Та, как бы не обращая внимания на него, села в свободное кресло возле стола, откинула одну руку, а другою стала обмахиваться веером.
- Странная, тяжелая, грустная история этих Кончини! - заговорила она, глядя куда-то вдаль…
Княгиня Мария уже знала, что ее невестка любит вспоминать странные и по преимуществу тяжелые и грустные истории, случившиеся с другими в давние времена, и умеет недурно о них рассказывать.
- Нет, мы не о Кончини говорили! - пояснила она. - А дук выговорил русское слово, которое в созвучии с этим именем.
- А русский язык очень трудный! - сказала Ламот несколько недовольным голосом из-за того, что не удалось ей рассказать свою историю.
- А кто были эти Кончини? - спросила княгиня Мария, не только, чтобы сделать приятное невестке, но и в действительности заинтересовавшись ее рассказом.
- Как?.. Вы ничего не слышали о Кончини? - воскликнула та.
- Нет.
- Об Элеоноре Галигай?..
- Нет.
- Вы ничего не слышали о процессе жены маршала д'Анкра?
- Нет.
- Но ведь это же одна из самых трагических страниц Франции!..
- Я мало знакома с историей.
- Но тогда вам надо рассказать это! Вы слышали, конечно, о Марии Медичи?
- Ее, кажется, звали Екатериной?
- Нет, та была другая, а Мария Медичи была женой Генриха IV, короля Франции. Процесс, о котором я говорю, произошел при Людовике XIII, составляя одну из самых позорных страниц в истории судов того времени. Великий князь Тосканский, Франсуа Медичи, обратил внимание на здоровую, красивую и веселую женщину, жену плотника по имени Галигай, лавочка которого помещалась как раз напротив дворца во Флоренции; и когда у герцога Франсуа родилась дочь, Мария Медичи, он вспомнил об этой женщине и призвал ее во дворец, поручив ей кормление своей дочери. Это послужило началом благосостояния и блестящей карьеры будущей фамилии д'Анкр, а впоследствии и их падения.
"У жены плотника была очаровательная маленькая девочка Элеонора, которая росла вместе с Марией Медичи, и они так подружились, что Мария не захотела расстаться со своей молочной сестрой, когда много лет спустя вышла замуж за Генриха IV и стала французской королевой; она увезла свою молочную сестру с собой в качестве своей камеристки. Их сопровождал Кончини.
Вскоре новая камеристка совсем забрала в свои руки королеву Франции, отличавшуюся очень нерешительным характером. Во время путешествия из Флоренции в Париж Элеонора Галигай влюбилась в Кончини; она вымолила у королевы разрешения вызвать его из Италии в Париж, и там, несмотря на неудовольствие Генриха IV, женила его на себе.
Элеонору нельзя было назвать красивой, но под своей хрупкой внешностью она скрывала необыкновенную энергию, ум и ловкость. Ко всему этому она была еще до крайности честолюбива.
Вскоре перед Кончини открылась блестящая карьера, которой он всецело был обязан своей хитрой и умной жене. Он очень быстро сделался первым метрдотелем, а потом - первым конюшим королевы. Он был необыкновенно приятным собеседником, грациозным танцором, храбрым и ловким наездником и соединил в себе все качества для того, чтобы нравиться и быть приятным при дворе, который был столько же занят делами, сколько и всевозможными увеселениями.
Кто бы мог подумать, это этот человек, тело которого впоследствии было вырыто из могилы, изуродовано, повешено, разрезано на куски и сожжено чернью, опьяневшей от бешенства и вина, что этот Кончини, проклятый всем народом, сначала был кумиром этого же самого народа, которому он в первое время своего возвышения устраивал празднества, спектакли, карусели и турниры, дававшие ему случай проявить свои прирожденные качества: ловкость, вкус и щедрость?
Элеонора Галигай, новая маркиза д'Анкр, обладала всеми слабостями своих соплеменниц и верила в предрассудки…
Ее современники говорят, например, что она никогда не показывалась на улице иначе, как под густой вуалью, для того чтобы предохранить себя от дурного глаза.
Смерть Генриха IV повлекла за собой окончательное возвышение супруги Кончини. Элеонора всецело управляла Марией Медичи, а Мария Медичи была правительницей всей Франции.
Маршал д'Анкр и его жена окончательно захватили власть в свои руки. Распоряжаясь деньгами королевства и видя всех вельмож государства у своих ног, они уверовали в прочность своего могущества. Даже наследнику престола, Людовику XIII, не раз приходилось выносить оскорбления со стороны фаворитов его матери.
Но наказание за все это было ужасным, несправедливость и жестокость судей превзошли гордыню и дерзость виновных.
Воспользовавшись однажды отсутствием королевы, Людовик XIII, сговорившись с Линем, приказал барону Витри убить маршала д'Анкра. Этот убийца, руки которого были обагрены кровью его жертвы, тут же получил маршальский жезл, а фаворит короля, де Линь, тотчас же вступил во владение огромным состоянием фаворита Марии Медичи.
Тело предательски убитого маршала было растерзано и поругано опьяневшей чернью.
Новому маршалу Витри было поручено объявить Элеоноре о смерти ее мужа и отвезти ее в Бастилию. Ее схватили, не позволив проститься с детьми, которых ей больше уже не суждено было увидеть…
А королева, узнав о смерти маршала и заключении своей молочной сестры, даже на словах не пожалела об их горькой участи.
- Мне некогда думать о них! Никогда больше не говорите об этих людях! - сказала она. - Они не слушались моих советов, тем хуже для них!
Судьба Элеоноры была решена, но во время процесса дочь простого флорентийского плотника уничтожала своим великодушием и преданностью королеву Франции!
Процесс маркизы имел тройную цель: он должен был извинить, мотивировать убийство маршала, захват его богатства и скомпрометировать королеву-мать.
Допрошенная о причинах смерти Генриха IV, Элеонора отвечала с необыкновенной твердостью и ясностью, удивившими ее судей, которые были, разумеется, предубеждены против нее.
С той же энергией она защищалась против обвинения в том, что мешала розыску убийц покойного короля. Она удовлетворила все расспросы своих судей, отрицая или объясняя факты так, чтобы отвлечь всякие подозрения от себя, и, главное, от королевы-матери, которую хотели во что бы то ни стало сделать сообщницей Равальяка (убийцы Генриха IV). Но новый фаворит, де Линь, его братья и несколько других вельмож и придворных требовали осуждения ее во что бы то ни стало.
Процесс раздвоился: не имея возможности поддержать обвинение в оскорблении величества, Элеонору обвинили в святотатстве: ей предъявили обвинение в том, что она якобы при помощи магии и волшебства околдовала королеву. Ее обвиняли в том, что она обладала таинствами, различными восковыми фигурками, найденными в потаенных уголках. Ее обвинили в том, что она выписала из Италии монахов, с которыми приносила святотатственные жертвы, закалывая для этого петухов и голубей в церквях.
На эти новые обвинения Элеонора ответила презрением.
От нее потребовали, чтобы она объяснила, каким образом и с помощью каких средств она овладела душой королевы, и только тут она отомстила своему другу детства, сказав: "Я овладела душой королевы только с помощью естественных и обычных средств, которыми обладает более высокий ум над более слабым…"
Судьи были вынуждены довольствоваться этим ответом.
Наконец, несмотря на то, что пять судей воздержались от голосования, был произнесен приговор. Маркиза д'Анкр была признана виновной в оскорблении величества божественного и человеческого и присуждена к отсечению головы и сожжению, с тем чтобы пепел был развеян по ветру.
- Бедная я! - воскликнула она, услыхав страшный приговор, и только тогда разрыдалась.
Но она только в первые минуты упала духом и, быстро придя в себя, вполне примирилась со своей судьбой. В день казни, садясь в колесницу, она сказала своему проповеднику, глядя на толпу:
- Сколько народа собралось, чтобы увидеть, как умирает бедная страдалица! - и потом прибавила: - Будет! Я совершенно равнодушна к смерти!
Толпа же изменчива, как волны морские. Она тотчас же смолкла: женщины только потихоньку плакали, а мужчины отворачивались, чтобы не видеть этого печального шествия. Ненависть сменилась жалостью.
Элеонора бодро и бесстрашно взошла на эшафот.
Дочь маршала д'Анкра умерла во время процесса своей несчастной матери. Сын маршала д'Анкра, которому было всего четырнадцать лет, был лишен дворянства и изгнан из Франции. Брат Элеоноры, архиепископ, принужден был отказаться от всех своих должностей, он кончил свои дни в Италии. Вся семья была уничтожена!.."
Не успела Жанна де Ламот закончить свой рассказ, как на дорожке показался лакей в ливрее, почтительно доложив молодой княгине, что Александр Николаевич Николаев пожаловал и велел доложить о себе.
- Простите! - сказала княгиня Мария госпоже де Ламот, - Но мне надо принять этого господина!
Жанна кивнула головой; Мария встала и пошла, а Жанна обратилась к дуку Иосифу и только тут заметила, что он спит крепчайшим сном. Он заснул под ее рассказ, потому что, конечно, хорошо знал историю Элеоноры Кончини…
Глава XXVII
Желтый сок травы
В тот день после обеда, который был подан на большом балконе, выходившем в сад, все еще сидели и весело смеялись тому, как дук перевирал русские слова, которым учила его княгиня Гуджавели, когда пришли сказать дуку, что его спрашивает Белый.
Под этим именем к дуку являлся старик с белой бородой и в черной шапочке на голове. Дук всегда принимал его немедленно у себя наверху и подолгу сидел, запершись с ним один на один. Иногда же, наоборот, старик очень скоро уходил от дука, а затем приходил снова.
Сидевшие за столом видели через выходившие на балкон двери и окна гостиной, как старика провели по этой гостиной и вслед за ним пошел, извинившись и встав из-за стола, дук дель Асидо.
Жанна, выждав немного, тоже встала из-за стола, сказав княгине Гуджавели, что пойдет писать спешные письма и просила не мешать ей.
Она действительно пришла в занимаемые ею вместе с княгиней Гуджавели комнаты на первом этаже, в которые ход был прямо с главной лестницы.
Войдя к себе, Жанна притворила дверь настолько не плотно, что осталась небольшая щель, и прильнула глазами к этой щели. . Так она остановилась и ждала терпеливо, ничем не выказывая своего присутствия тут лакеям, которые пересмеивались между собой и фыркали на лестнице.
В чем у них было дело, Жанна не могла разобрать, потому что почти совсем не владела русским языком. Но, конечно, не ради них, этих лакеев, стояла она тут…
Лакеи вдруг смолкли, заслышав шаги наверху… Жанна насторожилась.
Она увидела, как Белый спускался с лестницы, распахнула дверь и, как бы случайно, пошла ему навстречу.
- Одну минуту! - остановила она старика. - Пойдемте ко мне, я не задержу вас; мне нужно сказать вам несколько слов…
- Но мне некогда! - ответил Белый. - Я тороплюсь…
- Вы торопитесь на заседание?.. По поводу этого заседания мне и хочется поговорить с вами!
- Так говорите здесь!
- Здесь неудобно, тут люди слышат!
- Но по-французски не понимают.
- Кто их знает?.. А дело слишком важное!
- Ну, будь по-вашему, - пожал плечами Белый, - я зайду к вам! - И он вошел в ту же самую комнату, где говорил с Жанной, когда та возвратилась от Саши Николаича.
Но теперь она сама привела его сюда, быстро прошла с ним к окну, повернулась спиной к свету и заглянула своими быстрыми проницательными глазами, сохранившими, несмотря на ее годы, блеск молодости, прямо Белому в лицо, ярко освещенное солнцем.
- Я тоже хочу быть сегодня на заседании! - сказала она.
- Ты хочешь довольно многого!.. - усмехнулся старик.
- Уж будто и многого?.. - улыбнулась и Жанна. - Я думаю, что я могла бы быть полезной…
- Как, например, в деле с Николаевым, к которому ты поехала?
- И ничего не испортила! - подхватила Жанна. - А увидела много важного… хотя бы то, где лежала у Николаева расписка!
- Счастливая случайность, и ничего больше!
- Все равно, может повториться еще такая же счастливая случайность со мной… Я хочу быть на заседании и принимать участие в делах общества!
- Ты сегодня почему-то разговариваешь слишком свободно, - вдруг сказал старик, - или, может быть, мне это кажется только?
- Может быть, и нет. Во всяком случае, разница есть в том, как я говорила с тобою прежде и как говорю теперь. Прежде я тебя боялась…
- А теперь? - спросил старик.
- А теперь не боюсь!..
- Вот как! Почему же это?..
- Я боялась тебя, потому что ты знал, кто я, а теперь не боюсь, потому что знаю, кто ты!
- Что ты этим хочешь сказать?..
- Только то, что теперь знаю наверняка, что ты и дук Иосиф дель Асидо - одно и то же лицо!
Белый как будто даже вздрогнул слегка и инстинктивным движением отвернулся.
- Что за вздор ты говоришь! - снова усмехнулся он. - Разве ты не видела, как я прошел через гостиную, когда дук дель Асидо еще сидел за столом вместе с вами?
- Ну, эта штука, - рассмеялась Жанна, - может обмануть такого ребенка, как княгиня Мария, или такую наивную простоту, как княгиня Гуджавели, но не меня!.. Говорят, у Робертсона показывают шутки гораздо хитрее, а эта слишком проста… Когда тебе нужно стать Белым, к тебе приходит или человек, загримированный им, или, может быть, на самом деле, старик с седой бородой, одинакового с тобой роста и сложения, но вместо него из дома выходишь ты, с отлично наклеенной бородой и в превосходном парике!.. А твой двойник сидит теперь наверху, запершись в кабинете, как будто там занимается делами дук дель Асидо…
- Кто это сказал тебе?
- Мой разум и наблюдательность. Мне уже давно показалось странным, что каждый раз, как старик уходит, дук сидит взаперти у себя в кабинете, пока тот не вернется. Я знала, что сегодня будет заседание и что тебе сегодня нужно будет выйти под видом Белого, чтобы быть на этом заседании; и я сделала опыт, который вполне мне удался и доказал мне без всякого сомнения, что ты и дук дель Асидо - одно лицо.
- Что же это за опыт? - спросил Белый.
- Ты знаешь, есть одна травка; она везде растет, очень сочная и ее сок красит весьма легко в желтое. Когда ты сегодня заснул на скамейке под мой рассказ и я осталась с тобой одна, потому что княгиня Мария ушла к гостю, я сорвала такую травку и коснулась твоего лица сломанным кончиком стебля травки сбоку, у левого виска, на мочке правого уха и над правой бровью и все эти пятнышки остались на твоем лице, хотя ты преобразился в Белого, но не догадался стереть их.
Старик сдвинул брови и некоторое время молчал.
Жанна с торжеством глядела на него: старик был пойман и уличен ею, и она ждала, что он скажет ей или сделает.
- Ты наблюдательна, - сказал он, - и достаточно хитра, в чем я, впрочем, не сомневался…
- А ты достаточно умен, чтобы не отрицать того, что стало явным, - сказала Жанна. - Но, во всяком случае, теперь мы равны с тобой и у тебя нет надо мною преимущества… Я готова исполнять при твоей жене роль ее ментора в свете, но исключительно отдать себя этой обязанности не желаю. Я хочу действовать на пользу нашего общества, потому что чувствую в себе силы и способности, которые могу приложить на деле…
- Ты и будешь действовать, - произнес старик.
- Да, буду, не подчиняясь твоей воле, - продолжала Жанна со все большим и большим ожесточением, - и, может быть, ты еще раскаешься в том, что напомнил мне о самых страшных минутах, пережитых мною в жизни, и пригрозил мне, что можешь раскрыть, когда захочешь, мой позор…
Белый покачал головой.
- Ты только что хвастала своими способностями, а теперь доказываешь, что тебе как будто трудно пустить их в ход, когда нужно… Все эти упреки могли быть обращены тобой ко мне, если бы ты не знала, как знаешь теперь, что я, Белый, не кто иной, как дук Иосиф дель Асидо. Ведь я же представил тебя всюду как невестку мою, то есть дука дель Асидо, я тебя назвал женою моего брата, следовательно, если, как ты говоришь, раскрыть твой позор, то этим, прежде всего, я опозорил бы сам себя… Разве жена брата князя Сан-Мартино может быть не только опозорена, но даже заподозрена в чем-то предосудительном?
Этим рассуждением, справедливости которого нельзя было не признать, Жанна была уничтожена. Ей нечего было возразить. Она должна была признаться, что верх снова остался не за нею, а за этим человеком, обладавшим как бы сверхъестественной способностью подчинять себе людей. Она, смирившись, замолчала и потупилась. И словно в награду за это Белый сказал ей:
- Ну хорошо, надень шляпу и мантилью, я возьму тебя с собой на заседание…
Глава XXVIII
Первое дело
- Дайте ей кокарду, составленную из всех семи цветов радуги, и пусть она будет разделена равно между нами, - тоном приказания сказал Белый, когда все сели за стол, за который он усадил и Жанну. - Нас было до сих пор, - пояснил он, - восемь человек, которые, собираясь для обсуждения наших дел, садились за этот стол… Число восемь - хорошее число и составляет удвоенное священное число пифагорейцев, которым клялся сам Пифагор. Но восемь не есть еще полнота, и вот потому я, оставляя все-таки это восемь в лице мужчин, призвал к нам девятую - женщину, потому что девять в совершенстве передает полноту… Полагаю, что никто не станет возражать?
Никто не возражал, так как никто бы и не посмел возражать Белому, и заседание было открыто в присутствии Жанны.
- Первым на очереди у нас дело о наследстве Николаева, - сказал Белый. - По этому поводу может быть представлен доклад собранию ввиду того, что оно почти кончено…
- Даже кончено уже! - воскликнула Жанна, не удержавшись от этого восклицания, потому что именно это дело она знала и оно ей казалось, с ее точки зрения, безнадежным.
Вокруг произошло движение, и оба соседа Жанны с двух сторон зашептали ей, что Белого нельзя перебивать.
Она поспешила замолчать.
- О деле Николаева нам доложит Фиолетовый, - проговорил Белый, обращаясь к Люсли.
Рыжий Люсли в своих синих огромных очках завертелся на месте и, собравшись с духом, заговорил не сразу:
- Дело, казавшееся нам столь трудным, распутывается благодаря указаниям Белого, - принялся он докладывать. - Как вам известно, наследство перешло к Николаеву так, что несмотря на своевременно принятые нашим обществом меры нам достались такие крохи, что говорить о них не стоит. . Но состояние Николаева должно стать нашим целиком, а потому для получения его мы могли принять, не стесняясь, всякие меры и не останавливались ни перед чем ради общей выгоды наших сочленов…
Он говорил, словно повторял хорошо заученный и затверженный урок. Его речь лилась гладко и внушительно. Среди слушателей прошел шепот одобрения.