- Ну а с историей?.. С нею ты, верно, знаком, хотя бы немного? - продолжал допрос Белый.
- По истории я об Александре Филипповиче Македонском слышал! - не задумываясь, сообщил Борянский.
- Чудесно! - одобрил старик. - И, главное, совершенно справедливо: отца Александра Македонского действительно звали Филиппом; а потому он по батюшке в самом деле будет Филипповичем. Ты, небось, и Плутарха читывал?
- Нет, говоря откровенно! - сознался Борянский. - Я таких книг не читаю!.. Некогда, знаете, да и голова не тем занята!
- Словом, выходит, что и в истории ты не очень-то силен! Ну а хочешь, я сообщу тебе сведение, которое известно и не всякому ученому академику? Знаешь ли ты, то есть знают ли официальные ученые, которые сидят в Академии, что знаменитая в Италии фамилия Борджиа происходит из Африки, от арабского племени? В Африке до сих пор недалеко от Туниса существует целое племя арабов, которые называются борджиа, что по-арабски означает укрепление. Это же племя славится, между прочим, тем, что знакомо с тайнами многих растений и знает действие их соков. Ну так вот, один араб из этого племени борджиа попал в Испанию и, приняв там католичество, стал основателем рода Борджиа, а его потомки впоследствии прославили себя тем, что достаточно гнусно вели себя в Италии… Один только папа Александр Борджиа чего стоит! Официальная история говорит только, что Борджиа происходят из Испании, но умалчивает о том, что там, в Испании-то, они родились от крещеного араба. Но как наследие африканского племени у Борджиа в семье хранились удивительнейшие яды, тайна которых переходила, по преданию, из поколения в поколение. Знания родоначальника-араба сказались и на потомстве. Вот откуда происхождение таинственных ядов, известных семье Борджиа в Италии, и вот те краткие сведения, которые я хотел сообщить тебе по истории. Не правда ли, очень интересно все это?
- Да, я слушаю с большим удовольствием, - согласился Борянский с очень серьезным видом.
- А теперь, - продолжал старик, - я хочу тебе кое-что сообщить и по химии. Дело в том, что ничего на свете нет тайного, не ставшего бы в конце концов явным. Так вот, страшная аква-тофана семейства Борджиа была исследована и перестала быть секретом для людей, которые интересовались этим. Основой этой самой аквы, нескольких капель которой вполне достаточно, чтобы у человека тотчас же возникли судороги и немедленная смерть, и против которой нет противоядия, служит алкалоид бруцин, входящий в состав многих растений вида стрихнос, вместе со стрихнином, а также в бруцеа антидизентерика; в кореньях он соединен с дубильной кислотой и извлекают его при помощи алкоголя. Бруцин оседает в виде кристаллов - четырехгранных призм; восемьсот пятьдесят частей холодной воды растворяют только одну часть бруцина. - Старик встал, подошел к полке, взял там один из пузырьков, вернулся к столу и снова сел в кресло, продолжив: - В алкоголе бруцин растворяется легко, и вот, растворенный в алкоголе, он-то и является той аква-тофана, которая, будучи подмешанной к любому напитку, вызывает неминуемую смерть…
Он взял стакан с лимонадом и выпил почти все, что в нем было, оставив только немного на самом донышке.
Борянский удивленно смотрел на него.
А Белый между тем спокойно продолжал:
- Отличить примесь бруцина довольно легко. Он горек на вкус, как вот этот лимонад, и если в напиток, отравленный аква-тофана, влить немного фиалкового сиропа, то напиток тотчас же окрасится в зеленый цвет. Смотри же!
Старик взял стакан с остатками лимонада и влил туда почти половину пузырька, взятого им с полки.
На дне стакана тотчас же образовалась муть; постепенно она приняла синеватый оттенок, потом стала опаловой, а затем и ярко-изумрудной. Окрасившись в зеленый цвет, содержимое стакана больше уже не меняло своего цвета.
- В этом пузырьке у меня, - пояснил старик Белый, - был фиалковый сироп; отсюда ясно, что лимонад был отравлен бруцином, - и он, как учитель, блестяще решивший в назидание ученику математическую задачу, взглянул на Борянского и поставил стакан на стол.
Борянский, бледный и взволнованный, глядел на него.
- Если ты не знал всего этого, - снова заговорил старик, - то ты - плохой химик, хотя это тебе и не мешает пользоваться услугами этой науки в готовом, правда, виде. Ты и не подозревал, очевидно, что яд, который ты накапал мне в стакан с лимонадом - и надо отдать тебе справедливость, сделал это очень ловко - знаменитая аква-тофана фамина фамилии Борджиа по истории, а по химии - простой раствор бруцина. Или ты будешь отрицать, может быть, что имел желание отравить меня и ловко воспользоваться случаем?
Борянский криво усмехнулся одними губами и, нагло посмотрев на старика, произнес:
- Нет, отрицать я не стану; я отравил твой лимонад, потому что еще никто в жизни не унижал меня так, как посмел меня унизить ты. Что ж, из-за того, что ты каким-то дьявольским способом узнал, что было седьмого мая семь лет назад, я должен, по-твоему, вечно быть в зависимости от тебя?.. И служить тебе, нацеплять нелепые кокарды, исполнять столь же нелепые приказания, вроде того знакомства с тем пьянчугой?.. Разве я не понимаю, что ты заставил меня возиться с пьяным Беспаловым только ради того, чтобы испытать мое послушание? Ну, так я и выказал это послушание, но терпеть тебя больше не могу и не буду! Ты сказал, что этот яд называется аква-тофана? Мне до его названия нет дела, но я знаю, что действует он без промаха! Ты спокойно со мной разговариваешь и показываешь свои эксперименты, уверенный, что тебе известны противоядия или вообще что-то такое, что спасет тебя, но это - яд испытанный и, после того, как ты его принял, времени прошло уже столько, что ты и крикнуть не успеешь, как с тобой начнутся судороги и ты повалишься мертвым. Я со своей стороны уверен в этом так, что не боюсь тебе открыто об этом говорить: ведь минуты твои сочтены!
Старик в это время продолжал так же спокойно смотреть на Борянского, кривя губы в своей неизменной улыбочке.
- Не тебе считать минуты моей жизни! - покачал он головой. - Ты видел, что я допил остатки лимонада уже после того, как узнал, что пью яд. Неужели ты думаешь, что я сделал бы это, если бы имел хоть малейшее подозрение, что налитый тобою яд будет для меня не только смертельным, но и даже хотя бы просто вредным?
- Ты можешь ошибиться в составе яда, но я-то знаю его действие!..
Вероятно, Борянский и в самом деле был уверен в действии своего яда, данного им Белому, если говорил так спокойно.
- Ты ведь сам говорил, что противоядия нет?! - продолжал он, волнуясь и несколько пугаясь от того, что так ожидаемое им воздействие яда все не наступает.
- А мне и не нужно никакого противоядия! - пожал опять плечами старик.
- Да что же ты - особенный человек что ли, кого ничто не берет?
- Может быть, я и особенный, хотя в данном случае моя особенность заключается в том, что организм мой уже приучен к яду. Вот видишь ли: противоядия против бруцина не существует, но обезопасить себя от него вполне можно, тем более, что бруцин даже употребляется как лекарство, например, при параличе. В старых годах человеку даже полезны небольшие приемы бруцина, и вот этими-то приемами, постепенно увеличивающимися, можно застраховать себя от его смертельного воздействия и приучить свой организм к нему. Я уже много лет принимаю бруцин; если ты хочешь знать для чего, то я скажу, что главным образом для того, чтобы не бояться, если мне в напиток подольют потихоньку несколько капель аква-тофаны. Сегодняшняя попытка отравить меня - не первый случай в моей жизни, и моя предосторожность была для меня спасительной до сих пор и, как ты увидишь, будет такой же и сегодня.
Борянский, очевидно, не знакомый ни с химией, ни с человеческим организмом, действовал бывшим у него ядом наобум, и теперь слова старика явились для него новым и страшным откровением потому, что он только что говорил с этим стариком уже как с мертвецом, с трупом, жившим еще только по инерции, и вдруг этот живой труп воскресал перед ним и не только сохранял над ним свою власть, но и приобретал еще большую!.. И Борянский вдруг побледнел, почувствовав, что все пропало, что теперь-то старик может отомстить ему, потому что имеет в своих руках все средства к тому… Заметив этот испуг, вдруг охвативший Борянского, старик с презрением посмотрел на него и сказал:
- Однако, довольно!.. Ты мне надоел!.. Ступай к себе и исполняй, что тебе приказано!..
- Опять возиться с этим Орестом?!
- Да, опять! Так нужно! Ступай же!
Борянский встал, направился к двери, но остановился, обернулся и вдруг заговорил:
- Прошу вас, дайте мне поручение гораздо более сложное и опасное… я исполню все, но избавьте меня от унижения находиться в обществе этого пьяницы!..
- Ступай! - коротко, сухо, но повелительно произнес старик.
Борянский опустил голову и ушел, чтобы отыскать Ореста и снова пить с ним, как ему было приказано. Ослушаться Белого теперь он не посмел.
Глава XXI
Вор
Белая летняя ночь стояла в Петербурге, нежно и ласково окутывая его своими прозрачными сумерками. Бледное, беззвездное небо светилось ровным отблеском солнца, как бы жалеющего расстаться с землею. Светлое небо отражала светлая же гладь реки, и, далеко взбежав кверху, сверкал высокий шпиль Петропавловской крепости.
Город спал. Улицы затихли после городского шума, езда прекратилась.
Население Петербурга, приученное не выходить на улицу по ночам недавними рогатками, которыми после десяти часов вечера улицы загораживались, ютилось в домах, и только ночные сторожа изредка лениво постукивали в медные или деревянные доски.
Ночь была так тиха, что, казалось, вместе с улицами и домами спали и сады, деревья в которых стояли неподвижно, словно нарисованные декорации…
В тихом саду, тянувшемся на довольно большом пространстве за домом Саши Николаича, вдруг со стороны забора раздался шум раздвигаемых ветвей и прыжок, затем все опять надолго стихло, словно кто-то притаился, испугавшись, что он своим появлением может обратить на себя чье-либо внимание.
Но все так же спало кругом. Ветви опять зашуршали, на этот раз гораздо осторожнее, и в кустах николаевского сада стала пробираться фигура, направляясь к окну, выходившему в сад с нижнего этажа, где был расположен кабинет Саши Николаича и куда имел обыкновение подходить Орест, когда бывал "нездоров"…
Но пробиравшийся был, по-видимому, плохо знаком с местностью, потому что часто останавливался, оглядывался и искал что-то, как будто старался распознать направление. Он даже будто отсчитывал нужное ему окно и стал сначала подкрадываться к нему, но потом залег в траву и пополз.
Подползши к окну кабинета Саши Николаича, он взял в горсть немного земли и осторожно кинул ее в окно, раздался звук, слышный только тому, кто ждал его.
И на самом деле этот условленный звук был, очевидно, там ожидаем, потому что окно немедленно отворилось и из него высунулась голова одного из лакеев Саши Николаича, совсем молодого парня.
Человек, подкрадывавшийся к окну, стал как будто смелее, вскочил на ноги и влез в окно. Однако руки его дрожали, шаг был нетвердым, и он торопился, явно желая поскорее закончить тут свое дело, угрожавшее ему опасностью, и, удалившись отсюда, освободиться от этой опасности.
В комнате благодаря белой ночи было достаточно светло, и легко можно было ориентироваться.
Человек направился прямо к бюро, отпер его ключом, который достал из кармана, затем отпер верхний правый ящик и, выдвинув его, достал оттуда перевязанную черной ленточкой бумагу. Он стал торопливо перебирать документы и, найдя продолговатый синий кусок золотообрезной бумаги с печатью в углу, схватил его и быстро повернулся, чтобы убежать с ним, но, задев, уронил стул, который упал с грохотом. В это же время в комнате произошло нечто неожиданное. Крышка большого турецкого дивана поднялась, из-под нее показалась фигура Ореста со взъерошенными волосами и торчащими, как иглы ежа, усами.
- Что вы тут делаете? - крикнул он.
Лакей, помогавший вору, немедленно исчез, бросившись бежать, вор же хотел тут же кинуться в окно, но Орест вскочил и успел схватить его.
Между ними завязалась драка. Орест помнил потом, что ему хотелось не столько задержать вора, сколько отнять у него бумагу, которую тот похитил. Борьба закончилась тем, что о ней стало слышно в доме; очень может быть, что лакей, бывший пособником, сам же первый и поднял тревогу, чтобы таким образом отвести от себя подозрение. Словом, сбежались слуги и схватили вора, барахтавшегося на полу с Орестом. Как раз в это время явился и сам Саша Николаич, разбуженный шумом. Он был в халате и оглядывал всех заспанными глазами, остановившись в дверях. Он спросил:
- Что такое?.. Что тут такое?
- Честь имею представить вам, гидальго, - объяснил Орест, - некоего сеньора, неизвестного мне происхождения, явившегося на любовное свидание с вашим бюро!
- Какого еще сеньора? - удивился Саша Николаич, все еще не понимая.
- А вот это надо еще выяснить, и, я думаю, при помощи жандармерии или полицейских агентов, - предложил Орест, даже и в этом случае не оставивший своей привычки пускать в ход высокопарные выражения.
Саша Николаич подошел ближе к вору, которого крепко держали за руки и плечи, взглянул ему в лицо и, хотя тот и отворачивался, тотчас же узнал его.
- Вы? - только и произнес он.
Это был когда-то хороший его знакомый, бывший граф Савищев.
- Отпустите его и оставьте нас одних! - приказал Саша Николаич таким тоном, что его послушались немедленно.
- Да, это я! - сказал бывший граф Савищев. - Вам везет, и ваш верх всегда надо мною. Теперь я в ваших руках и вы можете сделать со мной все, что хотите.
- Если бы это и в самом деле было так! - вздохнул Саша Николаич. - Тогда я бы постарался сделать все для вас, насколько это возможно, чтобы вы были довольны и счастливы!
- Но это не в вашей власти, - усмехнулся бывший граф Савищев. - Для этого вам необходимо не только вернуть мне мое состояние, но и титул, и положение.
Саша Николаич долго и пристально вглядывался в графа Савищева.
- Скажите, зачем вы пришли сюда? - сказал он, наконец, стараясь это сделать как можно тише и ласковее.
Но именно эта ласковость и была невыносимее всего для бывшего графа. Он, вероятно, предпочел бы, чтобы его арестовали и отвели в полицию, но видеть перед собой этого человека, который как бы связывался с несчастьями самого бывшего графа, казалось Савищеву невыносимым и ему было невыносимо же чувствовать к себе снисхождение и жалостливость Саши Николаича.
- Зачем я пришел сюда?! - сказал он ему с силой. - Затем, что ненавижу вас!
- За что же? - удивился Саша Николаич.
- Вам угодно знать, за что?.. Извольте, я скажу!.. За то, что в то время, как я лишился богатства, вы его приобрели; за то, что вы меня как бы вытеснили и занимаете мое место теперь в том обществе, в котором я родился и к которому привык… Вы - незаконный сын французского аббата, бастард, пользуетесь всеми правами дворянского происхождения, а я, прирожденный граф Савищев, объявлен незаконным!
- Но ведь не я виноват в этом!
- И я не виноват… Я не виноват ни в чем, а между тем ваше оскорбление, которое вы бросили мне в лицо, памятно для меня!..
- Какое оскорбление?!
- Вы мне крикнули…
- Да! Помню! - сказал Саша Николаич. - Я был неправ тогда… Мне не надо было забываться так… Простите меня!
(При последней встрече Саша Николаич назвал Савищева "жалким человеком" и указал ему на дверь). Бывший граф Савищев вздрогнул и топнул ногой:
- Да не великодушничайте!.. Мне ваше великодушие отвратительно! Понимаете вы, оно-то больше всего и оскорбляет меня!
Саша Николаич, добрый, простой и нехитрый человек, никак не мог понять, что творится в этот миг с его ночным незваным гостем. Он, напротив, хотел бы поговорить с ним в самом миролюбивом тоне…
- Вы не думайте, - принялся уверять он, - что мои слова были неискренни. Напротив, уверяю вас, что я от всей души хотел бы вам помочь…
- Не надо! Не надо мне вашей помощи! Я обойдусь и без нее! Как вы не понимаете, что ваше поведение со мной мне обидно! Ну, вы меня поймали ночью с помощью ваших холопов у себя в кабинете… Так вяжите… делайте то, что вам предоставляет закон, а не разыгрывайте тут благодетеля.
- Да нет же, я и не разыгрываю, уверяю вас! - с искренним чувством произнес Саша Николаич. - Если вы пришли сюда, чтобы… - он запнулся и с трудом договорил, - …чтобы взять денег, то я дам вам их, и никто не узнает об этом!.. Если хотите, я буду давать вам их каждый месяц!..
- Я ничего не хочу! - опять топнул ногой бывший граф Савищев. - И ваших денег мне не нужно, потому что у меня самого вполне достаточно их и я сам могу вам платить ежемесячно. Но раз уж судьба свела нас вместе, мне надо, чтобы вы иначе расквитались со мной!.. Я не так глуп, чтобы отдаваться в ваши руки в то время, когда вы думаете, что держите меня. Когда шел сюда, то принял свои меры…
С этими словами бывший граф Савищев выхватил из кармана обнаженный итальянский стилет и взмахнул им в воздухе. Но в тот же самый миг Орест, не удалившийся со слугами, а лежавший, притаившись, под окном, как он лежал и во время разговора Саши Николаича с госпожой де Ламот, одним прыжком очутился возле Савищева, остановил его руку, воскликнув:
- Помилуйте, сеньор, такие манеры не приняты в столичном аристократическом обществе, к которому мы с вами принадлежим…
Савищев рванулся от него, выпрыгнул в окно и побежал.
Саша Николаич удержал Ореста, который хотел последовать за ним, остановив его.
- Бог с ним! - сказал он. - Пусть он скроется, а вы мне лучше скажите, откуда вы взялись и каким образом застали здесь этого человека?
- Из дивана.
- Из дивана?!
- Да, гидальго. Я был, по деликатному выражению вашей матушки, "нездоров"!
- Ну, это-то не ново! Дальше?