площадь Хромого Марка
История четырнадцатая. Меня зовут к себе большие люди, чтоб я им пел "Охоту на волков"
Апрель 1970. Ереван. Народ валом валит в КГБ, точнее в его клуб.
Далее – цитата.
По словам Татарского, Высоцкому однажды предложили выступить в Ереване, причём, пообещали заплатить наличными весьма немалую сумму.
Высоцкий согласился, прилетел в Ереван, где у трапа его уже ждала машина. Отработал концерт, получил, как договаривались, конверт с деньгами, а в придачу ещё и ящик с фруктами и коньяк, и только после этого решил поинтересоваться: "Кстати, ребята, где я хоть выступал, скажите. Что за организация?" – "Это Комитет государственной безопасности, Владимир Семёнович".
История пятнадцатая. Злой мальчик
Ереван. 1930-ые.
Живёт в городе чудак-человек. У чудака есть всё – семья, дом, сад.. В саду растут алые розы. Чудак продаёт их на центральной улице города. А красивым женщинам – так просто дарит.
Чудак безумно влюблён в знаменитую актрису. Влюблён безнадёжно и на дистанции.
Но до такой степени, что это начинает действовать кой-кому на нервы.
Очередной поклонник актрисы подходит к нему прямо на улице и всаживает в живот финку. Аллея, фонари, снег, Моро-Цой удаляется, за кадром играет "Группа крови". В жизни всё выходит немного по-другому. Потому что безобидный чудак не падает на колени, а вырывает нож у себя из живота и всаживает в сердце нападавшему. А сам выживает.
За это он получает свою кличку Карабала – "Чёрный (или злой) мальчик". Под ней он и останется в истории Еревана. А в нагрузку к кличке – срок.
…В тюрьме он встречается с поэтом Чаренцем (про него см. историю вторую). Поэт погибает, чудак-человек выживает и тут.
…На свободе всё оказывается ещё хуже. Жена и сын с бывшим зэком общаться не собираются. Дом конфискован. Сад вырублен.
Есть ещё кумир. Чудак часы напролёт простаивает у знакомого дома. Но никто не выходит. То есть выходят – но не те, кто ему нужен. Пока он сидел в тюрьме – актриса умерла.
Остаётся последнее – доставать откуда-то цветы и дарить их девушкам. И ещё один цветок – на могилу актрисы.
К этому моменту его настоящего имени никто не помнит. Все называют его только по прозовищу.
"Я не злой. Просто больной" – устало отвечает он.
…В 1991-ом году ему поставили памятник. Старик с корзиной, протягивающий цветок прохожим. В руках у статуи почти всегда был свежий цветок.
История шестнадцатая. Дом-музей, или Снова о Чаренце
Вы не задумывались, как будут выглядеть дома-музеи нынешних великих? Тех, что родились в хрущёвках и пятнадцатиэтжках? С аккуратно отреставрированной надписью мелом "Здесь был Вася" (ограждение, красная лента), обгорелыми спичками под потолком (защитное покрытие) и аккуратно подновляемой лужей искусственной мочи в углу.
Так вот, с похожей проблемой столкнулись устроители музея Чаренца. Проблема была решена блестяще. Квартира поэта – четвертом этаже. Государство скупило все квартиры под ней. И вот что вышло.
Подвал. Аккуратно востановленная улица старого Карса, где Чаренц родился. Вместо пола – булыжная мостовая. Вместо стен – диарама города.
Поднимаемся этажом выше. Революция, гражданская война, Серебряный век и т.д.
И так – виток за витком винтовой лестницы – вся жизнь. Без прикрас – например отдельная экспозиция – шприцы, которыми поэт кололся (наркота не экспонируется).
А самый шок – последний этаж. Не знаю, как это удалось устроителям (подсветка? звуковой фон?) но в квартире навсегда остановилось время. Там теперь всегда атмосфера той ночи 1937-го.
Кстати. Если подняться не через музей, а по подъезду, там будет обычная дверь обычной квартиры. С табличкой "Чаренц". И непременно откроется дверь напротив, и на пороге появится древняя бабка и будет ругать "этих проклятых хулиганов". Так вот, бабка та, в некотором роде тоже экспонат – любовница поэта.
Так-то.
История семнадцатая. О второй жизни музейной техники
Cтоял в Ереване в Парке Победы танк Т-34. Собственно и не танк даже, а так – бронированная коробка.
Когда в 1990-ом начались военные действия, пришли серьёзные бородатые ребята и танк вывезли. Подработали. Поставили новый мотор – от бульдозера, или чего мощнее. И воевала эта машина аж до 1992-го (?), когда стало хватать современной российской техники.
После этого танк вернулся на постамент – уже своим ходом. Где и пребывает поныне.
А вот зенитное орудие времён Второй Мировой – не вернулось.
Как не вернулись пушки с самолёта Миг-21. С этими пушками вообще анекдот вышел. На них облизывался я. Приходил с отвёрточкой и гаечным ключом. Откручивал по винтику, надеясь свинтить и уволочь тихим вечерком. Это так, интеллигенское уважение к экспонатам. Может, и вышло бы чего – да только пришли всё те же бородатые ребята и взялись за дело всерьёз. Зацепили пушки грузовичком да дёрнули со всей дури. С мясом.
А вот не фиг зевать!
История восемнадцатая. Об экстерриториальности
В начале 90-ых годов отношения посольства США в Армении с местным населением носили отпечаток патриархальной идилличности.
Само посольство тогда ещё не напоминало осаждённый форт – стоял небольшой особняк безо всякой ограды, рядом сиротливо обретался флагшток. Флаг с флагштока регулярно уводили – на звёздно-полосатые штаны, бо материя добротная и расцветки – самый писк.
Ещё в посольстве можно было ознакомиться с последней западной прессой, покопаться в Медлайне, посмотреть легендарный справочник "Кто есть кто" и даже (по предварительной записи) слазить в сеть "Интернет", поражавшую воображение невиданной скоростью – аж цельных 0.1 Кб/сек
Кроме того при посольстве имелся Американский Университет Армении – единственное в блокадной постсоветской Армении место, где можно было посмотреть, притом на халяву, хорошее кино. Не порнуху в экранке – а классику Голливуда. "Юлия Цезаря" с Марлоном Брандо, "Доктора Стренджелова" и др.
А ещё рядом с посольством находилась школа Чехова.
Ну и вот, детишки из оной школы как-то решают поиграть за посольством в снежки.
Через пару дней МИД Армении получает от США ноту, с требованием "Оградить посольство от происходящих непосредственно рядом с его территорией криминальных разборок".
История девятнадцатая. Марк Красс и армянский театр
Марк Красс погибает в Парфии в 53 году д. н. э.
Отрубленную голову Красса парфянский военначальник Сурен послает своему царю.
Когда курьер с головой прибывает в столицу, парфянский царь со своим союзником – царём армянским сидят в театре и смотрят "Вакханок" Эврипида, так что курьер садится в уголку и старается не отсвечивать.
Там его и замечает исполнитель главной роли, знаменитый актёр забыл-как-звали. В нужный момент, он голову у гонца выдёргивает, поднимает – вместо прилагающегося по сценарию муляжа и говорит (строго по сценарию) – что-то вроде "Вот, царь, голова убитого тобой оленя".
Бурные и продолжительные аплодисменты. Красса вызывают на бис.
Этот день принято считать днём рождения армянского театра.
История двадцатая. Будах Ируканский (армянский вариант)
Буниат Себастаци совсем не собирался становиться великим армянским врачем. Всё, что ему требовалось – наваять научную работу.
На первом этапе, как и всякий серьёзный учёный XVII века, он десять лет собирает литературу.
На втором – ещё пять лет её читает.
На третьем этапе полагается сесть и написать добросовестную компиляцию…
И тут случается неприятность. Даже две.
Во-первых, мощное землетрясение в Персии.
Во-вторых, ватага российских спасателей под руковоством Стеньки Разина. Спасатели спасают из-под завалов всё, что только можно, имущество граждан и особо пригожих гражданок (ну помните песню, про спасённую в том походе персидскую княжну). Буниата Себастаци никто в набежавшую не кидает, но ситуация тоже не подарок. Дом разрушен, книги погибли, деньги и имущество спас Стенька Разин.
И начинает доктор помаленьку заниматься практикой. Теоретическая подготовка у него великолепная, здравый смысл на месте – пошёл клиент. И обосновался на новом месте, и дом построил, и медицинскую династию основал, и один из потомков его со мной на одном курсе учился.
А книга? Книгу он-таки написал, но это была уже совсем другая книга. Хранится в Матенадаране – музее древних рукописей.
История двадцать первая. Мединститут. Выпуск-1942
В годы Отечественной войны весь четвёртый курс мединститутов экспресс методом доводят до ума и бросают на фронт. Получается что-то вроде булгаковских "Записок молодого врача", но ещё круче, с учётом военного бардака.
После войны выжившие возвращаются в институт и садятся досиживать последние два курса. Теорию они из лекторов рвут, на практике убедившись, что без неё – никуда.
И не у одного преподавателя волосы встают дыбом от фразы типа "Профессор, а почему вы говорите, что операции на открытом сердце невозможны? Я сам три такие под Курском сделал "
Работал у нас в больнице один дедушка. Сам он чаще всего уже не оперировал. Приглашали его в особо сложных случаях, либо если что-то на операции шло совсем уж наперекосяк.
История двадцать вторая. Торт
Торт был неописуем. Поражал воображение. Шесть на девять метров, украшенный домами, лесами, озёрами…
Понятия не имею, откуда взялось это чудо в Ереване, на Новый год-1990.
Народу набежало – тыщи. Фотка сохранилась: торт на дне осушённого по случаю зимы Лебединного озера и – тыщи алчных глаз.
…В давку мы, понятно не полезли. Но мегафонные вопли слышали отчётливо: "Дедушка, дедушка, вылезьте из торта. Неудобно же".
История двадцать третья. Военно-полевая зоология, или Знание-сила
Очередному из рода Багратуни, Смбату здорово не повезло. Он попал на арену цирка. Римского.
На номер под названием "бестиарий". И не в роли белокурой бестии, а совсем даже наоборот.