- Как же ты говоришь "дома"! - воскликнул титулярный советник. - Твой дом тут, Орест… Ты, может, хочешь рюмку водочки, опохмелиться?
И, не зная, чем еще ублажить Ореста, он отпер буфет, достал заветный графинчик и подал его и рюмку.
Для Ореста не существовало ничего священного. Он, вместо того, чтобы налить водку в рюмку, стал бесцеремонно, к ужасу титулярного советника, пить прямо из горлышка графинчика.
- Погоди, ты не все! - не утерпел Беспалов.
- Не бойтесь, оставлю, - успокоил его Орест, ставя графинчик на стол. - Вы знаете судьбу Наполеона Бонапарта? - торжественно спросил он у титулярного советика.
Тот присел только, распустив полы.
- Наполеон у меня камердинером! - сказал Виталий.
- Вот как! - удивился Орест. - Ну, так видите ли, этот Наполеон из простого корсиканца стал императором и еще может возвыситься даже до камердинера великолепного Виталия! Я на такое возвышение, конечно, не рассчитываю, но все-таки не желаю прозябать у вас за шкафом…
- Я тебе комнатку отведу, что мы сдаем, в ней же никто не живет, - предложил Беспалов.
- А харчи?
- Харчи у нас хорошие. Намедни я соорудил рассольню…
- Я говорю, милостивец, насчет вина и елея, - пояснил Орест. - Теперь мне полное раздолье…
- Неужели ты нас променяешь на вино?
- Поменял же Наполеон родительский дом на пушечный дым и гром барабанов. Эти смертоносные орудия, на мой взгляд, гораздо отвратительнее невинного вина. Замечаете вы прелесть каламбура в словах "невинное вино"? Будь я дюк Ришелье или что-нибудь в этом же роде, и, наверное, этот каламбур повторился бы в истории!
- Ты уходишь, Орест? - спросил Беспалов-младший.
- Ухожу, Виталий.
- Опять надолго?
- Нет, я вернусь скоро.
- И принесешь часы?
- Ах, да, часы… принесу!.. Впрочем, вот что, почтенный муж! - обратился Орест к титулярному советнику. - Помните такой уговор: когда я буду пьян, то буду являться к вам на ночлег! Потому что понимаю, что в гостинице, где я остановился, в таком виде являться неудобно!
- Вот и отлично! - воскликнул Беспалов. - Значит, ты у нас будешь ночевать каждый день!.. Я дам тебе ключ от парадной двери, чтобы ты мог зайти, когда захочешь…
- Нет! - возразил Орест. - Привычка - мать всех пороков или как это там говорится, но парадной двери я не найду пьяный. Кухонное окно - дело другое! Итак, с величайшим почтением и глубокой преданностью имею честь быть, как пишут в официальных письмах!..
Глава LXI
На другой же день после своего приезда Саша Николаич, чтобы исполнить свое обещание, данное умирающему, поехал на Фонтанку в дом Сулимы, где, как он знал, жила Маня.
Любовь, или, вернее, страсть былая его к ней, уже успела пройти, и он чувствовал себя вполне равнодушным. Он даже хотел увидеться с Маней, чтобы проверить себя, действительно ли прежнее не оставило в нем никаких следов.
Маня его встретила в дорогом, прекрасном наряде, который шел ей гораздо больше, чем ее прежнее скромное платье, которое она всегда носила в доме Беспалова. Она приобрела новую манеру оттягивать книзу углы губ и это значительно портило ее. Ее черты оставались красивыми по-прежнему, но Саша Николаич уже не находил в них прелести и, к своему удовольствию, заговорил с нею вполне спокойно.
Заговорил он сухим, деловым тоном.
- Ах, вы от имени моего отца! - с подчеркнутым пренебрежением произнесла Маня.
И это было неприятно Саше Николаичу, как, впрочем, и все остальное, что она делала и говорила.
Когда он рассказал ей о портфеле, выражение ее лица изменилось и она приняла этот портфель без пренебрежения.
О прежнем не было сказано ни слова между ними, и Саша Николаич ушел, вполне собой довольный.
В зале, через который ему довелось проходить к передней, его встретил Сулима.
- Я очень рад, - заговорил Андрей Львович, - что вы пожаловали к нам! Вы только вчера приехали?
- Откуда вы это знаете? - удивился Саша Николаич.
- Я многое знаю! И, между прочим, я вам хотел сказать… Впрочем, пройдемте ко мне в кабинет!
- Но ведь дела между нами кончены, надеюсь? - сказал Саша Николаич.
- Может быть, не совсем… Милости просим!.. Пройдемте!..
Сулима провел Сашу Николаича в кабинет и плотно притворил за собой дверь.
- Сядемте!.. поговорим! - произнес он. - Разговор будет недолгий! Знаете ли вы происхождение тех денег, прямо скажу, того богатства, которое вы нашли на доставшейся вам мызе по наследству?
"Я знаю! - хотел ответить Саша Николаич. - Что ты, мой друг, принадлежишь к шайке, которая обделывает темные делишки". Но он воздержался от этого и только проговорил:
- Откуда же вам известно, что я на мызе нашел "богатство", как вы говорите?
- Откуда? - переспросил Сулима. - Потому что я знаю происхождение этого богатства и также знаю, как оно туда попало.
Андрей Львович приостановился, ожидая, что Саша Николаич что-нибудь скажет. Но тот молчал.
- Есть такой старичок-архитектор, - продолжал Сулима, - родом он голландец, но завезен в Россию лет пятнадцать тому назад, чуть ли не по приказу самого Потемкина, а может быть Орлова, я не знаю этого наверное. И вот этот архитектор передал мне свои записки или воспоминания, которыми он занялся недавно, желая их опубликовать. Познакомьтесь с ними: из них вы узнаете о происхождении богатства кардинала Аджиери. - Он взял со стола переплетенную сафьяном тетрадь и передал Саше Николаичу. - Вот, не угодно ли?
- Вы мне позволите взять ее с собой? - спросил Саша Николаич.
- Пользуйтесь! Только будьте добры вернуть ее потом…
Вернувшись в гостиницу с тетрадкой, Саша Николаич хотел сейчас же приняться за чтение, но его ожидал Орест.
- Куда это вы пропадали сегодня на ночь? - спросил Саша Николаич.
Орест повернул лицо в сторону и оттопырил усы, после чего воскликнул:
- Ну разве можно спрашивать молодого человека о таких интимных вещах?.. Мало ли как проводим время мы, золотая молодежь!
- Это вы - золотая молодежь?!
- Ну да, я… и бывший граф Савищев…
- Граф Савищев? - переспросил Саша Николаич.
- Он самый, гидальго!.. Представьте себе, он, с вашей точки зрения, опустился до трактира, а с моей - стал порядочным человеком, пьет водку и закусывает соленым огурцом.
- Да не может быть!
- Слово Ореста Беспалова!
- Вы его встретили в трактире?
- В самом абсолютном.
- Неужели он упал до этого?
- Вот видите, я был прав, что в ваших глазах он упал. Ах, гидальго! Когда вы уж бросите свои буржуазные взгляды?!.
- Но что сделалось с больной старушкой, его матерью? Вы не спросили о ней?
- Я не мог этого сделать по законам этикета! Бедной старушке, его матери, я не был представлен. Конечно, она, верно, в отчаянии от этого, как и я со своей стороны…
- Ну, будет уж вам кривляться!.. Адрес-то вы, по крайней мере, узнали?.. Где их найти?
- Совершенно упустил это из вида, - ответил Орест. - Впрочем, это меня нисколько не интересовало.
- Какая досада! - вырвалось у Саши Николаича. - Если они в таком положении, я навестил бы ее!
- В таком случае, нет ничего легче добыть вам нужное сведение о их местожительстве. Несколько моравидисов с вашей стороны - и дело будет в шляпе, как выражался покойный Вольтер.
- Опять моравидисы?
- Это нерв жизни, гидальго, и без них ничего не поделаешь! С ними я опять пойду в трактир, встречу там снова сеньора Савищева и узнаю все, что вам нужно!.. Это просто и мило, как вздох любимой женщины.
- Да, это просто!
- Тогда, значит, по рукам. Завтра вы будете иметь адрес Савищевой и сможете навестить ее, как вам указывает ваша добродетель, предписывающая навещать несчастных. Кстати, гидальго, если меня случайно заберут в участок, навестите меня тоже, ибо также добродетель предписывает посещать и узника в темнице. Покорно вас благодарю! - заключил Орест, принимая деньги от Саши Николаича. - Еще одно, кстати! Я должен буду взять у вас, гидальго, часы с репетицией, которые вы купили себе в Берлине!
- Это еще что такое? - удивился Саша Николаич.
- Ничего не поделаешь, я их обещал подарить.
- Что за вздор!.. Кому вы обещали мои часы?
- Слепому Виталию! Я ему сказал, что привез их из-за границы. Чем я виноват, что вспомнил о такой сентиментальности, когда только увидел его… Но вы представьте, в какой восторг они повергнут слепого! А на что они вам, в сущности?
- А и на самом деле, это доставит ему удовольствие…
- Ну вот, гидальго, я знал, что не ошибусь в вас! Значит, часы я отнесу?
- Нет уж, извините, я лучше сам отнесу их!
- Зачем вам беспокоиться, гидальго?
- Да вы ведь их пропьете! И Виталий останется без часов.
- Знаете, гидальго, вы правы!.. Я соглашаюсь с вами, но только с одним условием, чтобы часы ему были отданы от моего имени!.. Иначе это будет свинство! Потому что если бы не я, ведь не видать бы, или, вернее, не слыхать бы этих часов Виталию. Ариведерчи, гидальго!
- Хорошо, хорошо, ступайте!
Глава LXII
Выпроводив Ореста, Саша Николаич принялся за переплетенную в сафьян тетрадку, в которой были начертаны записки старого архитектора.
Архитектор довольно сносно владел русским языком, и его слог даже не был лишен вычурности, что считалось по тем временам литературностью, несмотря на существование уже комедий Фонвизина.
Записки начинались изложением родословной их автора. Были указаны дата и место его рождения, словом, было все, как это принято иметь в биографиях великих людей.
Далее архитектор описывал свое детство, годы ученья, подробно излагал сведения о своей первой любви и объяснял, почему он навсегда остался холостым: любимая девушка изменила ему, и он потерял веру в женщин.
Этот знаток женщин писал эту часть записок наподобие немецкого сентиментального романа. Видно было, что старик перепутал собственные воспоминания и когда-то прочитанное им, все это у него слилось, и он вообразил, что рассказывает подлинную историю.
Саша Николаич пропускал неинтересные ему страницы, торопясь найти главное, что было важно для него. Наконец, он дошел до этого главного.
"Однажды, - писал архитектор, - я сидел за своими занятиями, тщась составить проект великолепного дворца, буде кто его закажет мне его возведение. Внезапно в мою дверь постучались и вошел незнакомец, родом француз, по имени Рето до Виллет.
- Можно ли вам поручить таинственное дело и надеяться на вашу скромность? - спросил он.
Я ответствовал, что на мою скромность вполне можно положиться, в чем я могу представить порядочные рекомендации от вполне благонадежных и даже высокопоставленных лиц.
- А имеете ли вы честных каменщиков, на которых тоже можно положиться? - снова спросил он.
Я сказал, что имею таких каменщиков.
Убедившись в моей скромности, кавалер де Виллет предложил мне отправиться на мызу и сделать там тайный подвал с искусным ходом.
Подумав и взвесив все обстоятельства, я, нуждавшийся тогда в работе, согласился привести в исполнение желание доброго француза".
История становилась все более и более занимательной, и Саша Николаич, совершенно даже забыв, что, по словам Сулимы, она имеет отношение к источнику его богатства, лихорадочно пробегал глазами строки тетради.
Далее архитектор писал:
"Подвал, ход в него, а также железные двери с хитрыми замками, кои делал лучший мастер в Голландии, и шкаф были мной устроены на мызе со всей тщательностью, какую только могут рекомендовать искусство и наука.
Господин и кавалер Рето де Виллет честно расплатился со мною за труды, и я снова вернулся к моим занятиям составления проекта великолепного дворца, буде кто закажет мне его возведение.
Беспокойная мысль, однако, терзала мой ум.
"Зачем, - думал я, - понадобился кавалеру Рето де Виллету такой хитрый и таинственный подвал, очевидно, он предполагает спрятать там какое-нибудь ценное сокровище!"
Раздумывая так, я узнал некоторое время спустя, через городские слухи, что кавалер Рето де Виллет внезапно умер, не оставив после себя наследника, и что его мыза была назначена к продаже с аукционного торга.
Как раз в это время ко мне приехал другой француз, по имени аббат Жоржель, и спросил меня:
- Не можете ли вы указать мне, не продается ли поблизости участка земли, годного для возведения небольшого дома? Вы как архитектор можете это знать, а я имею желание купить землю и возвести дом, что поручил бы вашим заботам.
Я ответил, что о продажной земле не имею извещения, но зачем покупать землю, когда можно приобрести вполне благоустроенную мызу.
Это крайне тронуло чувствительное сердце аббата Жоржеля.
- Благодарствую, - сказал он, - за указание, а чья это продажная мыза?
- Вашего умершего соотечественника, - сказал я, - кавалера Рето де Виллета. Эта мыза замечательна еще и тем, что я устроил там таинственный подвал по заказу господина кавалера.
- Это мыза кавалера де Виллета! - воскликнул аббат Жоржель. - И вы сделали там таинственный подвал для хранения сокровищ? (Я считал себя вправе говорить о подвале, так как кавалер де Виллет был уже мертв). Если мне удастся купить эту мызу и вы укажете мне, как проникнуть в подвал, верьте, я вас вознагражу!
Я в то время не придал значения его словам, но впоследствии узнал, что аббат Жоржель купил мызу.
Сделав это приобретение, аббат Жоржель снова приехал ко мне и искусно выспросил все о подвале, обещав вторично, что я буду награжден.
И в самом деле, на следующий же день он привез мне двести английских фунтов - сумму очень значительную.
Меня не столько обрадовала, сколько удивила такая щедрость.
"Как бы потом мне не раскаяться!" - подумалось мне тогда. И в самом деле, мне пришлось повергнуться в раскаяние и испытать угрызения совести за взятые мною деньги.
Вышло описание на голландском языке знаменитого процесса во Франции об украденном ожерелье королевы и, прочтя упомянутое описание, я известился, что таинственный кавалер де Виллет - не кто иной, как изгнанный из Франции сообщник преступной госпожи де Ламот. Я понял со всей очевидностью, что сокровища, которые спрятал кавалер де Виллет в устроенном мною подвале, приобретены ценой украденного ожерелья.
Не зная, как быть, я поспешил к аббату Жоржелю и спросил его, известно ли ему происхождение спрятанных в подвале денег? Он мне ответил, что известно, но что я могу владеть своими двумястами фунтами со спокойной совестью.
Однако моя совесть не могла оставаться спокойной и я положил лучше раздать приобретенные столь нечестным путем как воровство деньги беднякам.
Посоветовавшись с пастором, который вполне одобрил мое намерение, я немедленно передал ему все двести фунтов.
В эту эпоху моей жизни я еще предавался воспоминаниям о любимой девушке…"
Дальше шли пространные изъяснения чувств архитектора по поводу воспоминаний о любимой девушке, совершенно неожиданно оканчивавшихся описанием парада войск по случаю освящения знамени. Затем до самого конца больше не было упоминания об аббате Жоржеле.
Саша Николаич захлопнул тетрадь, перелистав ее всю, до последней страницы. Отрывок записок, относившийся к спрятанным на мызе деньгам, ясно свидетельствовал о том, что отец знал о их происхождении и воспользовался воровскими деньгами, благодаря случаю, представившемуся ему. Оставалось только выяснить подлинность самих записок, и если они не подделаны, а старик-архитектор действительно существует, тогда выходило, что аббат Жоржель поступил нечестно. Что же тогда делать ему, Саше Николаичу, с этим богатством?
Глава LXIII
Орест честно выполнил обещание и принес адрес Савищева.
Саша Николаич, живо представляя себе, в каком положении должна была находиться Анна Петровна, если только ее сын окончательно не спился, став посетителем трактира, где пьянствовал Орест Беспалов, отправился к ней.
Оказалось, что бедная Анна Петровна жила в условиях, гораздо более худших, чем жил сам Саша Николаич, когда поселился у титулярного советника.
У Беспалова все-таки была лачуга с окнами на улицу и в ней можно было пользоваться известной долей простора, а Анна Петровна помещалась во дворе каменного трехэтажного дома, на грязной, черной лестнице.
Саша Николаич не застал ее дома, но его встретил Константин Савищев, которого он едва узнал - так тот переменился.
При виде Саши Николаича он растерялся, не зная, что сделать, предложил ему сесть и сел сам.
- Да, так ты вернулся из-за границы? - заговорил он и умолк, оглядываясь по сторонам.
Видно, бывший граф был совсем подавлен унижением бедности, окружавшим его убожеством и, вместе с тем, хотел не показать этого, а сам был похож на забитую, несчастную собачонку.
Единственным чувством, которое Николаев испытывал к нему, была беспредельная жалость, и он, чтобы ободрить Савищева и, по возможности, не оскорбить, заговорил с ним, как будто бы ничего не замечая.
- Да, я вернулся из-за границы и заехал, чтобы навестить твою матушку, - сказал Саша Николаич.
- Она, должно быть, скоро вернется! Ей нужно было пойти…
Но Савищев не сказал куда (а Анна Петровна направилась, чтобы раздобыть хоть немного денег) и вдруг, положив ногу на ногу, произнес, изменив тон:
- Ну, что там… за границей?
- Да ничего такого…
- Какие теперь шарфы носят?
Саша Николаич стал рассказывать.
- А какие фраки? - продолжал расспрашивать Савищев. - Все еще с длинными фалдами?
- Да, кажется…
- Так твои дела, значит, поправились?
- Не особенно, но все-таки живу! - ответил Саша Николаич.
- Вот и я тоже живу!
И Савищев расхохотался неприятным, деланным, злобным смехом.
- А Анна Петровна как? - спросил Саша Николаич.
- Да все по-прежнему… - ответил Савищев и махнул рукой, как бы желая объяснить, в чем состояло это все "по-прежнему", но на самом деле этот жест ничего не объяснил Саше Николаичу.
Савищев взялся за голову, зажмурил глаза и вдруг, широко раскрыв их, неожиданно произнес:
- А вчера я пьян был!
Он произнес это так, как говаривал прежде, проснувшись на другой день после попойки в дорогом ресторане, где лилось шампанское и тратились большие деньги. Но сейчас же смутился и ему стало неловко.
Наступило тягостное, давящее молчание.
Савищев долго как бы приглядывался к остроконечному лакированному носку туфли Саши Николаича, потом поднял взор и с неестественной заискивающе-робкой небрежностью проговорил так, как будто между прочим: