2
Сергей Александрович спал долго и крепко. Разбудил его Гирли, с которым он разговаривал с вечера и которого видел во сне. Орленев с трудом открыл глаза, ощущая еще в себе тревогу беспокойного своего сна. Гирли сидел у него на постели и будил его.
- Вы живы? - спросил Орленев, плохо еще проснувшись и сквозь просонки узнавая старого музыканта.
- Я жив, - ответил тот. - Что за вопрос?
- Ах, я сон видел, всю ночь грезил им! - Орленеву казалось, что он всю ночь грезил этим сном. - Башня была, большая-большая башня, а на ней вы и Потемкин, и вдруг гром, и все погибло, и башня распалась надвое.
Гирли, внимательно смотря на него, спросил:
- Вы знаете, что это значит?
- Что значит?
- А вот этот ваш сон. Бывают, что ни говорите, вещие сны, и тот, который вы видели, один из вещих. Вот уже несколько раз приходилось мне слышать рассказы о подобном сне. Многие люди видели его, и всегда почти с теми же подробностями, то есть именно разбитой башней. Значит же это вот что: человек идет к своей погибели, которая является плодом его гордости, неосторожности и собственных его ошибок, сделанных им добровольно. Так, люди завидуют, тратят свои силы на глупое и пустое соперничество, которое ни к чему не нужно, потому что не ведет ни к чему. Есть на свете желания неосуществимые, надежды обманчивые и вожделения, ведущие к погибели… И вместо того чтобы тешить себя этими надеждами в дни горя, лучше помнить, что страдать - значит приобретать. Наслаждения рассеивают и несут нищету за собой не только материальную, но и духовную. Всякое горе, принятое с покорностью и безропотно, есть шаг вперед, к вечному благополучию.
Орленев проснулся уже совсем.
- Сколько вы знаете хороших вещей! - сказал он Гирли, окончательно протирая глаза. - Иногда, когда вы вообще говорите так, мне хотелось бы вечно слушать вас.
- Да, но не всегда, к сожалению, я могу приходить к вам с хорошими вестями, - ответил Гирли.
Орленев вдруг приподнялся с кровати и широко открыл глаза.
- Что случилось? - спросил он.
- Да что вы так испугались? Пугаться вам нечего! Вчера пришло известие, а сегодня я узнал его, что Потемкин скончался.
- Умер? - переспросил Орленев.
- Да, умер, среди степи, по дороге в Николаев.
Весть, пришедшая в Петербург о смерти Потемкина, не была полной неожиданностью, потому что слух о его болезни доходил и раньше. Уехал он 24 июля, а 28 августа прошло уже известие, весьма тревожное, так что графиня Браницкая, племянница светлейшего, выехала к нему.
Орленев, знавший об этом, не обратил должного внимания, потому что всецело был предан своему счастью и своей радости.
Но те же люди, которые, как Гирли, с полной серьезностью и вниманием относились к известиям о болезни Потемкина, были поражены его смертью.
Впечатление в Петербурге прямо было необыкновенно. Императрица до того была огорчена, что это огорчение вызвало серьезное потрясение организма, вследствие чего пришлось бросить ей кровь. Она никуда не показывалась. Приемы во дворце прекратились. Не было эрмитажных собраний, и даже во внутренние покои не приглашалась обыкновенная партия государыни в карты.
Орленев собрал все подробности, какие мог, об этой смерти.
Выехав из Царского Села, Потемкин очень быстро приехал в Яссы. В восемь дней он был уже там.
Чувство недуга, скучная и бедная обстановка города, раздражение, вызванное делами, спутанными во время его отсутствия, - все это вызвало в Потемкине усиленный припадок обычной его меланхолии, когда он затворялся и никто не смел подступиться к нему. К этому времени относится сочинение им канона Спасителю.
Тут, как нарочно, мирные переговоры с турками затянулись и грозили даже прерваться.
Все это раздражало князя. Докторов, которые были с ним, он слушать не хотел, не исполнял их предписаний, много ел, обливал, чувствуя жар в теле, холодной водой себе голову и, переживая крупные волнения, раздражался по пустякам.
Правда, как нарочно, обстоятельства складывались так, что эти пустяки выходили иногда очень досадно.
Так, на похоронах скончавшегося в Галаце принца Вюртембергского, брата великой княгини Марии Федоровны, жены Павла Петровича, когда Потемкин вышел из церкви, по ошибке, вместо того чтобы подать ему карету, подвезли дроги, думая, что выносят покойника.
Однообразие Ясс прискучило наконец светлейшему, и он решил ехать в Николаев. В Яссах пред отъездом он подписал ослабевшей уже рукой последнее свое письмо к императрице, продиктованное секретарю Попову.
Потемкин выехал из Ясс в сопровождении большой свиты, так что поезд его раскинулся на далекое пространство. Сам он ехал в карете. При нем была икона Божией Матери. С ним ехала графиня Браницкая.
На первой станции, где был назначен ночлег, приготовили было пышную встречу, но из кареты, в которой ехал Потемкин, доносился слабый его голос: "Душно мне, жарко!" Он никого и ничего не хотел видеть.
С места остановки выехали рано утром. Было 5 октября 1791 года.
На тридцать восьмой версте от станции Потемкин приказал остановиться.
- Будет теперь! - сказал он. - Некуда ехать, я умираю. Выньте меня из коляски, я хочу умереть в поле.
Его вынесли на походной постели и положили на траву, устроив тут на ковре ему ложе с кожаной подушкой.
Светлейший ничего не говорил, лежал смирно и стонал. Так прошло около трех четвертей часа. Потом Потемкин стал отходить, вздохнул три раза и скончался. Один из казаков, ехавший в конвое, положил покойному на глаза два медных пятака, чтобы веки сомкнулись.
Тяжелая картина смерти посреди поля могущественнейшего в России человека была увековечена таким стихотворением:
"Чей труп, как на распутье мгла,
Лежит на темном лоне ночи?
Простое рубище - чресла,
Две лепты покрывают очи;
Прижаты к хладной груди персты.
Уста безмолвствуют отверсты!
Чей одр - земля, кров - воздух синь,
Чертоги - вкруг пустынны виды?
Не ты ли - счастья, славы сын,
Великолепный князь Тавриды?
Не ты ли с высоты честей
Незапно пал среди степей?"
XVII
Восьмиугольная звезда
1
Несмотря на то что началась вторая половина октября, день выдался такой теплый, что Орленев мог надеть легкий плащ, когда отправился вместе с Гирли к балагану, где видел девушку с медальоном на шее, похожим на тот, который служил для Гирли приметой Маргариты.
Ночи и вечера были холодные. Наступали уже заморозки, но в этот день солнце светило ярко и грело пахнувший уже палым листом и осенью воздух.
Сергей Александрович и Гирли пришли на площадь. Балаган стоял на прежнем месте. Было около двенадцати часов дня. До обычного представления оставалось еще часа два.
- Вероятно, они тут и живут, - сказал Гирли, направляясь к части балагана, противоположной входу для публики.
Здесь была сделана пристройка, очевидно служившая пристанищем для участников представления. Тут было их жилище и вместе с тем уборные.
Пристройка имела всего два маленьких окна, была сколочена на живую руку и видимо представляла собой плохую защиту от холода. Сбоку у нее была прилажена железная труба находившейся внутри печурки.
Но, несмотря на всю шаткость и легкость постройки, это зданьице приобрело уже обжитый вид. Кое-как сколоченные доски успели уже обтереться, и в особенности у двери. Тут же у двери была устроена маленькая скамеечка и столик. Все-таки люди жили.
На скамеечке у столика, пригретая солнышком, сидела худенькая, казавшаяся вблизи еще худее, чем издали, Шарлотта, в холщевом платьице, с накинутым на голову и на плечи платком.
- Вот она! - показал Орленев.
Гирли внимательно посмотрел на нее и спросил по-английски:
- Вы та, которая входите в клетку со львом?
Девушка взглянула на него, чувствуя, что обращаются к ней, но видимо не понимая вопроса. Тогда Гирли спросил то же самое по-немецки. Девушка смотрела на него, не спуская взора, но тоже ничего не ответила.
Гирли еще внимательнее взглянул ей в лицо, как бы желая по чертам ее дознаться, к какой национальности принадлежит она, и наконец решительно спросил по-французски:
- Вы входите в клетку со львом? У вас, говорят, есть очень красивый медальон. Может быть, вы продадите его за хорошие деньги?
Шарлотта вдруг вспыхнула вся и, сделав инстинктивное движение и раскрыв этим платок, взялась за медальон. Он висел у нее на шее. Взялась она за него, точно желая убедиться, тут ли, - непритворный испуг овладел ей, и она слегка отстранилась, точно оробев, что у нее отнимут сейчас ее собственность.
- Не беспокойтесь, мое дитя, мы не сделаем вам зла, - тихо опять сказал Гирли и наклонился, чтобы разглядеть медальон.
Орленев так и впился в него взором. Он видел, что старик заинтересовался сразу медальоном.
"Неужели я напал на след?" - радостно подумал Сергей Александрович.
Шарлотта не изменила своего положения, и выражение испуга, несмотря на обращенные к ней ласковые слова, не сошло с ее лица.
- А можно посмотреть, что там внутри? - продолжал спрашивать Гирли.
Глаза его загорелись, и все лицо стало светлее. Было очень похоже на то, что медальон был именно такой, какого искали они.
Шарлотта вдруг, опустив голову, отвернулась и закрыла платок. Она не только не ответила на вопрос Гирли, но старалась всем показать, что и не желает отвечать и хочет лишь одного, чтобы оставили ее в покое.
- Отчего же вы не отвечаете? Ведь вы понимаете же по-французски, мы видим это! - спросил в свою очередь Орленев.
- Погодите, погодите! Хотите, я вам скажу, что написано внутри этого медальона? - живо остановил его Гирли и обратился снова к Шарлотте.
Девушка вдруг вскочила с своего места и выпрямилась. Неподдельный ужас выражало теперь все ее маленькое и худенькое существо.
Она молчала, но глаза говорили за нее. Она так смотрела теперь на Гирли, как, вероятно, входя в клетку к зверю, смотрела на льва.
Но Гирли не испугался этого ее взгляда.
- Вот что там написано, - твердо и уверенно проговорил он, - "Преодолевай препятствия, сила твоя увеличится. Очисти себя от страстей и ошибок, чтобы найти тайну истины, и ключ ее будет дан тебе. Лучи божественного света явятся тебе из тайного святилища, чтобы рассеять мрак твоего будущего и показать тебе путь к счастью. Никогда, что бы ни случилось в твоей жизни, не оставляй святой надежды, и ты найдешь плоды своей веры". Так ли я говорю, мое дитя?
Шарлотта, как была, снова опустилась на скамейку, положила обе руки с локтями на стол и спрятала в них голову. Лица ее не было видно, но по тому, что все ее тело заколыхалось порывисто, ясно было, что она плакала.
Орленев почти торжествовал. Он был уже почти уверен, судя по поведению Гирли, что они нашли в этой Шарлотте Маргариту, однако ее слезы не трогали его, потому что он знал, что теперь ее жизнь будет в тысячу раз лучше, чем была до сих пор, и что, если бы она знала это, она не плакала бы, а радовалась.
Но все-таки слезы ее трудно было объяснить. Она плакала не потому, что якобы считала, что ее обидели чужие, неизвестно откуда взявшиеся люди, приставшие к ней со своими разговорами; нет, видимо было, что весь ее ужас и все горе заключалось именно в том, что Гирли сказал ей, что было написано у нее в медальоне.
Старик угадал, это было видно по этой девушке. Но, если он угадал, значит, медальон был известен ему, то есть он был тот, который они искали.
Но отчего же плакала эта девушка?
Объяснение этому явилось сейчас же.
2
Когда Шарлотта, или та, которую называли так в балагане, заплакала, в дверях, у которых она была, показалась фигура заспанного человека, выползшего на солнце.
Орленев не столько по лицу, сколько по манере сразу узнал в нем нагримированного негра в зеленой чалме, который вертелся у клетки и дразнил льва во время представления. Теперь он был с чистым, не вымазанным сажей лицом, и на нем была обыкновенная серая немецкая куртка.
- Что такое, что тут такое? - заговорил он грубым французским языком, крайне недружелюбно оглядев Гирли и Орленева и дернув за плечо плачущую девушку.
Она, как кошка, скользнула ему под руку и исчезла внутри балагана.
"Негр" подпер руки в боки и уставился пред собой, как бы спрашивая, что от него хотят, и по-русски попытался проговорить:
- Кто вам нужен?
Гирли стал объяснять ему, что они, заинтересовавшись его представлением, пришли узнать, нельзя ли поглядеть льва поближе, и что они готовы заплатить ему за это. При этом он вынул серебряный рубль и сунул его в руку человека.
Это сейчас же изменило все. "Негр" из грубого сейчас же сделался вежливым и отрекомендовался, что его зовут Пьер-Баптист Сулье. Он объяснил, что он - родом француз, но бывал во многих странах и вообще артист, а льва видеть пред представлением нельзя, потому что это его может раздражить, но если они пожалуют по окончании зрелища, то он им с удовольствием покажет зверя. Если его раздражить, то мадемуазель Шарлотта не может войти ко льву, и тогда останется неисполненным один из самых интересных номеров программы.
- А кто эта мадемуазель Шарлотта? - спросил Гирли.
- Артистка моей труппы!
- Я знаю это; но откуда она попала к вам?
- Вероятно, вы сейчас спрашивали ее об этом?
- Нет, я спросил ее только про медальон…
- А! - ответил Сулье. - Это важно; ведь это - ее талисман.
- Как талисман?
- Да. Без него она ни за что не войдет в клетку. Мало того, она даже ни за что не покажет его никому. Попробуйте-ка попросить ее показать, что внутри медальона!
- Мы именно это и спросили у нее.
- Ну вот! Она даже и мне, да и никому на свете не дает его в руки, а не только не показывает, что в нем. Странная и упрямая девчонка! Но я знаю ее упрямство и потому должен подчиниться. Она прямо заявила мне, что, если только я или кто-нибудь другой узнает, что у нее в медальоне, она больше ни за что не решится войти к зверю. И не пойдет!
- Ну так она теперь, значит, больше не пойдет уже! - проговорил Гирли.
- Как не пойдет? Отчего? Вы насильно взяли у нее ее медальон? Оттого она и плакала? - вдруг, побагровев почти, крикнул Сулье. - Но ведь это насилие!
- Насилие мы не позволяли себе, - строго и внушительно проговорил Гирли. - Но с сегодняшнего дня Шарлотта не будет входить в клетку со львом.
В двери за спиной хозяина показалась головка девушки. Очевидно, она стояла за дверью тут же и слышала весь разговор.
- Господин прав, - медленно произнесла она, не без труда выговаривая по-французски, - я больше к зверю не могу идти. Мой талисман раскрыт.
Сулье вдруг забыл о рубле, полученном им, и снова вспыхнул. Очевидно дело шло для него уже не о пустяках, а о целом состоянии, или, по крайней мере, о верном источнике дохода.
- Как? Талисман раскрыт? - крикнул он, обращаясь то к Шарлотте, то к Гирли и Орленеву. - Как, ты не пойдешь к зверю? Я посмотрю, как ты не пойдешь!.. И какой там талисман!.. И зачем вы приходите смущать девушку?.. Что же я теперь буду делать?
- А вот сядемте и поговорим спокойно, - сказал Гирли. - Никто не хочет делать вам зла. Ее медальон я не открывал, но если знаю, что в нем, то по некоторым другим обстоятельствам, совершенно особенным. Однако не в этом дело… Скажите пожалуйста, у этой девушки есть родители?
Сулье снова разразился рядом грубостей. Он говорил, что не позволит никому мешаться в дела своей труппы, что никому нет дела до происхождения артистов, находящихся у него, и что он просит наконец оставить его в покое.
- У меня сейчас начинается представление, - добавил он, - и я прошу вас удалиться.
- А во сколько вы считаете ваш полный сбор? - спросил Гирли.
Сулье как будто опешил.
- То есть как сбор?
- Да так: сколько представление дает вам выручки, когда все места полны?
- О, при полных местах я получаю тридцать серебряных рублей.
Гирли вынул деньги и, передавая их французу, сказал:
- Вот вам тридцать рублей - отмените на сегодня представление. Надеюсь, вы можете теперь разговаривать со мной?
Снова в Сулье совершилось неожиданное превращение от грубости к заискиванью. Он стал даже титуловать Гирли князем и теперь не только не отказывался от разговора, но, напротив, предложил сесть, сказав, что вынесет стулья. Гирли просил его не беспокоиться, уверив, что хорошо будет и на скамеечке.
Они сели. Сулье остался стоять пред ними, готовый отвечать на все вопросы.
Из расспросов оказалось, что он был в прежнее время матросом, затем в Индии бежал с корабля, жил там долгое время, научился нескольким фокусам и, когда вернулся в Европу, поступил в труппу странствующих артистов, где была и Шарлотта со львом. Страсть к искусству, как говорил он, влекла его. Дела антрепренера шли плохо. Тогда Сулье решил истратить скопленные в Индии деньги и приобрел от прежнего антрепренера все дело. Откуда сама Шарлотта - он наверное не знает. Говорили ему, что она родом из Индии, но сама она ничего не рассказывает, бережет только свой медальон, в который верит слепо и под охраной которого не боится входить в клетку, хотя это - сущий вздор, потому что тут медальон никакой роли играть не может, а просто лев - ручной и давно привык к ней. Откуда у нее медальон - она тоже не рассказывает.
- Ну вот что, - сказал наконец Гирли, - сколько вы возьмете за то, чтобы освободить девушку навсегда от представлений и оставить ее у меня?
Сулье задумался, а затем вдруг улыбнувшись произнес:
- Это стоит очень много денег.
- Сколько бы это ни стоило, вы скажите только сумму.
- Сумму?.. Это нужно подумать, рассчитать… Я не могу так сразу.
- Я и не требую, - ответил Гирли, - мы можем подождать… Завтра я приду к вам опять, тогда потолкуем обстоятельно…
Когда он и Орленев, решив, что вернутся сюда завтра, отошли от балагана, Сергей Александрович проговорил наконец то, что давно хотел сказать Гирли:
- Итак, Маргарита найдена?
Гирли задумчиво смотрел себе под ноги.
- Как найдена? - переспросил он.
- А эта Шарлотта? Разве это - не она?
- К сожалению, нет! - вздохнул Гирли.
- Как, разве ее медальон - не тот, который вы ищете?
- Нет. Он не имеет ни малейшего сходства с тем медальоном, который я ищу.
- В таком случае зачем же вы приняли такое участие в этой Шарлотте и готовы заплатить за нее деньги этому человеку?
- Потому что медальон, оказавшийся на ней, хотя и не тот, который нужен мне, но это медальон, который ищут давно уже. Это медальон несомненный, с восьмиугольной звездой, одного из великих розенкрейцеров. Надпись, которую я знал наизусть, хранится в нем на виду. Но там есть изречение скрытое, которое является ключом к этой надписи. Этого ключа ищут давно, и наше братство ищет его. Вот отчего я обрадовался, увидев этот медальон, и готов для освобождения девушки заплатить какую угодно сумму, потому что уверен, что ваше братство не будет жалеть денег на это!
Орленев испытал невольное разочарование. Очень уж хотелось ему, чтобы старый Гирли нашел Маргариту!