Перелистывая местные газеты, нашел я в "Псковской правде" за 27 декабря 1964 года в статье "Здесь бывали Кутузовы" еще одно подтверждение тому, что отец Михаила Илларионовича похоронен в Теребенях.
Надо было туда ехать. От настоятеля Троицкого собора, что в местном Кремле, узнал я, что в Теребенях служит отец Елевферий, и отправился туда, надеясь на месте узнать то, о чем не рассказывали архивы.
Приехал я в Теребени в субботу утром. В маленькой деревянной церковке шла служба, народу было немного, все, видать, давно уже хорошо знали друг друга, и потому ко мне - незнакомому - тотчас же подошла красивая молодая женщина с косой, упрятанной под черный плат, в длинной черной юбке и поклонилась по–старинному - сложив на груди руки.
Поздоровавшись, она стала спрашивать, зачем и откуда я приехал, и, узнав, что я ищу могилу матери и отца Михаила Илларионовича Кутузова, ничуть не удивилась, а даже будто бы и обрадовалась.
Мы познакомились. Женщину звали Аллой Николаевной. Она оказалась человеком насколько глубоко и искренне верующим, настолько же и подлинно интеллигентным.
- Да, я слышала о том, что здесь, в Теребенях, похоронены родители Кутузова, - сказала Алла Николаевна, - но их могил на нашем кладбище нет.
- А в подвале церкви никакого склепа нет? - спросил я.
- Не знаю. Может быть, знает батюшка, - ответила Алла Николаевна и предложила подождать конца службы, чтобы поговорить с отцом Елевферием.
Священник оказался сорокалетним человеком, общительным, умным, чуть ироничным. Он пригласил меня к себе отобедать и за столом рассказал и кое–что из местной истории, а после обеда повел меня к речке Серебрянке, где некогда стояла усадьба отца фельдмаршала. На месте усадьбы дворян Голенищевых - Кутузовых, некогда располагавшейся в ста метрах от дороги, на невысоком плоском холме теперь буйно разрослась черемуха, стояла высокая, густая трава, и каких–либо следов дома и построек я не обнаружил.
Когда мы возвращались в Теребени я спросил отца Елевферия, бывал ли он в подвале церкви? И он ответил, что не довелось, потому что каменный пол храма был закрыт дощатым помостом, а сверху еще и обит для тепла линолеумом. Однако ж отец Елевферий обещал, что при первой же возможности в подвал проникнет.
Мне показалось, что предстоящее приключение нравилось ему.
Я уехал почти ни с чем.
А через два месяца получил из Теребень письмо. В нем сообщалось, что в подвале церкви обнаружен склеп, но никаких надписей нет, и потому, кто в нем похоронен, сказать нельзя…
Сегодня нам известно лишь имя и отчество матери Михаила Илларионовича - Анна Илларионовна, - это открыл в 1957 году ленинградский историк Ю. Н. Яблочкин, отыскав такие сведения в церковных, так называемых исповедальных книгах. Однако девичьей фамилии Анны Илларионовны мы так и не знаем, ибо в родословных книгах ни среди Беклемишевых, ни среди Беклешовых, Бедринских, Костюриных в конце XVII - начале XVIII века не значится ни одного Лариона или Иллариона, какой мог бы быть отцом Анны Илларионовны, родившейся, по предположению Ю. Н. Яблочкова, в 1728 году.
…Много, очень много белых пятен все еще остается в истории нашей родины. Это пятнышко лишь одно из них - маленькое, но очень досадное.
Может быть прочитав эту "Беседу", кто–нибудь из вас, мои читатели, возьмется за то, чтобы стереть пятно и на его месте написать: "Матерью великого русского полководца М. И. Кутузова, как нами достоверно установлено, была…"
6
Обедали в доме Лариона Матвеевича в полдень - оттого что вставали рано. Иван Логинович обычай этот знал и потому подъехал к брату точно в назначенное время.
Моряк гордился своей пунктуальностью и не смущался иной раз подчеркнуть это качество, с годами ставшее неотъемлемой чертой характера. Однако на сей раз Иван Логинович превзошел и самого себя: он въехал в ворота в тот самый миг, когда грохнула полуденная пушка Петропавловки.
Хозяин загодя вышел на крыльцо, собираясь встретить гостя у входа в дом. Рядом с ним стоял и Миша.
Как только коляска Ивана Логиновича показалась в воротах и одновременно грянул пушечный выстрел, и отец и сын дружно рассмеялись; гость был явно смущен и растерян таким оборотом событий и сам смеялся вместе с ними.
- Здравия желаю, ваше императорское высочество! - шутливо вытянувшись в струнку и пытаясь изобразить на лице величайшее почтение, говорил Ларион Матвеевич. - Артиллеристы вас встречают пушечной пальбой, а вот мы, пионеры, оплошали - ни почетного караула, ни барабанного боя "Честь", ни выноса знамени.
Иван Логинович шутливо хмурил густые брови.
- Пусть будет для нас примером Луций Квинкций Цинциннатус, муж скромный и доблестный, - патриций и сенатор, ходивший за плугом, - а не цесари, купающиеся в славе и утопающие в лести.
Обнявшись и расцеловавшись, братья и Миша прошли в дом. В столовой зале, когда они вошли туда, ждал их только один человек - Аким Прохорович.
Он стоял у накрытого стола в новом сюртуке, в парике, в белых нитяных перчатках. На груди старика сияла серебряная гангутская медаль, кою надевал он лишь в особо торжественных случаях.
Стол был накрыт не так, как обычно: постлана была парадная красная скатерть, выставлен праздничный фаянсовый сервиз и в центре стола благоухал осыпанный ранней зеленью молочный поросенок, покрытый золотистой, хрусткой корочкой.
Первым подошел к столу Ларион Матвеевич. Следом за хозяином неспешно и чинно проследовали к своим местам гость, домочадцы и обитатели дома.
Аким торжественно отодвинул стул хозяина, стоявший во главе стола, и Ларион Матвеевич строго оглядел всех собравшихся. По правую руку от него находился гость его - Иван Логинович, по левую - старший сын Миша. Стоял отец семейства, стояли и все его домочадцы.
Ныне может показаться: экая безделица - кто где за столом сидит? Да только не столь уж неважной вещью оказывалось все это на поверку: старший сын, выделенный из числа прочих детей, с самого начала не просто воспринимался ими как старший, как замена отца и его продолжатель, но и как их будущая опора и глава семьи, если любезного их родителя не станет в живых.
Рядом с Мишей стоял Семен - пятилетний брат его, сонный еще, черноглазый, щекастый, кудрявый мальчик, сильно похожий на старшего брата. Третьей от Лариона Матвеевича стояла семилетняя Аннушка. По возрасту она была ближе всех к Мише. По левую руку от Лариона Матвеевича, рядом с Мишей, стояла мать хозяина дома - шестидесятилетняя Прасковья Семеновна, доводившаяся бабушкой всему выводку внучат и теткой двадцатичетырехлетнему Ивану Логиновичу. Рядом с нею под правою ее рукой сидела самая младшая ее внучка - Дарьюшка.
Бабушка была родом со Псковщины и внучат своих звала "выводнями" или же "вылупышами", как называли в родных ее местах неоперившихся еще птенчиков, живущих в родительском гнезде. Дарьюшке только–только сровнялось три года, и бабушка держала девочку подле себя, чтоб в случае какой ее оплошки помочь управиться с ложкой или салфеткой.
Сестренки, как и братья, тоже походили друг на друга. Только Михаил и Семен схожи были здоровьем и красотой, а девочки, насупротив тому, были блеклы, белявы, худы и невзрачны. "Эка незадача, - говаривала бабушка, - надо бы наоборот, да не пожелал того господь - уродились мальчишки в красавицу мать, а девочки как есть вылитый Лариоша".
И хоть был ей Лариоша родным сыном, но не могла она не признать очевидного: невестка ее была истинной красавицей - белолицей, кареглазой, статной, а сынок лицом не вышел, хотя всем прочим взял - и умом, и нравом, и мужественной статью.
И, глядя на внуков, всякий раз вспоминала она невестку, что померла три года назад. И, вспоминая это, Прасковья Семеновна глядела на младшенькую Дашеньку со сложным чувством горькой к ней любви и столь же горькой досады, смешанной с печалью: и виновной была она в смерти собственной матери и, конечно же, не виновна.
А досада все ж была.
И теперь, глядя на Дарьюшку и сидящую напротив ее Анну, Прасковья Семеновна еще раз подумала: "Эка незадача с девицами–то получилась".
Разнились характерами и девочки: Аннушка была тиха, покорна, слезлива. Младшая же уже и сейчас выказывала необычайно крутой норов - была дерзка, криклива и упряма до чрезвычайности.
Бабушка, сколь не перебирала в памяти огромное семейство Голенищевых - Кутузовых, ни в ком из них ничего подобного ни припомнить, ни отыскать не могла.
Ни в ее родне - была она из семьи Бедринских, - ни в семьях родственников ее и свойственников - Кутузовых, Беклешовых, Яхонтовых, Костюриных и иных - столь своенравного характера не встречалось.
И думала Прасковья Семеновна: "В зернышке все свойства - и хлеба и яблони. В зернышке и все свойства человека. Не может из пшеничного злака вырасти крапива, а из крапивного семени не вырастет хлебный колос. Так и человек - сколь ни трудись над ним, сколь ни бейся, а ежели в зерне его была червоточина, то рано или поздно вылезет она наружу, как ни ухитряйся и что ни делай".
И с еще большею жалостью глядела на Дарьюш–ку - от самого своего рождения как есть разнесчастное дитя. Даже в этом, лилейном, как тогда говорили, возрасте видно было, что растут в доме две дочки–дурнушки и красавицами им и через пятнадцать лет не стать. И все же из них двоих Дарьюшка и в красоте уступала сестренке. Отцу и бабушке оставалось одно - надеяться на пословицу: "Не родись красивой, а родись счастливой".
При большой внешней схожести друг с другом и братья, так же как и сестры, уже и сейчас сильно отличались характерами. Михаил был весел, необычайно сообразителен и до всего нового весьма любопытен. Он с младых ногтей своих был скороспел - даже пошел, когда не было ему еще и года.
Семен же сделал свой первый шаг сам в конце второго года, заговорил и того позднее, был вял и задумчив и, как говаривала Прасковья Семеновна: "С ангельского еще возраста был наш Семушка прибит на цвету".
Беседа 2,
посвященная дальнейшей жизни и пестрыми судьбам тех, кто сидел за столом Лариона Матвеевича перед уходом в море дяди и племянника Голенищевых - Кутузовых.
Благодаря стараниям того же Ю. Н. Яблочкина только в 1957 году нам стала в общих чертах известна и биография Иллариона Матвеевича.
Илларион Матвеевич Голенищев - Кутузов родился в 1718 или 1719 году и четырнадцати лет - 8 октября 1733 года - поступил в Инженерную школу, в которой потом стал учиться и его сын Михаил. В феврале 1737‑го Илларион Матвеевич окончил школу со званием кондуктора первого класса. Он хорошо чертил и рисовал и потому после окончания школы был направлен для производства съемки местности сначала в окрестностях Петербурга, потом в Кронштадте, Выборге, Кексгольме и на шведской границе.
Весной 1741 года И. М. Голенищев - Кутузов был назначен адъютантом в ранге подпоручика к командиру Кронштадтской крепости и начальнику гарнизона генерал–аншефу барону Иоганну Людвигу Люберасу и потом одиннадцать лет состоял при этом человеке, следуя за своим начальником всюду, где оказывался и генерал Люберас.
Так как с 1741 по 1752 год жизнь Иллариона Матвеевича оказалась теснейшим образом связана с генералом Люберасом, имеет смысл коротко рассказать и о нем, тем более что не в малой степени служебные успехи И. М. Голенищева - Кутузова зависели от этого человека.
Шотландец по происхождению, Иоганн Людвиг Люберас вступил в русскую службу, как только русские войска овладели Лифляндией, где обитал тогда их род, изгнанный из Шотландии. Молодой Люберас знал языки - немецкий, французский, шведский, латынь - и очень быстро хорошо выучился говорить и писать по–русски. Петр I определил его к известному рудознатцу Виллиму Геннину, и тот довольно скоро сделал из Любераса приличного инженера.
При учреждении в 1719 году Берг–коллегии, ведавшей всеми "рудокопными делами", Люберас стал ее вице–президентом. Потом двадцать лет он строил разные порты и крепости, производил картографическую съемку Финского залива, руководил Сухопутным шляхетским корпусом, воевал в Польше, выезжал с дипломатическими поручениями, пока, наконец, не занялся последним в своей жизни делом - строительством канала Петра Великого и укреплением Кронштадта. В 1741 году Люберас стал командовать инженерным корпусом и "всеми фортификационными делами". В эту–то пору и появился рядом с ним подпоручик Илларион Матвеевич Голенищев - Кутузов.
Чина генерал–аншефа Люберас был удостоен не за воинские подвиги, а за то, что руководил церемонией коронации Елизаветы Петровны, и таким образом из первых военных инженеров стал одним из первых царедворцев.
В декабре 1742 года Люберас был отправлен на конгресс в Або (Турку) для подписания мирного трактата, завершавшего войну между Швецией и Россией. Трудные переговоры шли около полугода. Русские представители - А. И. Румянцев и Люберас - сумели подтвердить основные статьи предшествующих русско–шведских соглашений и добиться некоторых новых выгодных для России условий. За подписание трактата в августе 1743 года Люберас был награжден орденом святого Владимира, а его адъютант - большой Серебряной медалью.
В начале 1744 года новоявленный дипломат и вместе с ним Илларион Матвеевич уехали в Стокгольм - барон Иван Люберас, так стали теперь писать его имя и титул, был направлен в Швецию российским министром–резидентом, то есть чрезвычайным и полномочным послом.
Почти год ехал Люберас с немалой свитой в Стокгольм. Он не захотел плыть морем и "правил посольство" через Берлин, Гамбург и Копенгаген. Вместе с ним познавал Европу и его адъютант. В Стокгольме, при шведском дворе, Люберас пробыл около полутора лет и затем был отозван в Россию.
Здесь незадавшийся дипломат снова вернулся к военно–инженерной службе, возглавив работы по строительству канала имени Петра Великого и усовершенствованию Кронштадтской крепости.
25 мая 1752 года, по завершении работ на канале, был Ларион Матвеевич произведен в инженер–капитаны и определен "к управлению конторой кронштадтских строений".
30 июля 1752 года каменный канал имени Петра Великого был торжественно открыт, а через неделю - 6 августа - Люберас умер. Бывший его адъютант стал продолжателем дела инженера Любераса. Он следил и за всей трассой канала и по–прежнему управлял всеми фортификационными и инженерными делами Кронштадта.
Именно в этом качестве и пребывал Илларион Матвеевич, когда мы познакомились с ним и когда отправлял он в морское путешествие сына своего, Михаила.
А теперь заглянем вперед и расскажем о его дальнейшей жизни. Пройдет всего четыре года, и в 1758 году "за оказанные при строении канала кронштадтского труды" будет Ларион Матвеевич произведен в инженер–майоры, а затем и в инженер–подполковники.
В новом чине своем прослужит он недолго в Риге, а потом, в апреле 1759 года, будет переведен инженер–полковником в Петербург, в Главную канцелярию артиллерии и фортификации. В ней станет он ведать Остзейским крепостным департаментом - то есть всеми крепостями Прибалтики, - а кроме того, и обсуждать вопросы комплектования войск, и испытывать вместе с другими к тому назначенными офицерами новые орудия на военных кораблях, и делать многое иное, что ему поручалось.
3 марта 1763 года станет Ларион Матвеевич инженер–генерал–майором и тут же приступит к строительству Петербургского арсенала, на следующее же лето-в 1764 году - возглавит группу, которая начнет снимать трассу проектируемого судоходного канала меж озером Ильмень и Волгою.
А еще через несколько лет приступит генерал к постройке Екатерининского канала (ныне зовется канал Грибоедовским), за что по окончании строительства будет награжден императрицей золотой табакеркой, усыпанной бриллиантами, и, что не менее важно, получит в награду и сердечное расположение государыни, кое затем распространится и на сына его Михаила.
В ноябре 1769 года будет он назначен в армию П. А. Румянцева и вскоре окажется вместе с сыном своим Михаилом на театре военных действий. Достоверно известно, что вместе–то отец и сын Голенищевы - Кутузо–вы были только весной 1770 года, когда инженер–генерал–майор И. М. Кутузов и премьер–майор М. И. Кутузов были отправлены в только что взятую у турок крепость Измаил - "ради означения, как бы лучшее в том городе сделать укрепление". Знали ли они, какую службу сослужат их труды одному из них через двадцать лет? Вернувшись с театра военных действий "за старостью лет и болезньми" - а было ему тогда "возраста его 51 год", - 4 ноября 1770 года Ларион Матвеевич выйдет в отставку инженер–генерал–поручиком и поселится в Москве, став московским сенатором. Здесь прозвали его "Разумною книгой". Старик шутил, смущаясь, и говорил своим близким: "Здесь, в Москве, считают меня за чудо, надобно удалиться в деревню".
Всю свою жизнь (а умер он в 1784 году 65-ти лет, когда Михаилу Илларионовичу шел сороковой год) он оставался сыну добрым советчиком и верным другом. И сын, кажется, платил ему тем же.
К сожалению, мы очень мало знаем об их взаимоотношениях. Но среди документов, которыми мы располагаем, есть письмо Кутузова начальнику канцелярии Потемкина Василию Степановичу Попову от 1 сентября 1784 года. Кутузов, находящийся тогда в Павлограде, просил дать ему отпуск в связи со смертью отца.
"Так как теперь уже путь дурен и расстояние 1500 верст, да в ином месте задержут, и карантины, испросить у его светлости (фельдмаршала, князя Потемкина) позволение пробыть до ноября месяца".
А ехать надо было во Псковское наместничество. Полторы тысячи верст. По бездорожью. И потом полторы тысячи верст - обратно. Только любящий сын мог сделать это…
А теперь пришла пора поближе познакомиться и с Иваном Логиновичем.
Он доводился Лариону Матвеевичу двоюродным г братом, а матери Лариона Матвеевича - Прасковье Семеновне - родным племянником. У Лариона Матвеевича было еще и три родных брата, Андрей, Логин и Семен.
Отец Ивана Логиновича тоже был моряком, но успел дослужиться до лейтенанта. Он умер совсем молодым - в 1737 году от чумы под Очаковом, когда его сыну шел восьмой год.
Родился Иван Логинович 21 августа 1729 года в имении отца в Торопецком уезде и в 1742 году тринадцатилетним отроком был определен в Сухопутный шляхетский кадетский корпус, но уже на следующий год перевели его в Морской, из–за того что был он из новгородских дворян, а они, по указу Петра I, долженствовали преимущественно поступать в морскую службу.
Год пребывания в Сухопутном корпусе был Ивану зачтен, приняли его сразу же во 2‑й класс, и оттого в 1744 году стал он уже гардемарином.
В 1746 году семнадцатилетний Иван Логинович был произведен в мичманы, в 1751‑м - в унтер–лейтенанты и вскоре стал командиром небольшого фрегата.
Выходить в море он стал еще кадетом и потому, став командиром корабля, вышел в море в восьмой раз. В 1753 году он - уже командиром - ходил из Петербурга в Архангельск и обратно, что в те времена почиталось весьма нелегким и небезопасным делом.
Вот и на этот раз, весной 1754 года, собрался двадцатичетырехлетний лейтенант Голенищев - Кутузов в очередное плавание, решив взять с собою своего восьмилетнего племянника Михаила.
А теперь мы пропустим следующие семь лет из жизни Ивана Логиновича, потому что подробно расскажем о них в повести, и познакомим с тем, что произойдет с ним потом, когда мы уже с ним расстанемся. Жизнь Ивана Логиновича окажется ненамного беднее и тусклее жизни его великого племянника.