В сумерки Реция достигла предместья и отправилась к старой Ганнифе. С невыразимой радостью приняла ее добрая старушка, нежно ласкала и целовала ребенка. Она оставила Рецию ночевать, но в эту ночь пришел Лаццаро, чтобы при помощи старой Ганнифы заманить пророчицу к платанам перед воротами Скутари. В эту ночь Реция вынуждена была, спасаясь от грека, спрыгнуть с балкона, и второпях она оставила в доме ребенка. Ей удалось убежать от своего настойчивого преследователя, во что бы то ни стало желавшего назвать ее своей. В одно мгновение завернула она из широкой улицы в переулок и, быстро обогнув его, вернулась в дом Ганнифы, чтобы взять там свое сокровище, своего возлюбленного сына. Ганнифы нигде не было, и Реция, сознавая всю опасность своего пребывания в ее доме, снова ушла из него. Среди ночи, прижимая ребенка к груди, чтобы защитить его от холодного и сырого ночного воздуха, она побежала к далекой хижине старого башмачника. Не за свою жизнь дрожала она, а за жизнь своего ненаглядного ребенка, В хижине старого Гафиза они были в безопасности, надо было спешить туда. Макусса еще не спала, и едва Реция отворила дверь, как старуха уже угадала, кто пришел.
- Это ты, Реция? - спросила она.
В это время проснулся и старик.
- Да, я опять пришла к вам, чтобы ждать моего Сади.
- Не говорила ли я тебе, что ты ничего не узнаешь? Предоставь мне, уж я отыщу благородного Сади-пашу, - сказала старуха, очень довольная тем, что мать и сын снова очутились в ее руках: она во что бы то ни стало хотела сделать их золотым дном для себя.
Реция рассказала о случившемся с ней.
- Здесь у нас ты в безопасности! - говорила Макусса. - Ложись спать! Счастье еще, что ты была так отважна! Ох, эта молодежь, никогда ничего и слышать не хочет!
- Вот она и опять права, - заметил полусонный Гафиз.
Реция легла на свою постель в соседней комнате и скоро заснула вместе с сыном.
В тот вечер, когда должно было состояться празднество у принцессы, старая Макусса, снова надев свой парадный наряд, отправилась ко дворцу, перед которым уже собралась большая толпа любопытных.
Экипажи с гостями въезжали во двор, и Макуссе невозможно было поговорить там с Сади-пашой. Когда он отправился во дворец и большинство гостей собрались уже там, старая Макусса смело вошла во двор и оттуда поднялась на галерею. Здесь она, разумеется, встретила непреодолимые препятствия: дворцовый караул бросился прогонять ее.
Макусса хотела закричать невольникам, что ей нужно видеть одного из гостей, но их бешеные крики ошеломили ее, она насилу могла опомниться и объяснить им, что она должна видеть Сади-пашу.
Те отвечали, что это невозможно, Сади-паша наверху, в залах принцессы, на которой он скоро женится, и никто не смеет беспокоить его.
Услышав это, старая Макусса обезумела от испуга.
- Что? - закричала она, - Что вы такое говорите? Я спрашиваю о Сади-паше!
- Мы о нем и говорим.
- Вы сказали, будто он женится на принцессе?
Невольники подтвердили это и сказали старухе адрес Сади, но при этом заметили, что это только его временная квартира, так как для него уже строится новый конак.
Макусса стояла, как громом пораженная, если бы слуги довольно бесцеремонно не прогнали ее с галереи, а затем - со двора, она все еще оставалась бы неподвижно на том же месте.
О, это была ужасная весть, одним ударом разбившая все ее надежды на богатую награду. Его удостоила своей любви принцесса! Теперь, разумеется, он уже больше не спросит о той, которую он некогда любил и которая теперь с тоской ожидает его. Он должен быть супругом принцессы! Несметно богатая и могущественная принцесса Рошана хотела выйти замуж за него.
Макусса все еще продолжала бы расспрашивать у всех и у каждого, но прежде чем собралась она с мыслями, она была уже на улице.
Перед дворцом стояло много любопытных, ожидавших прибытия султана и султанши Валиде.
Макусса обратилась с вопросом к нескольким разговаривающим между собой женщинам:
- Разве вы не знаете, что будет помолвка принцессы?
- Без сомнения, - отвечали те, - молодой, прекрасный Сади-паша обворожил ее! Это красивый офицер! Он привез Кровавую Невесту, он любимец двора!
И много еще чего рассказали они.
- Как же мне этого не знать, - заметила одна из женщин с чувством собственного достоинства, - сестра моя - судомойка здесь, во дворце, и знает все! Славная парочка будет принцесса и прекрасный Сади-паша, втайне они уже помолвлены, сегодня же будут открыто праздновать их помолвку!
Этого было слишком много для старухи. Она поспешно отправилась домой. В одну минуту рушились все ее надежды! Чего еще могла она ждать от паши, который женится на принцессе? Какое теперь ему дело до Реции?
В невыразимом волнении вернулась она поздно ночью в свою хижину, где ее с нетерпением ждали Гафиз и Реция.
На пороге она споткнулась: бешенство и досада не давали ей ничего видеть.
- Вот тебе и раз! - вскричала она. - Все кончено! Все погибло! Твой Сади-паша…
- Что же такое случилось? - в смертельном страхе спросила Реция.
- Вот что случилось. В эту ночь твой Сади празднует свою помолвку с принцессой!
- С принцессой - так это правда? - беззвучным голосом произнесла Реция.
- Какое ему теперь дело до тебя, - продолжала старая Макусса, - он больше и не думает о тебе. Вы с сыном теперь - вольные пташки.
Реция, рыдая, закрыла лицо руками.
- Кто сказал тебе это? - спросил Гафиз, которому скорбь Реции глубоко проникала в сердце.
- Кто мне сказал? Люди, знающие это, - бешено вскричала старая Макусса. - Ты, может быть, думаешь, что я сама выдумала все это?
- Храни Аллах! - успокаивал Гафиз свою расходившуюся супругу. - Я только спрашиваю, кто тебе это сказал?
- Дворцовый караул. Но, не довольствуясь этим, я еще спросила у людей, стоявших перед дворцом. Там была одна женщина, сестра которой во дворце кое-что значит. Как же ей было не знать этого? И она подтвердила мне то же самое. Они давно уже помолвлены, потому-то он и не заботится о Рецин и ребенке. Он давно домогается брака с принцессой, и та, должно быть, до безумия любит красивого молодого офицера.
Гафиз молчал.
Бедная Реция вернулась в соседнюю комнату к своему ребенку, там она легла на жесткую соломенную постель, плакала и в отчаянии ломала руки. У нее никого теперь не было: одинокая, покинутая, она погибла, и никакой надежды на счастье не было больше в ее сердце.
Ее единственное сокровище, наследник Сади, который теперь любил другую, - это сын. Не ведая ни горя, ни страданий, он безмятежно спал возле плачущей матери.
Всю ночь Реция не могла сомкнуть глаз - настало утро, а она все еще не спала, все еще струились слезы по ее бледным, исхудалым щекам.
Но вот одна мысль внезапно овладела ею: она быстро вскочила с места, ей хотелось самой убедиться во всем. Она хотела сама услышать то, чему все еще не верила и чего не могла себе даже представить. Она сейчас же решила идти к Сади и спросить его, правда ли, что он хочет покинуть и отвергнуть ее?
Она проворно оделась, закутала ребенка и вместе с ним оставила хижину старого Гафиза. Она отправилась в город. Старая Макусса сказала ей, где живет Сади-паша.
Солнце высоко поднялось на небе, когда она дошла до ворот Скутари, когда же она с тревожно бьющимся сердцем вошла в квартиру Сади, был уже полдень, так далек был путь. Она задыхалась от волнения: одна минута должна была решить все.
Навстречу ей вышел слуга.
Трепетным голосом в бессвязных словах спросила она о Сади-паше.
- Его сиятельства благородного Сади-паши нет дома, - отвечал слуга.
- Мне надо его видеть, - сказала Реция.
- Благородный Сади-паша отправился во дворец светлейшей принцессы и неизвестно, когда его сиятельство вернется оттуда.
- Во дворец принцессы Рошаны? - спросила Реция, едва владея собой.
- Ну да, мой господин женится на принцессе, - подтвердил слуга.
Реция должна была собрать все силы, чтобы не выдать своей слабости перед слугами, чтобы от нравственного потрясения не лишиться чувств, чтобы громко не вскрикнуть от скорби и отчаяния: она чувствовала, что все погибло.
Слуга не позаботился о бедной матери и покоящемся на ее руках ребенке и удалился, оставив ее одну.
Сердце ее разрывалось на части, она задыхалась, порывисто вздымалась ее грудь, ей казалось, будто пол колеблется у нее под ногами.
- Возможно ли это - спрашивала она себя, выходя, словно пьяная, из его квартиры. - Неужели это правда? Неужели Сади забыл свои клятвы?
Но она все еще сомневалась в возможности его измены! И снова разрывалось ее сердце от скорби, лишь только вспоминала она слова старой Макуссы и слуги.
Ее тоска, любовь и верность, неужели все было напрасно? А ее дитя, которое так безмятежно лежало теперь у нее на груди, залог их любви, неужели и оно должно быть покинуто, должно погибнуть?
Погруженная в свои грустные мысли Реция незаметно подошла к хижине старого Гафиза. Был теплый день, он сидел за работой у открытой двери. Там стояла и старая Макусса и, вероятно, ждала ее.
Реция сама не знала, как добралась до их хижины, не знала, что с ней будет, она была в отчаянии.
Гафиз не спрашивал ничего, он только взглянул на Рецию и угадал все. Другое дело - Макусса.
- Что, убедилась теперь? - спросила она вошедшую Рецию. - Иначе и быть не могло, он бросил тебя! Как теперь быть?
- Да, как теперь быть? - механически повторила за ней Реция и забилась с ребенком в угол, бесцельно глядя перед собой.
На другой же день Макусса дала ей понять, что оиа ей в тягость, ведь она больше уже не могла рассчитывать на награду. Гафиз, напротив, старался своим ласковым обращением с Рецией загладить грубые выходки своей жены и ночью упрекал за это старуху.
- Что нам с нею делать? - злобно возражала ему Макусса. - Чем нам кормить ее, когда мы сами едва можем достать себе кусок хлеба?
- По крайней мере, не будь так груба с ней.
- Груба или нет, все же мы не можем держать ее у себя!
- Завтра работа будет готова, ты отнесешь ее в город, вот у нас и будут деньги!
- Она ведь красивая женщина и всегда может найти себе другого, чего же она, глупая, так горюет о паше, который вовсе и не думает о ней! - сказала Макусса.
Реция не спала и из соседней комнаты слышала каждое слово, она была в тягость старикам, они хотели избавиться от нее и от ее ребенка.
Что ей было делать? Куда деваться с мальчиком, который так безмятежно спал теперь у нее на руках?
На следующее утро старая Макусса отправилась в город относить работу и с несколькими вырученными за нее пиастрами вернулась к вечеру в свою хижину.
Должно быть, она выведала что-то новенькое: это было видно по ее многозначительному виду.
Поговорив с мужем о работе, она обратилась к Реции, которая, удрученная скорбью, молча сидела в отдалении.
- У меня есть кое-что и для тебя, - сказала она. - Долго ли будешь ты плакать и сокрушаться? Красота проходит, нет ничего хуже тайной скорби: она сушит человека, вызывает седину в волосах и морщины на лице и преждевременно старит его. Какая польза тебе плакать и сокрушаться? Ведь изменить ничего нельзя. Ты должна на что-нибудь решиться. Разве ты не молода и не прекрасна? Зачем же тебе приходить в отчаяние! Тебя ожидает лучшая жизнь, ты можешь быть так счастлива, как никто.
Реция унылым взглядом посмотрела на старую Макуссу.
- Счастлива? - спросила она взволнованным голосом.
- Ты хороша и молода, - продолжала старуха, - ты всегда можешь устроить свое счастье! Сегодня я случайно встретила старого торговца Бруссу из Стамбула и жаловалась ему на твое беспомощное состояние!
- Гм, - заметил он, - если, как ты говоришь, она молода и хороша, я, может быть, приищу ей хорошее местечко! Пришли ее ко мне, я посмотрю, что с ней делать. Богатый Формоза из Перы хочет купить себе жену! Быть может, она ему и понравится, и тогда она может быть уверена в своем счастье!
- Богатый Формоза? - спросил Гафиз. - Это хороший пожилой господин!
- Вот видишь! Я обещала Бруссе, что ты завтра придешь к нему!
- Чтобы он меня продал? Чтобы я стала женой человека, которого я никогда еще не видела, человека нелюбимого? - вскричала Реция. - Не требуй от меня этого!
- Как, ты отказываешься от подобного счастья? - сказала со злобой Макусса. - Вот как! Чего же тебе еще надо? Чего ты намерена ждать? Не возвращения ли Сади-паши? Не его ли свадьбы с принцессой?
- Ты должна спокойнее говорить с ней, - заметил Гафиз, - она принимает все это близко к сердцу.
- Она должна слушаться советов старых, опытных людей! Ребенка я возьму к себе, пусть он воспитывается здесь, ты будешь каждый месяц платить мне за его содержание, - говорила Макусса, - никто не должен знать, что ты была женой Сади. Завтра я отвезу тебя к Бруссе, если тот только увидит тебя, ты будешь иметь хорошее место в богатом доме, это верно!
- Сжалься надо мной и не принуждай меня к этому! Я не могу быть женой другого, я лучше готова умереть!
- Говорю тебе, что ты дура! - бешено вскричала старая Макусса. - Не думаешь ли ты вечно оставаться здесь? Поупрямься-ка еще у меня! Отчего ты не хочешь идти к другому?
- Не спрашивай меня! Я не могу этого сделать! Я принадлежу Сади, хотя он меня забыл и покинул!
- А я говорю тебе, что завтра ты пойдешь со мной к Бруссе, - в бешенстве вскричала старуха. - Не безумная ли ома? Любить человека, который и знать ее не хочет! Да еще отвергает такой прекрасный случай устроить свое счастье. Старый Формоза ищет жену в свой гарем, так как у него умерла его любимая жена! Очень мне надо спрашивать, хочешь ты или нет! Ты должна слушаться опытных старых людей: они лучше знают, что хорошо и что плохо, и позаботятся о том, чтобы ты не погибла. Любовь к паше! Какое дело ему до твоей любви и верности!
Реция ничего не отвечала, она сделала вид, как будто покорилась, по крайней мере, так объяснила себе старуха ее молчание. Бедняжка неподвижно сидела, бесцельно глядя перед собой. Опа слышала каждое слово старухи, которая через торговца невольниками Бруссу хотела продать ее старому богатому турку и, конечно, получить за это свою долю барыша. Она видела, что теперь все погибло!
Она стояла у пропасти, на краю гибели. Ее хотели разлучить с ребенком, с ее единственным сокровищем, от нее требовали, чтобы она забыла о любви к Сади. Нет, она никогда не сделает этого! Лучше она встретит смерть. Да, смерть казалась ей спасением! Мысль разом избавить себя и ребенка от всех нужд и скорбей, от всех забот и бедствий имела для нее в эту минуту что-то невыразимо заманчивое. Тогда все было бы кончено. Тогда она сохранила бы верность своему Сади. Что ей оставалось в жизни теперь, когда он ее покинул? Она не сердилась на него, не проклинала его, хотя сердце ее и разрывалось на части, она простила ему все! Она была бедная, недостойная его девушка, ей не место было в его конаке, лучше всего ей было умереть вместе с ребенком.
Пожелав спокойной ночи старикам, она по обыкновению отправилась в соседнюю комнату и сделала вид, будто легла спать.
Когда в передней комнате водворилась тишина и старики заснули, она тихо и осторожно поднялась с постели.
Она прислушалась, все было тихо. Чтобы успокоить проснувшегося ребенка, она покормила его грудью, и, когда тот уснул, встала. Кругом были тишина и безмолвие. Она осторожно отворила дверь в соседнюю комнату. Гафиз и Макусса крепко спали, их громкий храп раздавался в комнате.
Реция тихо прокралась мимо их постелен, тихонько отворила дверь в переднюю. Холодный, ночной воздух пахнул на нее, но она даже не почувствовала этого, так была взволнована. Она быстро вышла на воздух, осторожно притворив за собой дверь.
Никто не слышал ее ухода. Повсюду в хижинах было тихо, все уже спали. С ребенком на руках она бежала прочь, бесцельно стремясь вперед: ее преследовала одна мысль - поскорее избавить себя и свое дитя от всех скорбей этого мира!
Пробегая по полю, она вдруг заметила вдали два огненных глаза приближающегося локомотива.
Луч надежды блеснул на ее лице. Что если бы она с целью избавиться от своего отчаяния и беспомощного состояния вместе с ребенком бросилась на рельсы? В одну минуту все было бы кончено.
Она торопливо пошла к рельсам.
Ясно слышался шум приближающегося поезда.
Со взглядом, обращенным к небу, она поцеловала своего ребенка.
- Так должно быть! - воскликнула она. - Только на небе ждет нас спасение и покой, здесь, на земле, мы беспомощны и обречены на гибель.
Крепко прижав малютку к своей груди, она бросилась на рельсы. Горе и отчаяние ее были так велики, что она не чувствовала при этом ни малейшего страха. Напротив, ей казалось, будто она уже готова была вступить в эту блаженную обитель, где кончаются все земные бедствия.
Она еще раз поднялась.
Громче раздавался шум локомотива, словно бешеное фырканье ужасного дракона с огненными глазами.
На минуту ею овладел ужас.
- Прощай, мой Сади! Я умираю за тебя! - воскликнула она и снова легла между рельсами.
Ночной мрак скрывал страдальцев от глаз машиниста, да и если бы он и увидел их, то было уже поздно остановить поезд и спасти несчастных.
Свист локомотива возвестил городу о приближении поезда.
В эту самую минуту вагоны промчались над несчастной матерью и сыном…
XXIX. Бегство Зоры
Принц Юссуф напрасно прилагал все усилия, чтобы отыскать след Реции, он все еще не успокоился, хотя и не говорил больше Гассану о своем желании еще раз увидеть прекрасную девушку.
Юссуф платонически любил Рецию. Он вовсе и не думал назвать ее своей. Он хотел только еще раз увидеть ее, еще раз поговорить с ней. Она была так прекрасна: ему хотелось остановить свои пламенные взгляды на ее лице, на ее чудных выразительных глазах. Но ему никак не удавалось ее увидеть, хотя он и не жалел ничего, чтобы только отыскать ее.
Гассан, приобретавший все большую и большую благосклонность султана, не говорил Сади больше ни слова о Реции с тех пор, как заметил, что между ним и принцессой возникла любовь, которая с каждым днем принимала все более и более серьезный характер. Об открытой помолвке не было и речи, султан еще не дал на то своего согласия, но то, что в скором времени она должна была состояться, в этом Гассан не сомневался, а потому и молчал о Реции.
- Если бы Сади вспоминал о ней, - рассуждал Гассан, - он мог бы спросить меня сам.
Но Сади не спрашивал.
Это нисколько не удивляло Гассана, в сердечных делах он был нечувствителен, почти суров. Ему не казалось странным, что Сади отрекся от своей первой любви теперь, когда ему, смелому, стремящемуся к величию и славе паше, выпала на долю любовь принцессы. Он находил естественным, что Сади был настолько умен, чтобы пожертвовать всем остальным ради этого блестящего будущего. Рошана была так прекрасна, заманчива и величественна, что, глядя на ее фигуру, можно было представить и красоту ее лица.
Высота ее сана и богатство еще больше усиливали это обаяние и увеличивали число домогавшихся ее руки.