Возвращавшихся из-за границы навигаторов частенько экзаменовал сам Петр. Это был строгий экзаменатор! Он не гнался за правильностью речи испытуемых, за изяществом их манер, но требовал глубоких практических знаний. И не раз знатный бездельник, проводивший время вместо корабельной палубы в портовых кабаках, отправлялся во флот простым матросом.
Воскресенский сдал экзамен отлично, царь произвел его в поручики, и теперь он, Кирилл, командир галеры, а в будущем надеется стать капитаном многопушечного корабля.
За разговором незаметно пролетела короткая белая ночь. Марков поспал всего часа полтора, и уже боцманы засвистели на побудку.
Русская галерная флотилия под командой генерал-адмирала Апраксина подошла к Тверминне25 июня. Здесь она остановилась: дальнейший путь преграждал сильный шведский флот вице-адмирала Ватранга. Он стоял у южной оконечности полуострова, у мыса Гангут. Идти в лобовую атаку было бессмысленно: шведы без труда расстреляли бы из дальнобойных орудий русские галеры, прежде чем те могли бы ответить из своих малокалиберных пушек.
Стали ждать прибытия к флоту царя Петра. Время тянулось долго, скучно. Наиболее распорядительные командиры отправляли людей на берег: ловить в прибрежном мелководье рыбу, заготовлять дрова для камбузов и, наконец, просто отдыхать и купаться.
Воскресенский в сопровождении Маркова не раз уходил на целые дни охотиться. Убитую дичь готовили на костре, потом валялись на песке и даже (Кирилл весело думал, что сказал бы об этом Апраксин) затевали возню! Дружба (секретная, но дружба!) между офицером и солдатом росла с каждым днем.
Однажды они ушли от Тверминне верст на пять к северу и там, напившись молока на мызе, решили в поисках дичи пройтись на запад. Дорога была не очень хороша: валуны, песчаные дюны, сосновые рощи. Приятели шли довольно быстро, и вдруг перед ними показалось море. Кирилл удивился, но ничего не сказал. Отдохнули, искупались, двинулись назад. Воскресенский взял направление по компасу и начал старательно считать шаги, приказав Илье делать то же самое.
Когда они вернулись к мызе, Кирилл сказал:
- По моему счету тут не больше двух с половиной верст.
- И у меня так вышло.
- Так это что же выходит, друг ты мой разлюбезный! - в восторге вскричал Воскресенский. - Здесь же галеры можно волоком по сухопутью перетащить! Да стоит приказать нашим молодцам, они это в два дни сделают. И пускай себе шведы у мыса сторожат - а мы, вот они где! - Кирилл махнул рукой на запад. - Покажем им корму, и в путь на Або! - Кирилл рассмеялся, ему вторил Марков.
Мысль показалась Воскресенскому такой важной, что он немедленно поспешил обратно и в тот же вечер явился с докладом к командиру флотилии Змаевичу.
Капитан-командор Змаевич выслушал предложение Воскресенского с кислым видом. Длинное сухое лицо его не выражало ничего, кроме вежливого внимания.
- Полагаю мысль твою, господин поручик, вздорной и нестоящей рассуждения. Перетаскивать столь вместительные суда - задача трудная, требующая большого времени. И пока мы сим делом будем заниматься, шведы, вызнав о нем от финских рыбаков, подтянут флот к тому берегу и устроят нам горячую, - Змаевич иронически усмехнулся, - очень горячую встречу. А впрочем, господин Воскресенский, благодарю за то, что мыслишь о военных делах. Иди, я тебя не забуду.
Воскресенский с огорчением рассказал об этом разговоре Илье.
- И как это я не сообразил! - жаловался он приятелю. - Ведь и вправду галера на берегу, что кит на суше. Громи ее из пушек, а она чем ответит?
Но Змаевич после посещения Воскресенского тотчас надел парадный мундир, приказал спустить шлюпку и отправился к Апраксину.
Здесь он выдал мысль Воскресенского за плод своих собственных раздумий и очень горячо доказывал выгоды "своего" прожекта.
Когда у Апраксина явились такие же сомнения, какие сам Змаевич выражал в беседе с Воскресенским, капитан-командор легко опроверг их.
- Разве нельзя, господин адмирал, - с убеждением заявил он, - занять тот берег достаточными силами, поставить батареи, и шведы не смогут помешать нам переволочь суда!
- Дельно говоришь, господин капитан, - согласился Апраксин. - Доложу о твоем прожекте государю.
О Воскресенском во время этого визита не было сказано ни слова.
* * *
Царь Петр прибыл к флоту 20 июля. Апраксин сразу рассказал ему об идее устроить переволоку у мызы Лапвик.
Петр мысль одобрил, но внес в нее весьма существенное изменение.
- Затея добрая, - сказал он, - но тащить галеры долго, да и корпуса повредятся. А сделаем мы, господин адмирал, так: к устроению переволоки приступим, но токмо для виду. Шведы о ней бессомненно узнают и перебросят туда часть своего флота. И таковое разделение вражеских сил нам пойдет на пользу.
Закипела работа. Тысячи солдат, матросов и гребцов принялись валить лес, таскать бревна и устраивать начало двухверстного настила для перетаскивания галер.
Рубя большую сосну, Илья Марков лукаво поглядывал на Воскресенского, а тот в ответ вздыхал: ведь всем в русском флоте уже стало известно, что блестящая мысль устроить переволоку принадлежит капитан-командору Змаевичу и что государь его за это благодарил.
- Вот так-то всегда знатные делают, - шепнул Марков Кириллу, оставшись с ним наедине. - Сущие грабители! Они чужое присвоить всегда рады: то ли деньги, то ли выдумку, то ли иное что!
- Замолчи, бунтовщик! - с притворной строгостью прикрикнул офицер.
Петр обманул шведов. Весть об устройстве волока быстро дошла до Ватранга, и тот отправил к западному берегу полуострова эскадру контр-адмирала Эреншельда в составе восемнадцатипушечного фрегата "Элефанд", шести галер и трех шхерботов. Эта эскадра должна была помешать осуществлению операции, затеянной русскими, и уничтожить корабельными пушками русские галеры, которые удалось бы спустить с западного берега полуострова.
Цель раздробить мощный шведский флот была достигнута.
Ватранг, однако, еще более ослабил свои силы: он послал к бухте Тверминне отряд контр-адмирала Лилье из восьми линейных кораблей, одного фрегата и двух бомбардирских судов. Этот отряд намеревался атаковать главные силы русского галерного флота.
Так умелые действия русских флотоводцев вынудили шведов распылить свои силы, и теперь борьба с каждой отдельной эскадрой представлялась более легкой.
Русские решились на прорыв.
26 июля выдался чудесный тихий день. Лучшей погоды для осуществления плана русских адмиралов нельзя было и желать. Во время штиля парусные корабли были обречены на неподвижность, а гребные суда могли беспрепятственно маневрировать: ведь они двигались людской силой.
Работа гребцов на галерах и скампавеях была настолько изнурительной, что ее обычно возлагали на невольников: на пленных турок и шведов, на каторжников. Одетые в лохмотья, голодные, они с зари до зари махали длинными веслами, настолько тяжелыми, что каждое весло приводили в движение три-четыре человека. Безветрие было бедой для галерников, но об этом меньше всего думали флотоводцы, строя планы боевых действий.
Ватранг с отрядом больших кораблей стоял невдалеке от берега, чтобы не дать неприятельским галерам проскользнуть по мелководью.
Каково же было изумление шведов, когда они увидели, что флотилия из двадцати русских галер и скампавей вышла на простор и обходит эскадру Ватранга мористее! Это шла флотилия Змаевича.
На шведских кораблях поднялась страшная суматоха. Залились боцманские свистки, загуляли линьки по матросским спинам, начался поспешный спуск шлюпок, чтобы на веслах отбуксировать от берега корабли и преградить путь русским галерам. Но не такое простое дело буксировать громаду линейного корабля. Прежде чем шведский флот едва заметно сдвинулся с места, за флотилией Змаевича прорвалась другая - из пятнадцати галер и скампавей под командой бригадира Лефорта.
Адмирал Ватранг готов был от бешенства рвать на голове волосы.
Флотилии Змаевича и Лефорта направились в Рилакс-фиорд, где и заперли эскадру Эреншельда.
В три часа дня царь Петр и Апраксин отправились по сухопутью к Рилакс-фиорду, чтобы там руководить боем против Эреншельда.
День 26 июля изменил положение враждующих сторон и значительно улучшил позиции русского флота.
Вечером адмирал Ватранг заявил:
- Завтра русские нас не обманут, мы изменим свое расположение.
Ночью его эскадра оттянулась от берега, и теперь противник уже не смог бы повторить маневр, так удачно проделанный накануне. Вместе с тем Ватранг отправил Лилье приказ вернуться, чтобы надежнее запереть проход к Аландам.
Утром 27 июля Лилье возвратился и присоединился к главным силам Ватранга. Но русских это не испугало, и они осуществили новый дерзостный и хитроумный маневр: они двинули второй отряд галер между шведским флотом и берегом!
Это была необычайно рискованная затея. Стоило подуть ветру, и он мог занести русские галеры в шхеры и на отмели. Вместе с тем и шведы получили бы возможность маневрировать, придвинуться к суше и разгромить противника артиллерийским огнем.
Но ветра не было, море осталось спокойным. Шестьдесят четыре галеры второго отряда шли под берегом, насмехаясь над безвредными снарядами шведских пушек, не долетавшими до цели.
Адмирал Ватранг бесновался. Он разогнал всю свою свиту, ругался, топал ногами и, наконец, так грохнул подзорной трубой о перила капитанского мостика, что из нее посыпались осколки. Не в меру услужливый юнга притащил из адмиральской каюты запасную; Ватранг рявкнул на него, бедняга со страху скатился в трюм и спрятался среди бочек.
Шведские ядра подымали эффектные фонтаны воды, а весла на русских галерах ударяли мерно, в такт барабанам, гребцы, ежась под плетками надсмотрщиков, гребли изо всех сил, и скоро флотилия миновала опасное место.
Пришел черед расправиться с Эреншельдом, напрасно терявшим время у фальшивой переволоки.
Увидев приближение русских галер, Эреншельд понял безвыходность своего положения, но это был старый морской волк. Он решил обороняться до последней возможности и занял крепкую позицию в проливе между двумя островами. Фрегат он поставил в центре, с каждой стороны подступы к нему охраняли по три галеры. Шведские суда расположились полумесяцем, обращенным вогнутой стороной к противнику. Это позволяло вести массированный огонь из ста шестнадцати пушек, которыми располагал Эреншельд. Русские же могли отвечать только из одной носовой пушки с каждой скампавеи, и пушки эти были небольшого калибра.
Русская флотилия выстроилась тремя линиями. Передовой командовал сам Петр, среднюю занимали двадцать девять скампавей Змаевича, Лефорта, Волкова. Задняя линия составляла резерв атакующих.
Баталия началась в два часа дня. Забили барабаны на русских галерах, давая такт гребле, и авангард Петра в составе двадцати трех скампавей двинулся на шведов.
Царь стоял на носу галеры без шляпы, встречный ветерок колыхал его длинные волосы, глаза Петра пронзительно смотрели вперед. Опираясь на трость, царь говорил окружающим:
- День сей, двадцать седьмое, зело для меня благоприятен! Двадцать седьмого июня разгромили мы шведов на суше, двадцать седьмого июля покончим с могуществом их на море.
Но не так легко было справиться с Эреншельдом, поседевшим на долгой морской службе. Губительный огонь противника отбил одну за другой две атаки, направленные на центр шведской эскадры.
Петр изменил тактику. Скампавеи, как стая борзых на крупную дичь, набросились на шведские галеры. Беря врага на абордаж, они высаживали пехотинцев на палубы шведских судов, и там завязывался ожесточенный бой.
Артиллерия смолкла, и лишь трещали ружейные и пистолетные выстрелы, мелькали в воздухе тесаки, сабли, абордажные пики да слышались яростные крики бойцов.
Флаги на шведских галерах упали один за другим, и наступила очередь "Элефанда", казавшегося великаном среди русских скампавей. "Прозерпина" первой сцепилась с фрегатом.
Бой был упорный. Кирилл Воскресенский во главе своих солдат и матросов теснил шведов к корме фрегата. Рослый детина выстрелил ему в лицо, но пуля только обожгла левую щеку Кирилла, и шпага офицера пронзила грудь противника. Марков дрался бок о бок с Воскресенским. Он раскроил череп шведского матроса, замахнувшегося на поручика абордажной пикой.
Новые и новые отряды русских взбирались на "Элефанд". Сопротивление шведов слабело. Но пока матросы фрегата отчаянно дрались с русскими, с левого, еще свободного борта спустилась шлюпка, и в ней среди гребцов виден был маленький старик в адмиральском мундире, с перевязанной головой.
Первым заметил беглецов Марков.
- Кирилла Прокопьич, - заорал он, - смотри, ихний самый главный удирает!
- Черт! - выругался Воскресенский. - Это сам Эреншельд!
Собрав несколько матросов и солдат, Кирилл бросился в шлюпку, колыхавшуюся у борта фрегата. Эреншельда удалось настигнуть у самого берега.
- Молодчина! - сказал Петр Воскресенскому, когда тот подвел к нему ослабевшего от раны адмирала. - Как звать тебя?
- Поручик Воскресенский, ваше величество!
- Из Навигацкой?
- Так точно, ваше величество!
- Помню, помню тебя! До адмирала дослужишься?
- Рад стараться, ваше величество! - гаркнул обезумевший от счастья Воскресенский.
- Ладно! - дружелюбно рассмеялся царь. - Отвези господина адмирала в лагерь, и пусть медикусы окажут ему всевозможную заботу. Старик заслужил сие своей храбростью!
* * *
Молодая столица торжественно встретила победителей. Величавая процессия двигалась вверх по Неве. Ее открывали пленные корабли: "Элефанд", галеры, шхерботы. За ними следовали суда победителей, расцвеченные флагами, с матросами в белых рубашках, построенными на палубах, с оркестрами музыки.
На украшенных домах красовались аллегории, пушки Петропавловской крепости и Адмиралтейства гремели беспрерывными салютами, с корабельных палуб доносилось "ура".
Петр сошел на берег под руку с Эреншельдом, еще не оправившимся от раны, и ввел пленного адмирала, как дорогого гостя, в свой дворец.
Когда стемнело, началась иллюминация. Горели гирлянды из десятков тысяч разноцветных фонариков, вертелись огненные колеса, взлетали фейерверки, высоко в небе рассыпались блестящие искры ракет…
Пиры следовали за пирами. Пировали у Петра, у Апраксина, у Голицына и у других вельмож. Полуживых собутыльников лакеи на рассвете развозили по домам, а к вечеру все собирались снова.
За боевые заслуги царь из шаутбенахтов был произведен в вице-адмиралы: своей деятельностью в кампанию этого года Петр заслужил такой высокий чин.
В честь победы на монетном дворе были выбиты медали - золотые для офицеров, серебряные для нижних чинов.
Получили медали и Воскресенский с Марковым.
Гром гангутских пушек пронесся по Европе, встревожив европейских монархов и их министров, и вызвал в Стокгольме настоящую панику.
Странное, непонятное дело! Россия, эта загадочная страна, не только не истощалась в тяжкой войне, но, напротив, год от году становилась сильнее.
Гангут оказался переломным событием в Великой Северной войне. Первым его последствием явилось то, что эскадры Ватранга были срочно отозваны для защиты шведских берегов. Русский флот доказал свое неоспоримое превосходство на море, и шведские корабли уже не осмеливались появляться в русских водах.
Русские войска могли теперь в любое время ступить на территорию Швеции, не видевшей врага в течение столетий.
Война подходила к концу.
Глава XV
ПРИЕЗД ИВАНА РАКИТИНА
Иван Ракитин сделался главным приказчиком купца Антипа Русакова.
Он щеголял теперь в нарядном кафтане, в шароварах, заправленных в сапоги с подковками, в меховой шапочке с пером, лихо сдвинутой на ухо. Щеки его горели румянцем, рыжеватые усики вились колечками, а в глазах то и дело вспыхивал хищный огонек.
У хозяина была единственная дочь Анна. Веселая, синеглазая, она частенько приходила в лавку отца, чтобы выбрать сукна на новую шубку либо унести цветастую шаль. Купеческая дочь и молодой приказчик встречались взглядами. Анка краснела. Иван опускал глаза.
Антип Ермилыч хвалил скромность Ивана.
- Молодец парень, - говорил он, - не зазнаешься. Недаром в писании сказано: "Всяк сверчок знай свой шесток". Анку я отдам за богатея-многотысячника.
Кабы знал Антип Ермилыч, как темными ночами сидели Иван да Анка у него в саду на лавочке, как строили планы уговорить строгого батюшку, как нежно расставались на заре…
В большом доверии был Ракитин у хозяина. Не раз ездил он с проезжей грамотой в Вологду и Казань, Антип Ермилыч доверял ему увесистые мешочки с золотом и обозы с товаром.
"От трудов праведных не наживешь палат каменных", - говорила пословица. Иван это прекрасно знал. Но он был осторожен: там, где другой поверенный на его месте хапнул бы сотню золотых, Иван довольствовался десятком. Он понемногу скапливал капитал. В глиняном муравленом горшке, зарытом под березой в ракитинском огороде, год от году прибавлялось золота.
Антип Ермилыч догадывался о проделках главного приказчика, но был доволен его умеренностью. Купец помнил свою молодость: когда-то и он служил приказчиком и запускал руку в хозяйский карман, но далеко не так скромно.
Русаков дорожил молодым грамотным приказчиком, хвастал им перед другими купцами. Жалованье Иван получал хорошее. Семен мог бы не тачать сапоги - денег сына вполне хватало на прожитье, но старый сапожник по-прежнему сидел в амбарушке на табуретке с кожаным сиденьем и все так же стучал молотком.
И умер он за работой, с сапогом в руках. А вскоре сошла в могилу и безответная Домна.