Глава L
Али сидел на постели в своей комнатке и не спал. Он с нетерпением ждал рассвета, потому что в темноте не мог совершить свое дело, а идти со свечой он считал опасным. Да на рассвете люди и спят обычно крепче, и действовать поэтому можно спокойнее.
Украденные у него Орестом амулеты составляли все достояние Али и лишиться их для него означало то же, что лишиться всего, что он считал единственно нужным в жизни.
Он никогда так, зря, не оставлял своего "мешочка", но тут заторопился и сунул его под тюфяк, благодаря внезапному приезду Крыжицкого, которого он увидел из окна, после чего поспешил в сад, чтобы там встретиться с ним.
Али чувствовал себя немножко виноватым, что до сих пор не мог исполнить порученное ему дело и разузнать, где хранится богатство в этом скромном доме.
Уж он ли был не хитер, а вот между тем, несмотря на свою старость и опытность, ничего не смог поделать.
Он слишком верил в себя и поэтому был убежден, что если он до сих пор не открыл богатства, значит, его тут и вовсе нет, а между тем Симеон, - как он называл Крыжицкого, - положительно сказал ему, что богатство здесь…
Таким глупцом он себя еще никогда не выказывал, а тут, на старости лет, пришлось промахнуться и быть одураченным, кем же?.. Гяурами, нечестивыми, неверными, из которых главный, то есть хозяин этой мызы, был совсем мальчишкой перед ним…
Али объяснял такую неприятность тем, что лишился своих амулетов. Поэтому нужно было во что бы то ни стало вернуть их, а для этого нужно было дождаться рассвета.
Не спать для Али было привычным делом, и он всю ночь просидел не смыкая глаз, а когда сумерки туманного утра чуть забрезжили в окно, для Али этого скудного света было достаточно. Он поднялся и неслышно как привидение, проскользнул в комнату Ореста…
Дверь была отперта. Орест лежал на кровати, лицом к стене, и так крепко спал, что не было даже слышно его дыхания.
Али сразу же увидел на столе свой красный мешочек из шелка, который лежал пустым, а возле него валялись осколки разбитого амулета. Али схватился за голову и, как безумный, взглянул на драгоценные для него, безжалостно уничтоженные проклятым гяуром священные предметы.
Дикая, неудержимая злоба охватила все его существо, желание немедленно отомстить затмило его рассудок; он выхватил из-за пазухи кинжал, взмахнул им и воткнул в лежащего на постели Ореста…
У Али был верный, испытанный удар. Его кинжал был отравлен; он знал, что его удар сразу же смертелен, и, сделав свое дело, он бросился бежать вон без оглядки, надеясь быстро добраться до города и укрыться там у Симеона, который должен был его спасти. Он должен был сделать это, так как совершенное Али убийство было священным.
В то время как Али распорядился по-своему в мезонине и убежал, внизу, в своей спальне, лежал Саша Николаич с открытыми, устремленными неподвижно в одну точку глазами. Всю ночь он не спал и всю ночь раздумывал о том, что рассказал ему Крыжицкий.
Положим, рассказ был бездоказательным, но он обещал, и обещал с уверенностью, привести доказательства.
Однако главное для Саши Николаича заключалось не в этих, может быть, даже сомнительных доказательствах, а в том, что он имел уже некоторые данные, заставившие его сомневаться: огромное состояние, которое он нашел в подвале, по указанию Тиссонье, было налицо и являлось как бы уликой.
Откуда мог аббат Жоржель, занимавший место секретаря и, значит, испытывавший необходимость служить в людях, получить или собрать такое состояние? Это казалось прежде всего подозрительным.
Подозрительно было и то, что ценности скрыты в таинственном подвале и переданы ему, Саше Николаичу, не по завещанию, а через доверенное лицо?
Но если это было так, если, действительно, это огромное состояние явилось ценой украденных бриллиантов, то что же делать теперь?
Саша Николаич был и от природы и благодаря влиянию на него времени, в которое он жил, сентиментален, и страшная судьба Марии Антуанетты, убитой на эшафоте беспощадно, варварски, истинное величие и благородство, с которым она шла на казнь, всегда вызывали в нем чувство некоторого благоговения. Он до некоторой степени чтил память трагически погибшей французской королевы, а это дело с бриллиантовым драгоценным ожерельем и произведенный им скандал были как бы первой ступенью ее на пути к гибели.
И вдруг Саша Николаич является обладателем миллионов, полученных за украденные бриллианты из ожерелья и присвоенных его отцом!
"Его отцом!.."
Эти слова жгли Сашу Николаича, и он вспоминал другую свою, такую же бессонную ночь в Петербурге, когда он, негодуя на Маню, говорил себе, что "яблоко от яблони недалеко катится", и что у такого отца, как ее, предателя и преступника, не могло бы и быть другой дочери.
Но тогда что же теперь он сам?.. Что же он такое, если и его отец предательски завладел деньгами чужих людей и тайно спрятал их в свой подвал?
"Да нет!.. Не может этого быть!.. Этот Крыжицкий врет! - попытался успокоить себя Саша Николаич. - Я уверен, что не найдутся его доказательства… Все это - пустяки!"
Некоторая надежда оживляла его, но только лишь для того, чтобы сейчас же снова померкнуть. Собственные рассуждения не успокаивали Сашу Николаича, а порождали новые сомнения:
"Ведь если доказательства не найдутся у Крыжицкого, то все-таки останутся сомнения, неизвестность и неопределенность, которые будут хуже хотя бы и ужасной, но все-таки раскрытой правды…"
* * *
Для того чтобы успокоиться, нужны были доказательства полной безупречности отца Саши Николаича, но откуда ему их взять?
Единственный человек, который мог бы помочь в этом - француз Тиссонье - сам знал очень мало и все, что знал, рассказал добросовестно.
Саша Николаич, конечно, спросил его - там же, в подвале, когда француз впервые привел его туда, - откуда у отца взялось такое состояние? Но Тиссонье сам узнал о существовании подвала только из предсмертных слов кардинала, который передал ему ключи и объяснил, что с ними делать. Кардинал при этом заставил его поклясться, что он войдет в подвал только вместе с его наследником… А что было в подвале, этого кардинал не сообщил, и Тиссонье узнал о богатстве лишь когда увидел его вместе с Сашей Николаичем.
Глава LI
Когда стало светать, Саше Николаичу немного полегчало. Дневной свет принес не то что успокоение нравственное, а просто физически подействовал на истомленные бессонной ночью нервы. Он встал, накинул на себя беличий халат, отдернул штору на окне и открыл его.
Утренняя свежесть обдала его холодом и сыростью, но Саша Николаич не заметил ни холода, ни сырости. Напротив, ему было приятно выставить голову и ощутить дрожь, которая пробегала у него по плечам…
На краю неба занималась красными переливами заря, ложившаяся розовым отблеском на поднимавшийся с земли утренний прозрачный туман, не застилавший предметов, однако окрашивавший их в один розоватый отлив.
В однообразии этого тумана Саша Николаич вдруг различил длинную, сухопарую фигуру, кравшуюся по саду по направлению к дому.
"Кто бы это мог быть?" - удивившись, подумал он, и, вглядевшись повнимательнее, увидел рыжие, встрепанные усы.
- Так и есть, удрал-таки, шельма! - произнес он вслух и окликнул: - Орест, это вы?
- К сожалению, я, гидальго, - ответил Орест, приближаясь к окну.
Он был без картуза и в таком виде, что, как бы ни был расстроен Саша Николаич, он не мог удержаться от улыбки при взгляде на него.
Весь правый бок Ореста был покрыт толстым слоем грязи, облепившей его так плотно, что он казался не живым человеком, а глиняным изваянием; и лицо и руки у него также были выпачканы в грязи.
- Откуда же это вы, и где отделали себя так? - спросил Саша Николаич.
- Благодаря вашей непреклонности должен был ночевать вне вашего наследственного замка, мой принц! - пояснил Орест, стараясь повернуться все-таки левым боком, более чистым, скрыв правый.
- Где же вы ночевали?
- Должно быть, в канаве, - простодушно ответил Орест.
- Неправда!
- Однако мои ризы свидетельствуют об этом, хотя, конечно, ложась в канаву, я лично принял ее за пудовую постель магометова рая.
- Но ведь вы вчера были больным, - заметил Саша Николаич.
- Военная хитрость с моей стороны.
- Позвольте, вчера вечером я поднимался к вам наверх, подходил к вашей двери и видел собственными глазами, как вы спали…
- Оборотясь лицом к стене? - не смущаясь, спросил Орест.
- Ну да!
- Еще более тонкая военная хитрость с моей стороны. Я знал, что вы, гидальго, настолько предусмотрительны, что являетесь проверить меня - сплю я или нет. Значит, если бы вы открыли мое отсутствие - последовали бы розыски с вашей стороны и погоня за мной… Против этого я и принял соответствующие меры, устроив на своей постели чучело.
- Неужели на вашей постели лежали не вы, а чучело? - изумленно спросил Саша Николаич.
- Оно лежит, вероятно, до сих пор.
- Но я ясно видел ваши волосы!
- Их изображет конец половой щетки, искусно высунутый из-под одеяла, - спокойно начал объяснять Орест, - корпус был сооружен из моего старого костюма, набитого всем моим тряпьем, а ступни ног изображали заправленные в надлежащее место под одеялом галоши. Не правда ли, гидальго, гениальная выдумка?
- И вы всю ночь пили?
- Зачем преувеличивать, мой принц?! Вы знаете, что здание заведения запирается довольно рано. Нет, я ублаготворился во благовремении и направил свои стопы благоразумно домой, но, к сожалению, не нашел нужной дороги. В чужих местах, знаете ли, оно понятно… И к тому же, у меня вышло недоразумение: я, очевидно, принял канаву за постель, лег в нее и заснул. Проснулся я с восходом солнца от холода, но зато трезвый явился сюда и наткнулся на ваш лик, высунутый из окна. Вы-то отчего не спите? Это нехорошо с вашей стороны!.. И, главное, вредно для вас, потому что у вас здоровье деликатное!
- И вы опять напились, значит?! - укоризненно произнес Саша Николаич.
- Каюсь, гидальго, но прошлого не вернешь!..
- Послушайте, Орест! Ведь это из рук вон что такое!
- Да уж чего хуже. Только вы не раздражайтесь! - предложил Орест. - У меня к вам некоторый сердечный разговор есть. Я приведу себя в порядок и явлюсь к вам, чтобы заняться некоторыми историческими изысканиями в фолиантах вашей фамильной библиотеки…
- Да откуда вы деньги-то взяли, чтобы напиться?
- Это моя государственная тайна! - заявил Орест и пошел в дом.
Саша Николаич с сердцем захлопнул окно. Этот пьяница начинал его бесить. "Нет, положительно, это нужно кончить раз и навсегда! - гневно раздумывал он, шагая по кабинету. - Это дошло до крайних пределов. Я дам ему денег на дорогу, и пусть он убирается куда хочет! Надо!"
Все, что накопилось у Саши Николаича в течение ночи, вылилось вдруг в обуявшей его злобе на Ореста.
Орест не заставил себя долго ждать. Он явился сверху, сняв с себя только плащ, с которого падала грязь, и заменив сапоги галошами.
- Я вам серьезно хочу сказать, - начал Саша Николаич в грозном повышенном тоне.
Но Орест не стал слушать его. Он подошел к книжному шкафу, достал толстый том, перелистал его, нашел, что ему было нужно, развернул и поднес Саше Николаичу.
- Мне надоели ваши глупые выходки! - продолжал горячиться тот. - Если вы думаете чего-нибудь добиться новым кривляньем, то ошибаетесь… слышите? Ошибаетесь!
- Все слышу, гидальго, - спокойно ответил Орест, - и, если вам угодно, очищу ваше помещение без запинки…
- И очистите, потому что дольше я вас терпеть не могу! - гневался по-прежнему Саша Николаич.
- И я вас тоже, если вы начинаете изъясняться подобным жаргоном. Но, прежде чем нам расстаться, обратите ваше просвещенное внимание вот на эту страницу…
Орест показал на развернутую книгу. Там была таблица с рисунками.
- Вы видите изображенные здесь камни с якобы таинственными литерами, - заговорил Орест. - Это амулеты… Попрошу вас также запомнить очертания нарисованного здесь кинжала!.. Теперь желаете ли вы видеть нарисованный здесь кинжал в натуре?.. Не угодно ли вам последовать за мной?
Орест повернулся и пошел. Саша Николаич, хотя ничего и не понимал, все-таки последовал за ним, решив, что, чем бы ни оправдывался Орест, он его все равно выгонит…
Орест привел его в свою комнату, где на постели нетронутым все еще лежало чучело, так хорошо сделанное, что Саше Николаичу, знавшему уже теперь, что это такое, все-таки казалось, что лежит человек.
- Приблизьтесь! - пригласил Орест, показывая на кровать.
Саша Николаич приблизился и увидел воткнутый в чучело кинжал, торчавшая рукоятка которого была точь-в-точь такой формы, какая была изображена на рисунке в книге.
- Что это значит? - спросил он.
- А вот вам и остатки амулетов! - показал Орест на стол, где валялись разбитые кусочки. - Теперь благоволите поискать вашего преданного слугу, мессира Али!.. Держу один против ста, что вы его не найдете!.. Наружная дверь вашего замка была отперта, так как иначе я не мог бы войти в него, и для меня очевидно, что упомянутое дитя Востока удрало через нее, оставив здесь предназначенный для моей груди кинжал воткнутый в другое, более настоящее чучело!..
И Орест раскланялся, как кланялись на сцене придворные перед королем.
Саша Николаич начал соображать в чем дело, но так сразу поверить не мог. Он пошел в каморку Али - турка там не было! В доме уже вставали в это время; оглядели везде, но Али пропал.
Орест не принимал участия в поисках, а сидел в кабинете и рассматривал книгу.
- Ну что, мой принц?.. Убедились?.. - встретил Сашу Николаича он, когда тот вернулся в кабинет.
- Да! - проговорил Саша Николаич. - Это что-то непонятное!.. Али исчез…
- Ничего непонятного нет, гидальго! - возразил ему Орест. - Судя по этой книге, этот бравый турок принадлежал к секте, описанной здесь со столь тщательными подробностями, что тут даже приложены рисунки священного кинжала и амулетов, которыми пользуются почтенные члены этой корпорации. Теперь я начинаю убеждаться, что во всяком зле есть своя доля пользы. Что вы лишили меня вина и елея, это было несомненное зло, но из того, что я, доведенный до отчаяния, предался созерцанию картинок в волюмах вашей фамильной библиотеки, получилась польза, ибо я напал на эту таблицу, и она нам объяснила, что наш верный Али и турок, который был у вас вчера в гостях, принадлежат к сомнительной секте.
- Какой турок мог быть вчера у меня в гостях?! - воскликнул Саша Николаич. - Разве Крыжицкий - турок?!
- По фамилии нет, но фамилию можно изменить, a обликом он похож на человека с Востока.
- Почему вы думаете, что и он, вместе с Али, принадлежит к секте? - спросил Ореста Саша Николаич.
- Потому что я установил между ними несомненную связь.
- Как так?
Орест отвалился на диване и откинул руку ладонью кверху.
- Позвольте гульдены, моравидисы или все равно какие-нибудь денежные знаки, иначе я умерю свою болтливость и буду нем как рыба!.. Знаете, гидальго, я серьезно нахожу, что слишком много разговариваю!
- Да говорите… я дам вам денег… все, что хотите, только говорите скорее! - горячо произнес Саша Николаич.
- Вот этот жаргон мне нравится го-о-раздо больше, чем давешний!.. Итак, к делу, как говорят академики, трезво смотрящие на жизнь!.. Видите ли, гидальго! Вчера вечером я приноровил свое исчезновение из вашего фамильного замка к отъезду вашего гостя! Мотивом же к этому послужила кромешная тьма, стоявшая на дворе. Признаюсь, я в этой темноте боялся сбиться с дороги даже трезвый и потому мне пришла гениальная мысль (их у меня сколько угодно!) воспользоваться экипажем вашего гостя; а именно: когда сей экипаж отбывал, сопровождаемый вашими благословениями, я вскочил сзади на ось и крепко ухватился за рессоры… понимаете?.. Когда карета отъехала от вашего замка на довольно приличное количество ярдов, она вдруг остановлена была посреди дороги неким человеком, в котором, когда его осветил каретный фонарь, я легко узнал нашего красавца Али! Он подошел к дверце и довольно горячо и фамильярно стал разговаривать с сидящим внутри кареты вашим гостем! Такое фамильярное обращение солидного господина с проходимцем показалось мне, на первый взгляд, странным, но теперь оно объясняется легко, если принять во внимание, что оба они принадлежат к одной и той же секте. О чем они говорили между собой, разобрать я не смог, потому что они лаяли на непонятном мне языке, должно быть, турецком. Али был отпущен с миром, карета двинулась опять и, когда она поравнялась с гербергом, я соскочил и скрылся в сей благодетельный приют… Вот и все, что я имею вам сказать, но вы почувствуйте соль моего анекдота!
- Но откуда вы взяли эти лежащие разбитыми у вас на столе амулеты? - спросил Саша Николаич.
- И почему был воткнут в мое чучело кинжал? - подхватил Орест. - Эти вопросы составляют пробел в моем рассказе и я готов восполнить его. Дело в том, что я амулеты слимонил у набожного Али.
- Что-о? - с изумлением воскликнул Саша Николаич.
- Слимонил или спер, как говорят в элегантном обществе, - хладнокровно объяснил Орест. - И более ценные из этих амулетов я обратил в капитал. Ответственность за это падает - замечу в скобках - всецело на вашу голову, гидальго, ибо вы принудили меня исключительно своей суровостью на этот поступок. Сам я никогда не решился бы! Но это между нами, ибо это моя государственная тайна. В отмщение за мое святотатство Али вонзил кинжал в мое чучело, думая, что убивает меня. Вот и все. А теперь позвольте мне обещанные средства и разрешите с вами раскланяться!
- Вы хотите уйти? - спросил Саша Николаич.
- Кажется, гидальго, вы совершенно определенно заявили мне, что я вас должен оставить?
Настроение Саши Николаича изменилось уже давно. Как только выяснилось, что Агапит Абрамович связан узами таинственной секты со старым турком, которого он, в качестве своего сообщника, послал сюда, на мызу, так он совсем иными глазами стал смотреть на Крыжицкого, и все, что говорил этот господин, потеряло значение. Не было сомнения, что Крыжицкий расставляет какую-то сеть и не гнушается никакими способами.
Оресту удалось открыть это, и теперь Саша Николаич чувствовал к нему одну только благодарность.
- Я погорячился! - сказал он ему. - Я не спал всю ночь и был взволнован!
- Я тоже взволнован, гидальго, и потому ухожу…
- Послушайте, Орест, вы серьезно хотите уйти от меня?
- Совершенно серьезно! - невозмутимо ответил Орест.
- Навсегда?
- Нет, не навсегда!.. - убедительно протянул Орест, - Только до тех пор, пока не пропью только что обещанные вами моравидисы… Ну-с, к расчету стройтесь, гидальго!..
Нечего было делать! Саша Николаич отдал обещанные деньги и, когда Орест ушел, принялся читать книгу, где на французском языке была описана "ужасная секта изуверных мусульман, известная под названием сообщества ассассинов".