В сущности, Леке совсем не хотелось никуда уезжать, потому что ему и в Петербурге было хорошо, но так уж было принято говорить каждому, кто уезжал за границу, где все считалось образцовым и великолепным.
"Он едет за границу! - подумал Савищев. - Значит, его обстоятельства поправились!"
И ему показалось особенно обидным и горьким, что какой-то авантюрист Николаев по-прежнему пользуется благами жизни, а он, граф Савищев, должен терпеть и сносить несправедливый удар судьбы. Случившееся с ним он, конечно, считал несправедливым, ему и в голову не приходило, а было ли справедливым, что его отец нажил на казенных подрядах миллион?
Он не кончил завтрака, бросил салфетку и ушел.
А Саша Николаич, не подозревая, что он оказался новой причиной для досады и без того злобствовавшего на судьбу графа, еще долго сидел с Лекой и, проведя премило время, уехал вместе с ним из ресторана.
Лека довез его домой на своей лошади.
Дома Саше Николаичу нужно было только распорядиться, чтобы перевезли его уже уложенные вещи сегодня же в гостиницу, где он решил переночевать последнюю ночь, с тем чтобы отправиться прямо оттуда с Тиссонье в дальнее путешествие.
За вещами должен был приехать комиссионер из гостиницы, в ожидании которого Саша Николаич сидел с записной книжкой и рассчитывал, хватит ли у него денег на дорогу. Денег, которые у него были, оказалось вполне достаточно.
Дверь в его комнату скрипнула, отворилась и в ней показалась фигура Ореста.
- Извините, гидальго! - произнес он. - Я вам не помешал?.. А, впрочем, если я и помешал, то не взыщите, потому что у меня к вам дело!
Саша Николаич невольно протянул руку к жилетному карману, думая, что дело опять пойдет о деньгах.
- То есть, вернее, у меня к вам не дело, - продолжал Орест, - а, можно сказать, довольно гнусное предложение.
- Что такое?
- Возьмите меня с собой в чужие края! - брякнул Орест. - Вы погодите, и в обморок не падайте, и не уподобляйте глаз своих подобно мельничным жерновам!.. Предложение мое гнусно, правда, и вы, по всем вероятиям, моим обществом будете гнушаться, но, гидальго, согласитесь, что без вас я тут совершенно пропаду!.. Это резон первый! Второй резон - тот, что во мне два угодья: я пьян, это справедливо, но, вместе с тем, у меня… Вы внимательно следите за нитью моего изложения?.. Я вам могу пригодиться. В моей преданности вы можете не сомневаться до тех пор, пока будете радовать меня некоторыми крохами, а затем, если я вам надоем, можете мне вежливо под спину коленкой, как говорила Мария Антуанетта, сиречь, прогнать меня всегда в вашей власти!
Саша Николаич слушал это с улыбкой.
- Но как я вас возьму? - сказал он, думая, что этим сразу же покончит разговор: - А заграничный паспорт? Как же вы его достанете до завтра?
- Он у меня есть!.. - хлопнул себя по груди Орест и, действительно, достал паспорт из кармана. - Я частного пристава обыграл в трактире на бильярде на значительную сумму и он, известными ему путями, выправил сей документ вместо уплаты долга… Вполне порядочный оказался человек, ибо, по своему общественному положению, мог просто не заплатить. Теперь поймите мои терзания: иметь заграничный паспорт, иметь такого, как вы, гидальго, который может взять меня с собой… и не ехать! Но я поеду, ибо вы сию минуту согласились взять меня с собой и не отступите от своего слова!
- Позвольте, когда это я соглашался?
- Гидальго, будьте рыцарем, которому увиливать не подобает! Вы только что заявили мне, что "как же я поеду, если у меня нет заграничного паспорта?"
- Ну да, я это сказал!
- Так, значит, вы видели препятствие только в паспорте, а остальное подозревали не только возможным, но и как бы решенным?.. Но мой паспорт - вот он, значит, все обстоит благополучно. А помещусь я на козлах и за это помещение обязуюсь всю дорогу славить Бога! Итак, благодарю вас, гидальго!
Саша Николаич не мог разобрать хорошенько, серьезно ли говорил это Орест или нет, но на другой день, когда он с Тиссонье садился в великолепный дормез, вдруг как из-под земли вырос Орест в картузе и плаще и заявил:
- А вот и я!
- А-а! Господин Орест пришел нас проводить! - улыбнувшись, произнес француз. - Как это мило с вашей стороны!
- Я не провожать вас пришел, я еду с вами! - возразил Орест и влез на козлы.
Саша Николаич махнул рукой и взял его с собой.
Глава XLII
В Крыму, на южном берегу, давно поспел виноград, но стояли еще жаркие, солнечные дни - не то что в Петербурге, на севере, где вмазали уже двойные окна и нельзя было показаться на улицу, не закутавшись и не укрывшись от холодного ветра, гнавшего изморось.
Море, нежно-голубое, ласково стлалось, гладкое, как зеркало, отражая высокую небесную высь с плававшими по ней и таявшими редкими кучевыми облачками… Горы, затейливые, словно нарочно вычурно сделанные для игрушечного пейзажа, спускались в воду, то бледно-желтые, то розово-коричневые, то совсем лиловые вдали. Пересохшая, за лето ставшая серой растительность все-таки была красива и радовала глаз, в особенности там, где вырисовывались кипарисы, словно бы стоящие на страже часовые.
К стоявшему на высоком берегу среди хорошо распланированных сада с бассейном, фонтаном и искусственным водопадом домику подъехала почтовая бричка, запряженная парой лошадей, и из нее вышел одетый налегке, по-летнему, в соломенной шляпе, Агапит Абрамович Крыжицкий.
В домике заметили прибывшего и на крыльце тотчас же показался широкоплечий бритый татарин, внимательно и не совсем дружелюбно осматривавший его.
- Ты меня не узнаёшь, Ахмет? - спросил тот, стараясь улыбаться как можно приветливее.
- Вот теперь узнал! - не торопясь заявил Ахмет. - Наших дома нет.
- Где же они?
- В горы поехали…
- И скоро вернутся?
- Скоро. Пройдите в комнату для гостей!
Крыжицкому, по-видимому, было хорошо известно все расположение тут, потому что он без указаний прошел вперед татарина в предназначенную для приема гостей комнату.
Ахмет следовал за ним с довольно увесистым чемоданом, но нес его без видимых усилий. По его комплекции казалось, он мог бы не только чемодан, весь дом своротить.
- Мыться будете? - спросил он гостя.
- Да, голубчик, пожалуйста! - ответил тот.
Агапит Абрамович помылся, переоделся, заменив свой запыленный дорожный костюм свежим, и вышел в сад. Со стороны крыльца видна была вившаяся по горе между виноградниками дорога. Он закурил сигару и сел на скамейку.
Вышел Ахмет и опустился на ступеньку крыльца, примостившись на ней как-то на корточках, что он, вероятно, нашел для себя удобным.
Истома стояла в жарком, пропитанном солнечными лучами, влажном, пахнущем морем воздухе.
- Экая жара! - лениво протянул Крыжицкий. - Как можно ехать куда-нибудь в такую жару?
Ахмет после долгой паузы соблаговолил ответить:
- Они лечить поехали. Тут одна татарка больна…
- Верхом поехали, как всегда?
- Как всегда…
- А ведь это они, - через некоторое время показал Агапит Абрамович на появившихся на дороге двух всадников, быстро приближавшихся на маленьких, шедших скорой иноходью лошадках.
Один из них, видно, заметил в саду у дома гостя и пустил лошадь еще скорее, второй отстал немного. Подъехав к дому и увидев Крыжицкого, он крикнул отставшему по-французски:
- Жанна, скорее! Здесь Крыжицкий из Петербурга!
- Честь имею кланяться, княгиня, - приподнимая шляпу, приветствовал Агапит Абрамович подскакавших всадников, поспешив навстречу, чтобы помочь им слезть с лошади.
Но княгиня быстро и ловко соскочила с седла и кинула поводья.
Она была острижена и одета по-мужски. На ней была широкая и довольно длинная синяя блуза, такие же шаровары и мягкие сафьяновые сапожки.
Спутница, которую она назвала Жанной, как и она, сидела верхом на лошади и была одета точно так же, как и княгиня.
Жанна, соскочив на землю, подошла к Крыжицкому и пожала ему руку.
- Вы привезли новости? - спросила она.
- Да, и очень важные.
- Пойдемте на балкон! Там, верно, накрыт уже завтрак. Я голодна как волк, и вы, вероятно, тоже хотите с дороги есть. За завтраком вы расскажете ваши новости… Не правда ли, княгиня?
- Конечно, - ответила та, - можно соединить приятное с полезным.
- "Необходимое" с полезным, - поправил Крыжицкий, желая быть галантным, - еда - вещь необходимая для человека, хотя, конечно, вместе с тем приятная…
Завтрак был, действительно, накрыт на балконе, с которого открывался вид на голубой морской простор.
- Хорошо тут у вас! - сказал Агапит Абрамович.
- Да, у нас хорошо, - согласилась с ним княгиня.
- Вот что, - сказала Жанна, усаживаясь за стол (она говорила только по-французски) и обращаясь к Крыжицкому. - Мне, главное, нужно знать одно: хорошие у вас новости или нет?
- Превосходные…
- Тогда мы можем сначала поесть спокойно…
И она принялась за поджаристые сверху, внутри же сочные чебуреки, которые были поданы Ахметом на большом серебряном блюде.
Крыжицкий тоже принялся за еду, вкусное татарское кушанье, и стал запивать его отличным вином, сделанным несколько лет тому назад из гроздей окрестных виноградников.
После чебуреков подали фрукты и кофе.
Тогда Жанна закурила маленькую трубку на длинном, тонком чубуке и сказала Агапиту Абрамовичу:
- Ну, теперь рассказывайте!
- Во-первых, - начал Крыжицкий, - дело Николаева закончено.
- Наконец-то! Я получила из Франции сведения, что кардинал Аджиери умер, и удивлялась, что вы там медлите в Петербурге!..
- Мы не медлили. Дело, повторяю, закончено совсем и половина наследства Николаева принадлежит нам.
- Только половина!
- Но ведь таково уж наше обыкновение…
- На этот раз лучше было бы изменить его. Состояние кардинала Аджиери должно принадлежать мне… то есть нам, целиком.
Жанна проговорила это как-то особенно, потянула дым из чубука и выпустила большой клуб дыма. После этого она повернулась к морю и стала смотреть вдаль, как бы силясь овладеть собою.
- Затем у нас сладилось, - продолжал Крыжицкий, - другое дело, это было гениально…
И он стал передавать подробности дела графини Савищевой.
Но Жанна слушала его не особенно внимательно.
- Все это - сравнительные пустяки, - перебила она его.
- Как пустяки?! - воскликнул Агапит Абрамович. - Это миллионы!..
- Пустяки, если вы не сумели получить целиком состояние кардинала!. Нет, положительно, вы там, в Петербурге, не делаете того, что нужно!..
"Она никогда ничем не довольна!" - подумал Крыжицкий.
- А мы думали, напротив, - произнес он вслух. - Да я не уверен, что за все существование общества едва ли устраивалось два дела сразу…
- За все время! - досадливо перебила Жанна. - А аббат Велла!..
Агапит Абрамович как будто слегка изменился в лице.
- Какой аббат?
- Аббат Джузеппе Велла. Вы не слышали о нем?
- Нет.
- Странно. И о его рукописи тоже ничего не слышали?
- Нет.
- А между тем эта составленная им рукопись дала обществу суммы, перед которыми ваши "миллионы", как вы говорите, - детская забава…
- Расскажите нам это, - проговорила княгиня, наливая себе вторую чашку кофе. - Я тоже никогда не слышала об аббате Велла. Он был членом общества?
- Да! - сказала Жанна.
- Это интересно. Что же он делал и где действовал? - спросил Крыжицкий.
- Он родом с острова Мальты, - начала Жанна, сперва нехотя, но потом увлекаясь рассказом, - и хорошо знал арабское наречие, на котором там говорят до сих пор. Он объехал берега варварийских владений и привез оттуда якобы найденную им в одной мечети рукопись, состоявшую из отрывков утраченных книг Тита Ливия в арабском переводе.
- А на самом деле она была составлена им! - вставила княгиня.
- Да, она была составлена им, в виде пробы, - продолжала Жанна. - Когда проба удалась и арабский перевод Тита Ливия был принят учеными, аббат отыскал в Палермо другую важную рукопись, в которой заключалось много ценных сведений о временах короля Роджера. К рукописи был приложен перстень с печатью и арабскою надписью, свидетельствовавшими, что они принадлежат этому королю. Данные этой рукописи были весьма важны не только в историческом, но и в ином отношении, потому что они уничтожали и изменяли права большей части сицилийских дворян, которые вели свой род со времен короля Роджера. Велла представил королю неаполитанскому обе рукописи и они были изданы за казенный счет в арабском подлиннике, с итальянским переводом аббата. Итальянские ученые были введены в заблуждение и известный Тиксен даже попался на удочку. Книга была издана в 1789 году, и тогда общество сняло обильную жатву с неожиданно запутавшихся в наследственных делах сицилийских дворян. Вот как делают дела!.. Это я понимаю!
- Это очень интересно! - повторила опять княгиня. - Так мистификация и не открылась?
- К сожалению, дело открылось, из-за предательства Ассемани, для которого арабский язык был природным. Немцы приписывают честь опорочения рукописи Велла своему соотечественнику Иосифу Гагеру, который, правда, первый издал по этому поводу брошюру, Велла был заключен в тюрьму, но ему удалось бежать оттуда.
- И он жив еще?
- Этого я не знаю, потому что он, разумеется, должен был скрываться и сумел сделать это так хорошо, что жив он или умер и где он теперь, никому неизвестно.
Глава XLIII
Жанна еще рассказывала, когда на балконе появился Ахмет и проговорил с невозмутимым спокойствием:
- Там приехал какой-то! - и он подал карточку, на которой фиолетовыми буквами было написано с одной стороны по-русски, а с другой - по-французски: "маркиз Кювье".
- Это Фиолетовый! - сказал Агапит Абрамович, узнав издали карточку. - Он, очевидно, был послан вслед за мною. Я не понимаю, что это может значить?
Княгиня тоже переглянулась с Жанной в недоумении и сказала Ахмету:
- Попроси прийти сюда!
Кювье появился весь в пыли прямо с дороги и, несколько смущенный видом своего платья, сейчас же стал оправдываться:
- Я торопился, чтобы догнать Желтого еще на дороге, но мне не удалось сделать это, и вот я нахожу его тут.
- Да в чем дело? - спросил Крыжицкий.
- Вы присланы Белым? - спросила, в свою очередь, Жанна.
- Да! Он послал меня сам с письмом и велел передать на словах.
- Дайте письмо! - сказала Жанна.
Кювье вынул из кармана письмо, запечатанное Белым, и передал его.
Жанна быстро распечатала его, скользнула взглядом по строчкам, и вдруг ее щеки побелели, губы дрогнули и нижняя челюсть затряслась, словно бы в судороге.
- Что с тобой?.. Что с вами?! - в один голос воскликнули княгиня, Агапит Абрамович и Кювье.
Жанна вскочила, топнула ногой и бросила письмо:
- Идиоты!.. Глупцы!.. Маленькие дети! - не своим голосом выкрикивала она, видимо, не находя достаточно обидных названий, которые соответствовали бы степени ее гнева. - Он мне пишет, что по завещанию кардинала Аджиери осталась только маленькая мыза в Голландии, из-за которой не стоило хлопотать, и он, старый осел, прекратил это дело как не стоящее внимания!..
- К сожалению, вышло действительно так! - стал уверять Кювье. - Мыза и вся-то не стоит затраченных на это дело денег!
Жанна с силой ударила чубуком о перила балкона, так что он разлетелся, и отбросила его прочь. Она была страшна и, вместе с тем, противна в своем бешенстве:
- Не слушают!.. хотят рассуждать сами… Да какое он имеет право бросить дело, порученное ему?.. - задыхаясь, бросала она отдельные слова.
- Но если оно не оправдывает вложенных усилий?.. - попытался было возражать Кювье.
- Молчите!.. - закричала Жанна. - Как так вы не сообразили, откуда же кардинал мог брать деньги, хотя бы для того, чтобы посылать их сыну?
- Но это он мог делать из своих кардинальских доходов, - примирительно произнес Агапит Абрамович.
- Хороши у него были доходы! - не унималась Жанна. - Хороши у него были доходы во время революции!.. А между тем он и тогда жил по-прежнему… У него были деньги… много денег… и он прятал их… спрятал, очевидно, на мызе, и его сын найдет их там. А эти деньги мои… они принадлежат мне… потому что я выстрадала их!
Она упала на стул, казалось, в обмороке.
Княгиня бросилась к ней и хотела расстегнуть ворот ее блузы, но Жанна отстранила ее руку, встала, собрав последние силы, и отчетливо проговорила:
- Я пойду к себе… соображу… дам вам новые письма… и вы оба, с первым же кораблем, отправитесь - один во Францию, другой в Голландию, и я вам ручаюсь, что для Петербурга найдется другой Белый, более разумный и деятельный, а этого уберут и освободят нас от его глупостей.
И она удалилась с балкона, махнув рукой бросившейся к ней княгине, чтобы та оставила ее в покое. Но княгиня не послушалась и пошла за ней.
Оставшись на балконе с Агапитом Абрамовичем, Кювье сначала подошел к нему и едва слышно прошептал:
- Как же быть теперь?
Крыжицкий, облокотившись на перила балкона, смотрел на море, но, занятый своими мыслями, не любовался его красотой, а соображал и потому ответил не сразу.
- То есть что значит, "как быть"? - произнес он.
На что Кювье ответил:
- Да ехать ли нам, как она говорит, или может быть это будет слишком поспешно и неосмотрительно с нашей стороны?
- Почему же неосмотрительно? - спросил Крыжицкий.
- Да потому, что достаточно ли она сильна, в самом деле, чтобы сломить и уничтожить Белого?.. А если он надумает отомстить нам за то, что мы ее послушаемся?
В этих словах Кювье сквозила плохо скрываемая робость перед могуществом Белого.
- Мы поедем, - сказал, видимо, уже все обдумав, Крыжицкий, - для того чтобы выяснить и открыть спрятанное состояние Аджиери, и, чтобы сделать это как можно скорее, отправимся отсюда морским путем, как наиболее коротким. Что же касается Белого и его смены, то это дело не наше. Пусть она, - он кивнул в сторону дома, - поступает, как знает… Мы к этому не будем причастны, так не все ли нам равно?
- Но она хочет, чтобы мы передали ее письма! - возразил Кювье.
- Письма ее будут запечатаны и никто не сможет упрекнуть нас, что мы знали их содержание. А отказать члену общества, да еще высшему, в передаче его письма, написанного в главный совет, мы не имеем права!..
- Да, разве что так! - согласился Кювье и вздохнул свободнее.